Особенности борьбы за выживание

Хлоя всегда умела выживать. Именно за эту мысль отчаянно цепляется француженка, когда гауптштурмфюрер Вафнер в очередной раз требовательно колотит кулаком в дверь. Эта мысль придаёт храбрости. Хлоя должна выжить и любой ценой спасти Поля. И так — лучше, чем быть расстрелянной или превратиться в бугрящийся зловонный кусок мяса, как тётя Николь. Девушка делает глубокий вдох, медленно выдыхает. Она открывает дверь, расправив плечи и гордо вздёрнув подбородок. Всё всегда происходит по одному сценарию. Ненавистный офицер СС приходит вечером в сопровождении вооружённой охраны и громко колотит в дверь. Как хозяин. Но едва Хлоя открывает, он вежливо здоровается и ждёт, пока мадемуазель Лоран впустит его в дом сама. Это правило. Все участники этого маленького представления знают, что у девушки на самом деле нет выбора. Об этом говорят и голодные глаза немецкого офицера, и гаденькие улыбочки солдат, и обречённость в глубине глаз Хлои. Но они всё равно каждый раз разыгрывают спектакль вновь. — Что сегодня на ужин? — благодушно осведомляется Вафнер, по-хозяйски прохаживаясь по комнате. Хлоя за его спиной кривится. Похоже, этому СС-овцу нравится представлять, будто она его жена, что ждёт мужа с работы, готовя вкусный ужин, а потом с удовольствием дарит супруга своей лаской. Хлою тошнит от этих игр. Она украдкой переводит дух, и напряжённо улыбается. Девушка молча ставит на стол перед незваным гостем еду. От тарелки поднимается парок — сегодня на ужин тушёный кролик с овощами. Вафнер обожает, когда Хлоя готовит кролика. Офицер с жадностью и явным удовольствием принимается за еду, а девушка отчаянно старается скрыть отвращение. Хлоя никогда не разделяет трапезу со своим мучителем. Это тоже правило. Она должна знать своё место. И сейчас её мутит от голода и страха. Вот уже несколько дней никакая живность не попадалась в силки, и тут, наконец, повезло — целый кролик! Но он всё равно теперь не достанется ни Полю, ни Хлое. Хорошо хоть тётя не ест — девушка корит себя за эти мысли, но голодовка Николь значительно облегчает им жизнь. С едой в деревне вообще туго. Немецкие солдаты регулярно наведываются и отнимают скудные припасы деревенских — «на нужды армии», так они говорят. Они ограничили передвижение жителей, ввели комендантский час и совсем не желают делиться с оккупированными французами запасами продовольствия. Деревенские в таком случае спасались бы своим огородом и близостью леса, но не очень-то разгуляешься, когда даже из дома выходить опасно, а в леса сейчас и вовсе никому и носа казать нельзя. Кроме Хлои. Но у неё положение особое. Не то чтобы от этого особого положения мадемуазель Лоран легче жилось, скорее наоборот — ненависть односельчан стала ещё более густой и едкой, как облако ядовитого газа. Но Хлоя не жалуется, только надеется, что офицер оставит им с Полем хоть немного мяса. Покончив с едой, Вафнер окидывает застывшую у окна девушку жадным взглядом, встаёт и медленно приближается. Хлоя не смотрит на него и стоит, не шевелясь. Она выхватывает взглядом случайные детали обстановки: горящую лампу под потолком, давно не стиранные плотно задёрнутые шторы, выскобленный деревянный стол, каплю соуса на краешке пустой тарелки. Бежать или сопротивляться нет смысла. Хлоя умная, она это знает. СС-овец скидывает китель и расстёгивает верхние пуговицы мятой светлой рубашки — ни дать ни взять баварский крестьянин, собирающийся в церковь. Девушку каждый раз поражает это преображение, и она еле сдерживается, чтобы не прыснуть со смеху, но вовремя берёт себя в руки. Никогда нельзя смеяться над тем, кто держит в руках твою жизнь. От Вафнера так и веет неутолённым желанием, но он не спешит — он никогда не спешит. Сперва гладит её лицо, властно, но аккуратно кладёт руки на шею — неожиданно мягкие ладони, будто никогда не