Десятая

Джон знает, что ему, вообще-то, осталось недолго. Прямо самую малость, отделяющую его от безумия и истерики. Он мог бы, конечно, надеяться выжить. Но на его руке их уже, блять, девять. Девятой была первая, кого он любил так сильно. Он долго сомневался, но потом любовь победила страх. Джон больше не знает, во что он верит, только то, что не в эту удачу. Ему осталось всего один шаг сделать в пропасть из чувств. Которого он может не пережить, точнее — не переживёт почти стопроцентно. Он не настолько везучий, а в мире всего-то три миллиарда женщин. Подходящих ему, наверное, раз в пятьсот тысяч меньше. Он закрывает глаза и откидывается на старое кресло, прижимается к его спинке, вдыхает оставшийся запах духов, въевшийся в ткань, в его плоть. Ту, последнюю, он любил так сильно. Джон вдыхает этот запах и утопает в воспоминаниях, болезненно сжимающих лёгкие. Когда она уходила, в её глазах было сожаление и тихо-почти-беззвучно брошенное ему в спину “Прости”. Будто он её в чём-то винил. Он сам, чёрт возьми, сорвался. Просто подумал, может быть, в этот раз ему повезёт, в этот раз он не сойдёт наполовину с ума, не станет наполовину уже не живым. Куда дальше той, первой половины, он не знает, только вот по геометрической, мать её, прогрессии, ему осталось до полной и кромешно-поглощающей его темноты за пропастью из разбитого сердца осколков всего чуть-чуть, всего одна двести пятьдесят шестая где-то души. Он знает, что это конец. Он не может остановиться, и каждое утро он встаёт и идёт на крышу здания, самого высокого в городе. Смотрит на прохожих, выискивает ту самую, последнюю попытку. Он так хочет уже поцеловать просто кого-то, чтобы сдохнуть. Поскорее бы. Лишь бы не мучаться этой убивающей медленнее и гораздо более мучительно его годами попыткой обрести счастье. Для Джона-неудачника-Мерфи нет в этом мире счастья. Его мать умерла, поцеловав через год после его рождения какого-то мужчину, которого даже не знала. Просто отец не был её соулмейтом. Просто она поверила в свой новый шанс стать по-настоящему счастливой. Отец, кстати, умер от того же. Через полгода после его рождения. В этом мире многие умирают от этого. Потому что многие продолжают пытаться. Он смотрит на лица, на одинокие взгляды, на слабые улыбки на лицах тех, кто не соулмейт, но пытается жить так, словно человек рядом — именно он. Зря пытаются скрыть это за фальшью иллюзии счастья. Никто без своего соулмейта не бывает по-настоящему счастлив. Никогда, и Джон знает, что ему не повезёт, когда он найдёт ту последнюю, что убьёт его, так же, как и многим другим. В конце концов, многие умирают от этого. Что-то щёлкает в голове у Джона, что-то. И он понимает не сразу — смотрит снова в свою подзорную трубу, сидя на краю самого высокого в городе здания, и видит это что-то отчётливо, словно стоит там же, рядом с ней. У неё тоже их девять. Он подходит к ней только спустя месяц наблюдения. Он не видит, что она так же несчастна, как и многие. Он видит искреннюю улыбку, ставшую редкостью в этом гнилом от любви мире. Уже вечер, она собирается закрываться, когда он приходит. Он не уверен, что может это сделать - снова открыться, снова надеясь на счастье. С последнего расставания прошёл только месяц, но он хочет попытаться. Она не пугается его неожиданного появления, скорее выглядит заинтересованной. Она не пугается его ответа на вопрос, почему он подошёл именно к ней, что он наблюдал за тем, как проходит её день, что что-то в ней его зацепило. Она тоже знает, что это - видит его девять меток на запястье. И приглашает зайти выпить кофе или просто посидеть в кафе, где она администратор. Он смотрит на неё и видит полную противоположность себя. Она любит жить. Несмотря на то, что у неё тоже есть лишь одна попытка. Он не пытается узнать её ближе. Он даже не пытается казаться лучше, чем он есть на самом деле, не пытается быть нормальным. И она видит его настоящего. Всё происходит само. Как-то само получается — он просто проводит с ней один вечер в кафе, принадлежащем ей, в тишине, среди горящих свечей, редкости в мире продвинутых технологий. Они много говорят, обо всём. Сначала ей приходится рассказать свою самую сокровенную мечту - увидеть настоящие звёзды, которые из-за купола