знавшие тяжести боевого оружия. Касается легко-легко, почти невесомо. Он хочет поцеловать её, но Хлоя отворачивается. Она чует исходящий от офицера запах тушёного мяса, и желудок у неё сводит от голода, а к горлу подкатывает тошнота. Тогда Вафнер осторожно, почти нежно касается губами аккуратного девичьего уха и шепчет: — Вы прекрасны, мадемуазель Лоран. Прекрасны… Он всегда пытается быть нежным, прежде чем силой заставить её что-либо делать. Офицеру нравится думать, будто Хлоя и правда хочет его. Так сильно нравится, что, с силой впившись девушке в рот и оставив пару укусов на шее, гауптштурмфюрер СС опускается перед ней на колени, толкает жертву на подоконник и, задрав юбку, зарывается лицом ей в промежность. Хлою передёргивает, в груди разливается жгучий стыд. Она знает, что будет дальше. Вафнер так уже делал. Девушка откидывает голову назад и упирается затылком в оконное стекло, от которого даже через занавеску веет холодом. Она невидяще пялится в потолок, надеясь и молясь, чтобы это поскорее закончилось. Хлоя чувствует, как чужие руки шарят по коже и стягивают с неё бельё. Чужие губы жгут поцелуями бёдра. — Mein Gott! О, нежное создание… Какая гладкая кожа! Хлоя… Хлоя… — бормочет офицер, попутно запуская палец в её сухое, болезненно чувствительное нутро. — Расслабься и думай об Англии! — шутили подружки-старшекурсницы в Лондоне. Шутили, натужно смеялись, но лица их невольно кривились в страдальческой гримасе. Хлоя хочет думать о чём-то хорошем, но почему-то вспоминает именно это: учёба на ветеринара в Англии, важный экзамен по химии прямо перед летними каникулами и преподаватель — распоследний мудак. Он терпеть не мог своих коллег-женщин, а к студенткам неизменно относился со снисходительным презрением. Ходили слухи, что и на экзаменах у него к девушкам подход… особый. И ради оценки придётся попотеть. В прямом смысле. Хлоя Лоран не придавала значения сплетням и потому удивилась, когда подружки подтвердили, что всё это правда. Все они через это прошли — девушек в колледже было совсем немного. — Расслабься и думай об Англии, это быстро кончится! — говорили они. Хлоя не желала расслабляться и думать об Англии, пока над ней кряхтит дурно пахнущий, потеющий химик с жёлтыми зубами. Она отлично училась и была намерена сдать предмет, пользуясь мозгами, а не тем, что у неё между ног. Потому, когда профессор намекнул на «особые условия» сдачи экзамена, собственнически погладив её по заду, девушка, не задумываясь, врезала ему в нос. В тот год Хлоя вылетела из колледжа и с позором вернулась домой. Что ж, к позору ей было не привыкать. Из неприятных воспоминаний девушку выбрасывает в ещё более паршивую действительность. Хлоя чувствует горячее дыхание у себя между ног, а в следующее мгновение её касается мокрый горячий язык. Она вздрагивает всем телом, закусывает губу, но молчит и не делает попыток вырваться. Только глубоко дышит, надеясь унять тошноту. В глазах печёт, но слёз нет. Хлоя чувствует только бессилие и жгучий стыд. На коленопреклонённого Вафнера она не глядит, будто боится, что, увидев его идеальный пробор между своих бёдер, не выдержит и закричит. Офицеру нравится, когда она там мокрая, будто от неудержимой страсти. Иногда его ласки Хлое даже приятны, если сделать усилие и попытаться забыть, кто перед ней. Иногда она пытается воскресить в памяти другое лицо, вытянутое, с полными губами, но образ всё время ускользает, полустёртый из памяти. Хлоя помнит лишь детали: сильное поджарое тело, золотистые волоски на чужой груди, ласковые узкие ладони с длинными пальцами. И имя — Морис. Временами ей удаётся провалиться в далёкие беззаботные вечера своей юности, к Морису, и в эти мгновения руки немца на её теле, его язык принадлежат Морису. Морис всегда дарил ей только наслаждение и покой. Вафнер же считывает её реакцию и светится от