над их головами никогда не видны. Он обещает, что покажет их ей, не готовый признаться, что хочет спросить насчёт поцелуя в конце вечера, хотя и уверен, что это может убить её, так же, как и его, почти стопроцентно. Если она ему откажет, тогда у него точно не останется причин жить так, как он живёт, где-то в глубине своих страхов и отчаяния от того, что люди называют "невстреченной любовью". А купол, построенный для защиты от чего-то, он даже не знает, чего, может и исчезнуть, надо только знать, как смотреть через него на далёкое звёздное небо. Он делал так уже не раз. Он почти без горечи, которая уже выелась жизнью из его души, рассказывает о родителях. Спустя всего полгода после того, как он родился, они попытались стать счастливыми. Ещё счастливее. Настоящей семьёй. Потому что верили слишком сильно, что у них это получится. Она рассказывает о своей жизни не то чтобы гораздо больше, просто тоже искренне. Как её ненавидели в школе из-за её татуировки, сделанной ей в детстве матерью, потому что она была немного сумасшедшая, потому что считала, что её соулмейт — а она верила, что её дочь его обязательно найдёт — полюбит её не за внешность. Ему этого оказалось в конце вечера — всего, что он увидел в ней и что узнал о ней — достаточно абсолютно точно, чтобы понять, что она — его последняя попытка. Она не отказывается от его просьбы о поцелуе, робкой и осторожной, словно она может оттолкнуть и уйти, потому что не хочет умирать. Она любит жить, а он хочет либо найти своего соулмейта, либо сдохнуть, потому что иначе это — никакая не жизнь. А выживать он устал. Он говорит ей это, и она улыбается, так по-настоящему, не грустно, не растерянно — ведь любой был бы в шоке, что кто-то хочет умереть сильнее, чем жить. Если бы не искал своего соулмейта. Она улыбается также ярко, также заразительно и также удивительно в этом забытом Богом городе. Она улыбается так, как никто никогда ему не улыбался, и он сам невольно слегка улыбается, но только до того момента, как она подходит к нему. Он делает шаг к ней, и они почти на расстоянии, как раз подходящем для поцелуя. Он не может сделать первый шаг. Он позволяет сделать его ей. Она мягко целует его, всего на секунду касаясь его губ своими, и он боится той боли, что может почувствовать от появления новой метки, а потом — когда будет так же мучительно умирать, корчась рядом с ней на полу этого удивительно красивого кафе, среди гаснущих по очереди, по одной, свеч. Он понимает, что не хочет умирать. И лишь когда она обнимает его, зажмуренного, в полностью отрешённом состоянии, он осознаёт, что не умер. Джон Мерфи остался жив. Ему наконец-то, знаете ли, повезло, он наконец-то выбрал правильного человека. Он открывает глаза, пока губы сами расползаются в самой широкой улыбке, какой он не дарил никому. Никому, ни приёмным родителям, которые его избивали просто потому, что натура у них была такая, ни одноклассникам, которые оставляли его истекать кровью в подворотне каждый раз, как он, пересиливая своё желание выжить в школе, заступался за очередную девушку, к которой они приставали. Ни однокурсникам, которые били его просто потому, что хотели. Ни одной из девяти девушек, которые ему нравились, некоторых из которых он любил. Ей он сейчас — прямо сейчас, да, в эту самую секунду, в это самое мгновение его враз ставшей чуть-чуть светлее души — готов подарить целый мир, и его будет мало. — Джон, — произносит он дрожащим от неверия и счастья голосом. Он представляется во второй раз, потому что чувствует себя заново живущим, и это кажется вполне разумным — только сейчас. Только здесь, в этом кафе, в почти полной темноте, где таятся огоньки свободы под крышей обычного на вид здания, где он обрёл смысл. — Эмори, — произносит в ответ девушка, сжимая его руку в своей. На её лице татуировка, которая пугала многих прохожих, когда они видели её на улице или где-то ещё - она уже привыкла к этому, поэтому Джон привлёк её именно тем, что не смотрел на неё, как другие, он видел её суть, а не её внешность. Только Джона она никогда не пугала. Потому что он хотел найти не самого красивого человека на свете, а человека, предназначенного судьбой, или чем там ещё предназначают, только ему. Она стала его десятой.