радости, мгновенно разрушая волшебство момента неуклюжими комментариями. Ему почему-то важно, чтобы жертве было хоть немного приятно. Хлоя считает, ему просто хочется восхищения. А возбуждение — явное свидетельство восторга партнёрши. И Вафнер трахает её особенно яростно. Но не в этот раз. Сегодня Хлою мутит, желудок сжимается неприятным комком, и она мысленно просит мучителя поторопиться и перестать уже слюнявить её внизу. Наконец, он отстраняется — во взгляде тень разочарования и досады — и властным движением чуть сдвигает девушку на подоконнике, подтягивая к себе. Сегодня он хочет сделать это здесь, чтобы их тени на фоне зашторенного освещённого окна отчётливо были видны с улицы. Хлоя уже давно поняла: гауптштурмфюрер Вафнер любит самоутверждаться. И сейчас она чувствует себя голой, выставленной на обозрение. Офицер отлично знает, что солдаты из охраны будут смотреть. Так он лишний раз покажет им, кто настоящий хозяин миловидной француженки. Офицер грубо дёргает пуговицы её платья, высвобождая белую грудь и плечи, оглаживает, любуется, припадает губами. Хлоя терпит, отворачиваясь. Ей гадко и страшно — с Вафнером ей почти всегда страшно. От унижения и омерзения на глаза наворачиваются слёзы, и девушка тяжело сглатывает, слыша, как позвякивает пряжка офицерского ремня. Девушка украдкой переводит дух, готовясь, — и скулит сквозь стиснутые зубы, когда СС-овец резко входит, сразу взяв быстрый, яростный темп. Вафнер пыхтит и удовлетворённо порыкивает, оставляя укусы на её гладком плече. Мстит за то, что так холодна. Мстит за то, что почувствовал её отвращение. И одновременно выражает довольство, упиваясь своей властью. Хлоя не желает глядеть ему в глаза в процессе. Она делает это, чтобы выжить. Хлоя всегда умела выживать. Сейчас это необходимо. Она убеждает себя, что, в конце концов, быть нацистской подстилкой не так уж ужасно. Всего-то надо перетерпеть ужины одного пучеглазого офицера, да его пыхтение. Девушка старается отвлечься от боли и жжения внутри, не думать о впивающихся в бёдра пальцах и зубах, прикусывающих плечо. Хлоя хочет подумать о том, что получает взамен. Из-за быстрых ритмичных толчков её покачивает, ей жарко, всё тело ломит от неудобной позы и напряжения, и дыхание сбивается — не от страсти, а от тяжести навалившегося на неё тела. Хлоя жмурится, чтобы не видеть, как капли пота ползут по покрасневшей от натуги шее фашиста, и прикидывает. Первое. Она жива. Не взыграй у одного из немецких офицеров похоть, дочку Лоранов забрали бы в церковь вслед за отцом, мачехой и тётей. Или просто пристрелили бы, как собаку, без жалости и сожалений. Хлоя слишком хорошо помнит, что фашисты делают с теми, кто слишком ретиво сопротивляется. Ей до сих пор снится отвратительный хлюпающий звук, с которым лезвие топора вонзилось в основание шеи её мачехи. Та слишком громко кричала и брыкалась, а солдат не захотел тратить патроны. Немцы даже тело забрали, обвязав почти отрубленную голову женщины мешком, не дали похоронить по-человечески. Хлоя потом долго оттирала с пола кровавое пятно, не в силах больше плакать. Наверное, тогда в ней и поселилось глухое бессилие, и она покорилась. Первые дни оккупации были самыми тяжкими: все стремились выторговать себе жизнь, и соседи сразу рассказали новым хозяевам, что за кровь течёт в жилах сучки Лоран. Еврейская кровь. Отец познакомился с матерью девушки, наполовину еврейкой, в Париже, а потом привёз в родную деревню, где надеялся спокойно растить детей. Он как раз получил должность учителя в местной школе, и всё складывалось удачно. Но отец забыл, что в провинции нравы строже, предрассудки сильнее, а терпимость к евреям порой стремится к нулю. И пусть Хлоя потеряла мать ещё девочкой, а отец вскоре женился второй раз. Пусть мамой юная Лоран звала мачеху, это было не важно. В деревне помнили. Во внешности миловидной девчушки не было ничего от матери, кроме красивого овала лица да формы рта, но деревенские всё равно заклеймили её жидовкой. Когда пришли немцы, односельчане без сожалений выдали Хлою. Но гауптштурмфюрер Вафнер, похоже, посчитал убийство такой красивой молодой женщины расточительством и заявил на неё свои права. Девушка знала — ей сохраняют жизнь, пока она покорно даёт офицеру доступ к телу. Вафнер кусает её за шею особенно сильно, и Хлоя вскрикивает. Поворачивает голову и встречает требовательный тяжёлый взгляд. Мадемуазель Лоран должна быть хорошей подстилкой. Должна хотя бы делать вид, что ей нравится. Ужас схватывает ей горло. Нельзя унижать этого человека, тем более нельзя давать повода для сомнений в его мужественности. Хлоя нервно улыбается, обнимает мучителя за плечи и утыкается лбом в изгиб его шеи. Так офицеру будет казаться, что она хочет прижать его к себе, и заодно он не увидит её лица. Хлоя мельком думает, что надо запомнить этот приём. И не забывать тихонько постанывать в будущем — сейчас-то с этим проблем нет, она невольно стонет. Ей плохо, больно, стыдно, она сама себе противна, и хочется зажать руками уши, чтобы не слышать тяжёлого сбитого дыхания и пошлых звуков шлепков тела о тело. Девушка снова закрывает и старается сосредоточиться. Второе. Она получила назад свою тётушку. Хлоя любила тётю Николь. Именно сестра отца всегда первая вступалась за девочку, именно оторва Николь учила её драться и правильно держать в руках нож. Однажды, во время одного из первых визитов немца, Хлоя не выдержала и разрыдалась. Прошло всего несколько дней с тех пор, как тётю и родителей забрали. Весь вечер Поль донимал её вопросами о том, где домашние и когда вернутся. Хлоя не знала, как найти силы, чтобы объяснить мальчику: нет смысла их ждать. И тётя Николь не придёт рассказать на ночь сказку. В тот вечер Хлоя с рыданиями вылила всё это на СС-овца, забыв, чем это могло ей грозить. Вафнер сидел тихо, слушал, а потом молча ушёл, так и не тронув её. Только гладил девушку по голове, как маленькую, пока та заходилась в рыданиях. На следующий день Николь вернулась домой. Родителей уже не было в живых, а Николь после провального эксперимента немцам была больше не нужна. Проводив безмолвное гноящееся и надсадно дышащее существо, когда-то бывшее её тётей, наверх, Хлоя захлопнула дверь, осела на пол и беззвучно рассмеялась. В тот вечер Вафнер был чрезвычайно собой доволен — ведь он проявил великодушие. Хлоя смотрела, как он раздувается от гордости, как лучатся его глаза навыкате, и её душил истерический смех. — Вы довольны, мадемуазель? — О, офицер, я просто счастлива, что тётя снова дома! И всё же Николь была дома. Порой Хлое казалось, что это существо всё-таки понимает её слова, что в подёрнутых плёнкой глазах всё ещё светится сознание. Она хотела на это надеяться. Ей нужна была надежда. Короткий толстый член немецкого офицера особенно неудачно и резко толкается в неё, и на этот раз девушка не может сдержать слёз. Хлоя надрывно вскрикивает и чувствует, как мучитель до боли стискивает её в объятиях, чуть смещая — так, как ему удобнее. Она чувствует себя куклой в чужих руках, безвольной и беспомощной. Ей хочется помыться — Бог знает, сколько воды она извела за время оккупации, до красноты сдирая кожу мочалкой после визитов СС-овца. Мадам Леснер всем соседям растрепала, что блудная дочка Лорана только и делает, что трахается с фашистами за еду, да успевает помыться в ожидании следующего посетителя. Это полный бред, но Хлое всё равно стыдно смотреть в глаза односельчанам. Словно у неё на груди выжгли клеймо. Мрази. Чёртовы мрази. Девушка сильнее впивается тонкими пальцами в плечо насильника. «Ничего, используй меня сейчас, — думает она. — А я тебя использую». Третье. Ей позволялось ходить в лес и торговать с солдатами. По распоряжению гауптштурмфюрера Вафнера, Хлою Лоран не задерживали на пути в лес. Хлоя ставила силки, собирала ягоды, травы и хворост или искала, чем бы ещё поживиться — например, чьим-то скарбом. Она гнала от себя мысли о том, что грабит мёртвых, когда находила расстрелянных или хуже — будто кем-то сожранных людей в окрестностях деревни. Девушка игнорировала неприятный холодок, бегущий по спине от ощущения тяжёлых одеревенелых тел под руками, игнорировала ужас — от самой себя, шарящей по карманам мертвецов. Она умела выживать и знала, что для этого можно сделать. Глупо упускать такую возможность. Всё найденное добро она могла успешно выменять у солдат на еду, керосин и лекарства. Плевать на то, что в деревне Хлою окончательно возненавидели. Жидовка и фашистская шлюха — иначе девушку теперь не называли. Но им всем приходилось сжимать зубы и цедить слова благодарности, когда фашистская шлюха отрывала от своей семьи лишний кусок хлеба, чтобы помочь соседям. Несмотря ни на что, Хлоя почему-то их жалела. Она с детства научилась их ненавидеть, но в минуты общего горя вытравить из себя гадливую жалость к этим глупым напуганным людям не могла. К тому же девушке нравилось думать, что хоть так она помогает деревне. Вафнеру становится неудобно, и он резко сдвигает её на подоконнике, буквально впечатывая в оконное стекло головой и подтаскивая к себе её бёдра. Хлоя шипит от боли. В ответ раздаётся неудовлетворённое рычание. Офицер резко задирает её ногу вверх, чтобы открыть себе лучший доступ, — и тут с улицы несётся свист и одобрительное улюлюканье. Звуки раздаются совсем рядом, и Хлоя понимает: люди стоят почти под самым окном и прекрасно видят, что с ней делает хозяин. Яркий комнатный свет резко очерчивает их силуэты на задёрнутых шторах. Те люди, должно быть, всё время стояли там. Свист ввинчивается Хлое в уши, и ей хочется завизжать и закатить грандиозную истерику. Девушку затапливает обида и унижение. Но она лишь сильнее стискивает зубы. Однажды, ещё в самом начале, когда немцы только-только явились в деревню, Хлоя шла к соседке — мадам Леснер жила в двух шагах, что могло случиться? — но по пути её остановила группа военных. По их взглядам девушка сразу всё поняла. Она была одной из немногих молодых женщин в деревне, а эти люди слишком устали и озверели вдали от дома и семей. Хлое было страшно. Когда её схватили, по-хозяйски ощупывая сквозь платье, девушка могла только скулить и умолять о пощаде, заливаясь слезами под издевательский хохот солдат. Тогда от группового изнасилования её спас именно Вафнер. — Не волнуйтесь, мадемуазель, они не тронут вас. По крайней мере, пока я им этого не разрешу, — сказал он тогда и расплылся в улыбке от уха до уха, наводя пистолет на своих людей и отрывисто приказывая не трогать её. Мадам Леснер видела из окна, как он обнимает дочку Лорана за талию и уводит в дом. К вечеру вся деревня знала, что гулящая жидовка Лоран предала их всех и легла под немца. Мадам Леснер всегда ненавидела Хлою больше других. Старая сука. Сейчас, слыша улюлюканье охраны, Вафнер лишь облизывает кромку уха жертвы, мажет мокрую дорожку по шее, вызывая дрожь омерзения, а потом глядит ей прямо в глаза, расплываясь в широченной издевательской улыбке. Прямо как тогда. В этот миг девушка так сильно его ненавидит, что руки сами тянутся к кобуре на его поясе. Хлоя почти готова схватить пистолет Вафнера и выстрелить ему в лицо — лишь бы стереть эту гнусную ухмылку. Единственное, что останавливает девушку, — несколько десятков немцев, патрулирующих улицы, и похотливая компания за окном. Вместо ответа Хлоя упрямо смотрит мучителю в глаза и вдруг целует его, больно впиваясь зубами в нижнюю губу. Вафнер спишет это на порыв страсти, она это знает. Зато сейчас она чувствует вкус чужой крови на языке, и девушку затапливает тихой звериной радостью. Четвёртое. И самое главное. Ей оставили Поля. Поль, её драгоценный тихий мальчик, её мука и всем известная тайна. Её дитя, прижитое от симпатичного заезжего франкоканадца Мориса. Сейчас Хлоя почти не помнит лица своего возлюбленного, зато помнит осуждение в глазах родителей, когда она рассказала им о беременности. Мориса к тому времени уже и след простыл. Хлоя помнит стыд в глазах отца и унижение, оттого что скоро уже не могла нормально спрятать раздувшийся выпирающий живот. Пришлось на несколько месяцев стать узницей в собственном доме, лишь бы кто не увидел, что она брюхата. Папа и мачеха всем сказали, что ждут ребёнка, и деревенские якобы поверили. Мачеха даже подкладывала под платье подушку в последние месяцы. Вот только слухи всё равно ползли, и даже сквозь запертые двери до Хлои долетало эхо издевательских комментариев односельчан: как же, ведь дочка местного учителя, эта жидовка, в 17 лет принесла в подоле младенца от первого встречного. Какой позор! Потаскуха! Хлоя храбрилась, огрызалась на родителей, твердила, что это её ребёнок, и ей плевать, что он родится без отца, что она всё равно рада. Но в груди у неё всё равно прятался стыд. Когда девушка глядела в зеркало, её словно жгли калёным железом. Брюхо, это доказательство её порочности, ничем нельзя было скрыть. А потом семья нанесла ей новый удар. Едва девушка оправилась от родов, отец, несмотря на протесты и слёзы, отправил её учиться в Лондон, оставив кроху Поля у себя. Лишь спустя несколько лет она снова смогла увидеть своего мальчика. Отец сопротивлялся, но Хлоя была непреклонна: она рассказала сыну правду о его рождении и снова обрела возможность быть ему матерью, пусть и только дома, за закрытыми дверями. Поль был ею выстрадан. Конечно, Вафнер догадался, что к чему, — а может, до него уже дошли слухи — едва увидел, как большеглазый мальчишка жмётся к ногам мадемуазель Лоран. Тогда СС-овец решил проявить щедрость. В конце концов, в деревне ещё много материала для испытаний. Дети доктору Шмидту не нужны. Наконец, движения Вафнера становятся беспорядочными, хаотичными. Девушка чувствует, как он бешено вбивается в неё: глаза офицера закатились, рот распахнут, из горла рвётся хрип. Вафнер на грани, а значит, скоро пытка подойдёт к концу. С последними фрикциями СС-овец изливается и, обессиленный, наваливается на неё всей своей тяжёлой упитанной тушей. Хлое трудно дышать, она всё ещё балансирует на подоконнике с раздвинутыми ногами, вся в поту и синяках. Ломит спину и поясницу, затекли ноги и руки, между ног всё горит. Хочется помыться и плакать. Но Хлоя терпит. Стиснув зубы, она ждёт, когда насильник отлепится от неё и неловко заправит член в штаны. Девушка с трудом встаёт и непослушными пальцами застёгивает пуговицы, одёргивает платье и приглаживает волосы, пытаясь привести себя в порядок. Она не смотрит на Вафнера и делает всё нарочито медленно. Ждёт, когда он уйдёт. Но тот отчего-то медлит, трогая пальцем свежую ранку на губе. Хлоя чувствует на себе его взгляд, но упрямо не поднимает глаз, возясь с верхней пуговицей на платье. Вдруг офицер подаёт голос, и девушка вздрагивает от неожиданности: — Знаете, мадемуазель Лоран, ведь вы мне глубоко симпатичны. Возможно, я мог бы забрать вас с собой в Германию, когда мы закончим здесь все дела. И не только вас, но и вашего брата, — он намеренно выделяет это слово голосом, — тоже. Хлоя бросает на него острый взгляд, будто огнём опаливает, но тут же снова опускает глаза. Боже, он что, хочет взять её с собой в качестве наложницы? В Берлин? Этот любитель крольчатины, верный офицер фюрера с крестьянским лицом? Хлоя всегда умела выживать. Потому она молчит, только стоит и слушает с нечитаемым выражением лица. Не дождавшись ответа, Вафнер продолжает: — Я не тороплю вас, но подумайте над этим, мадемуазель. Мне кажется, я не совсем вам противен. Я мог бы дать вам лучшую жизнь. Фрау Вафнер никто не посмеет освистать или плюнуть ей вслед. Так же, как и её сыну. Не говоря больше ни слова, он одевается и уходит, хлопнув дверью. Всё это время Хлоя стоит у окна каменным изваянием, судорожно сжав в пальцах треклятую пуговицу платья. Фашистская мразь сделала ей предложение. Какая ирония. Хлоя умеет выживать. И сейчас инстинкт подсказывал, что верить нацисту нельзя, какие бы честные глаза он ни делал. Скорее офицер просто хочет вывезти её и держать подле себя в качестве безотказной любовницы. Он не станет рисковать и жениться на жидовке с сомнительным прошлым и внебрачным ребёнком. Но в предложении Вафнера Хлоя увидела возможность. У них с сыном будет кров, еда и питьё. Никто не будет знать, что её мать была наполовину еврейкой. Поль получит хорошее образование, всегда будет одет, обут и накормлен. Возможно, у них даже будет домашняя прислуга. Хлоя видела — Вафнеру она по-настоящему нравится. Девушка не допускала слова «любовь» по отношению к этому человеку, но в глубине души угадывала, что, возможно, офицер немножечко в неё влюблён. Хлоя нравилась СС-овцу настолько, что он готов был забыть о её происхождении и даже позволить взять с собой сына. А она будет встречать его вечерами с работы, ставить перед ним тарелку с крольчатиной и потом ласкать, словно верная любящая супруга. Девушку передёрнуло. Всё будет почти так же, как сейчас. Вафнер хочет, чтобы она его любила. Хлоя никогда не сможет ему этого дать. Она взвоет через неделю такого сожительства, а через месяц зарежет «благодетеля» в постели. Или кто-то начнёт копать под вспыльчивого офицера и выяснит, что он водит шашни с жидовкой. Нехорошо это, герр Вафнер, не по-арийски. Хлоя многое умеет. Она найдёт другой способ выжить и спасти сына. В кои-то веки этот сраный фашист дал ей выбор. И она выберет правильно.

***

Хлоя рада, что отвечать этому мерзавцу не пришлось. Вафнер и так всё понимает, когда разъярённая девушка с размаху вонзает нож ему в ногу, словно слой жира у свиньи проверить решила. Тонкий запах крови щекочет ноздри и пьянит. Американцы выводят её с чердака, и Хлоя не сопротивляется. Знает, что фашисту будет очень, очень больно. Хоть в чём-то девушка готова поддержать мрачного американского капрала с холодным взглядом убийцы. Доносящиеся сверху звуки ударов и крики звучат музыкой в её ушах, и Хлоя садится за стол, тихонько улыбаясь. Она прижимает к себе сына, ерошит ему волосы и шепчет, что всё будет хорошо, хотя совсем не уверена, что они доживут до утра. Но внутри ласковым котёнком свернулась надежда на что-то хорошее. Надежда на свободу. Рядовой Бойс обеспокоенно косится на француженку, переводя взгляд с лестничного пролёта на безмятежное лицо девушки. Парня потряхивает, а в глазах его застыло жалобное выражение — и правда, не каждый день выясняется, что тот, к кому у тебя лежит душа, способен на бессмысленную жестокость. Но солдат храбрится, стараясь не показывать страха и растерянности, спрашивает Хлою, всё ли в порядке. Девушке он симпатичен. С ним она может позволить себе некоторую откровенность, ведь Бойс — словно дитя, каким-то нелепым образом оказавшееся в мясорубке войны. Стоит и испуганно светит белками распахнутых глаз. Хлоя благодарна ему. Ещё раз пережить изнасилование при свидетелях девушке совсем не улыбалось, а она уверена, что американцы на чердаке наблюдали за тем, что с ней делает Вафнер, через щели в полу. Но ведь он джентльмен, этот странный чернокожий мальчишка, наивный до глупости и страшно добрый. Только вот в своей наивности Бойс вряд ли догадывается о том, что будет с ней, нацистской шлюхой, после прихода войск Союза. Может, не сразу, но её накажут — Хлое всегда доставалось сильнее, если она боролась и старалась выжить. А это дерьмо точно никому не понравится. Девушка даёт себе зарок сбежать, если они с Полем переживут сегодняшнюю ночь. Бежать туда, где их никто не знает, где она свободно сможет назвать своего мальчика сыном. Она не хочет думать о Николь. В глубине души Хлоя понимает, что тётю с собой взять не удастся, и это её страшит. Но может быть, всё-таки… Всё-таки. Хлоя искоса рассматривает Эдди Бойса. Он был добр к ней. Защищал её. Он нравится ей, чисто по-человечески, и мысль о том, чтобы разделить с ним постель, не вызывает у француженки ужаса. Но девушка тут же отметает эту идею. Во-первых, в США сегрегация, и Бойс в любом случае не сможет вывезти её туда как свою жену. Во-вторых (и, пожалуй, в-главных), она видит, как Бойс смотрит на капрала Форда. И как капрал, этот зверь, внушающий ей неподдельный страх, с тщательно замаскированной заботой обращается с Бойсом. Хлоя достаточно прожила в Лондоне, и любопытство много раз приводило её на Энделл-стрит, а иногда даже на Кингс-роуд*. В Ковент-Гардене она видела предостаточно, чтобы научиться различать потаённое чувство во взглядах мужчин — направленных вовсе не на неё. Подружки хихикали и нервничали, а Хлоя только на Энделл-стрит и чувствовала себя в безопасности поздними вечерами. Нет, определённо, Бойс для неё не выход. Девушка всё гладит сына по голове, не замечая, что тот уснул, склонив голову ей на плечо. Полю уже почти восемь лет, но ростом он маленький, весь какой-то недокормыш. Вечно молчит и ходит взъерошенный, как воробушек. Хлоя глядит на мальчика, и её затапливает болезненная нежность. Девушка даёт себе слово сделать всё, чтобы вытащить отсюда сына. После всего, что случилось потом, она лишь укрепляется в своём решении. Вернувшись в деревню, к перестрелкам, раненому бойцу и насмерть перепуганному, но живому — живому! — сыну, Хлоя чувствует облегчение. Она не задумывается о том, что произошло. О той чистой, первозданной ненависти, что полыхнула в ней, когда Вафнер схватил её ребёнка и, прикрываясь им, полез в свою поганую нацистскую машину. Эта гнусная тварь обещала ей не трогать мальчика. Эта мразь прикрывалась её Полем от пуль. Хлоя не думает и о том, как легко оказалось убить человека. Вот она глядит немецкому солдату прямо в глаза — встречает насмешливый взгляд, в котором лишь бесконечное презрение и издёвка — и плавно нажимает на курок, целясь точно в лоб. Р-р-раз! — и ухмыляющийся немец валится на пол церкви неуклюжей грудой плоти и костей. Хлоя должна была найти сына. Девушку совершенно не заботило, что придётся ради этого сделать. Даже если это значило, что после, спасаясь, ей придётся сжечь заживо другого человека. Когда Хлоя возвращается в деревню, в носу у неё всё ещё свербит от тошнотворно аппетитного запаха палёного мяса. В комнате наверху в луже крови лежит существо, когда-то бывшее её любимой тётей Николь. На чердаке — тело американского солдата с кровавой кашей вместо головы. Хлое всё равно. Она выжила и помогла выжить Полю. Это главное. А сейчас она на автомате латает раны, промывает, шьёт, поит и кормит незваных гостей. Просит помощи, чтобы похоронить Николь, водрузив над свежей могилой грубо сколоченный деревянный крест. Девушка понимает, что пора уходить, когда в деревне разворачивается полноценный штаб американских военных. На Бойса теперь вообще нет никакой надежды — он остаётся воевать. Если Хлоя не хочет нести ответственность за то, что была фашистской подстилкой, ей нужно брать Поля и уходить. И она уходит той же ночью, скользит юркой тенью к чудом сохранившейся в переделке отцовской машине, устраивает сынишку на заднем сиденье и даже не оглядывается на родную деревню. Она едет к побережью в надежде перебраться в Англию, а там видно будет. Слушая мерный рокот мотора, девушка прикидывает правдоподобную легенду и новые фамилии для себя и Поля. Она уверена, что сможет подняться на ноги. В конце концов, Хлоя всегда умела выживать.