Твоя тёлка, как Роскомнадзор!

Самый обыкновенный день, ничем не примечательный, разве что, довольно-таки тёплый для весенней поры, которая по обыкновению своему бывает не очень располагающей к ношению кожанок с футболками или джинсовок, в последнем из чего был одет юноша с русыми волосами в этот вечер. Странным было и то, что ветер не дул так сильно, как ещё было вчера, а легко, почти невесомо касался предметов пространства, оставляя осторожные прикосновения на всём. Город не шумел со всей своей потаённой мощью, а тихо возвещал о себе со стороны, будто был побочным наблюдателем какой-то сцены, которую никак не хотел спугнуть, расстроить и потерять азарт к её осуществлению. Всё вокруг казалось несколько тише, чем раньше, плавнее и спокойнее шло время, никуда не торопясь и не сбиваясь с прилежного и аккуратно начерченного самой вселенной курса. Как-то слишком подозрительно невинно и утешающе сверху проплывали кучерявые облачка, освещаемые золотистыми лучами клонящегося к закату солнца и окутываемые перламутровыми нитями на фоне неба цвета лазури, разбавленной белилами, от чего она становилась плотнее, но светлее, будто совмещала в себе два противоречия. Подумав об этом, представленный с русым цветом волос человек усмехнулся, но не как-либо горько или с неким злорадством, а, скорее, наоборот, по-доброму с заботой, воспоминанием и осознанием неизбежного, которое произойдёт уже через пять секунд. *Пять* Слышен шорох от соприкосновения подошв красных конверсов и серых, тёмных каменных ступеней, что своим возрастом многократно превышают возраст носящего данную обувь. Шаг...тишина...шаг...тишина...снова шаг и так до бесконечности, пока, разумеется ступени не остались позади. "Он снова спрыгивает через ступеньку" - подумалось русоволосому, и едва заметная даже самому опытному глазу улыбка пробежала по его лицу. "Удивительно быстро он прикрыл сегодня дверь, чтобы ни единого шороха и ни единой угрозы от мадам Пинс. Что же, похвально, похвально" - сообразил парень, и будто кивнул кому-то в сторону, отвечая себе самому. <i>*Четыре*</i> Здание остаётся позади, и шаги вприпрыжку перемещаются на тропинку из гранитных плит, на которых повсюду, истинно по-королевски, разместилась трава, опутывающая каждый кусочек камня в той или иной мере. "Наверное, Аргус завтра устроит ему хорошую трёпку за то, что он так по-хамски перетоптал его начатую работу по очищению серых махин от непрошеной зелени." - здесь парень в джинсовке вздохнул, ведь, к слову, "работа" по очищению началась ещё года полтора назад, до прихода носившего красные конверсы на эту подработку, когда русоволосый был здесь совершенно один и ему, кстати, самому попадало за хождения по неуместному газону. Как-то раз, вспоминал юноша, ему надоело смотреть на эту унылую бесхозность и он решил прибрать всё в лучшем виде, даже перчатки принёс и инструменты для сада у мамы одолжил, только вот, стоило ему приблизиться своими ручками к одной единственной травинке, подумать о том, что пора сжать пальцы и выдернуть её, как сзади на крыльцо чуть ли не по частям вывалился названный Аргусом, с внушительными такими, старыми, местами изрядно поржавевшими и беззубыми граблями, прикрикивая на малолетнего вандала, разрушающего идеальную гармонию начатой работы, почти посохом своим ведь огрел тогда, правда, парень и бегает быстрее и от воинственного "скипетра" отлетела не менее воинственная часть с пятью оставшимися зубцами, от которых после полёта уцелели только три. Садовник и по совместительству завхоз тогда месяц с парнишей не разговаривал, не то, чтобы что-то от этого поменялось, признаться честно, ничего, но угроза потаённой расправы заставляла непроизвольно ёжиться каждый раз, когда юнец оставался один, или поздно шёл домой, или просто встречался с холодным и полным презрения взглядом старшего сотрудника. Но это как-то само собой улеглось, не кривя душой, парень не помнил и даже момент тот не уловил, а спустя какое-то время пришёл к ним тот, кто перетянул всё озлобленное внимание и повышенные придирки на себя, одним лишь своим существование заставляя завхоза белениться и браниться так, что мама не горюй. За этим было довольно забавно наблюдать, особенно, когда они устраивали друг-другу непонятные розыгрыши, а после выносили друг другу остатки сознания. Это происходило каждый рабочий день, но, как ни странно, не надоедало. <i>*Три*</i> Слышен шелест и лёгкое потрескивание от силы трения, возникающей между обувью и асфальтовой дорожкой, проходящей по восточной стороне улицы. Раздаётся тихий гул, словно в пакет или парусину задувает свежий порыв ветра, занимая воздухом всё предоставленное место и направляя неведомое судно в необходимую сторону. "Снова куртку не застёгивает" - усмехнулся русый, встряхнув чёлкой и едва сбавив темп шага. Ничто в этом мире он не перепутает со звуком ветра, задувающего за полы жёлтой, почти невесомой куртки, которая становится ещё больше и внушительнее своего истинного размера, который и обычно-то весьма не мал по сравнению со стройной и статной, но всё же небольшой относительно, фигуркой. Здание уже наливается тёмными серыми, местами чёрными тонами, оставаясь ещё дальше, ещё неприметнее для удаляющихся от него людей. "Центральная библиотека" - гласит вывеска, и какие-то слова дальше, но это не суть важно. Самое главное в том, что там есть великолепные читальные залы, в которых можно уединиться, оставаясь один на один с миром книги. Когда-то и парниша с русыми прядями этим занимался в любую свободную минуту, даже после того, как пришёл туда не в качестве посетителя, а в качестве работника, пусть и не на полную ставку, но зато полноценного участника персонала. В каждом тихом угле он мог найти пристанище и, забывая обо всём на свете, соединял свою судьбу и судьбы книжных героев, которые влекли его за собой в неведомые страны и времена за небывалыми приключениями или в глубины человеческого сознания. Правда, с приходом юноши в жёлтой ветровке всё несколько изменилось. К примеру, возможность прежде часами читать в укромных уголках сократилась до нескольких минут, а, возможно, получаса, только по праздникам он мог посвятить этому делу полтора часа, потому что на дольше тишины и адекватности компаньона не хватало и, уловив во взгляде друга позволительную и снисходительную улыбку, он взрывался тысячами разноцветных искорок, будоражил всех вокруг, почти на руки парня в джинсовке поднимал и относил сеять неразбериху и сумасшествие повсюду. Это было слишком ярко и волшебно, сея контраст с его прежде размеренной здесь жизнью, за что он был премного благодарен этому балагуру, ведь нельзя же только дома развлекаться, а остальную жизнь проводить в небытие. Примерно так же рассуждал и юнец в красных конверсах, только, разве что, формулируя немного короче и понятнее. <i>*Две*</i> Шум усиливается и не скрыть уже явного приближения и топота этого горе преследователя, который, ни на секунду не замолкая, продолжает усиленно что-то впечатляющее вещать идущему спереди, который, хоть и слушает его, но сдаваться и останавливаться так просто не намерен, ведь должно же когда-то прийти возмездие за тот "ну пожалуйста, Ремми, это не такой уж спортивный поход, пойдёёём", в котором, кстати говоря, Ремус был готов лечь посреди леса и ожидать смертушки прямо там, потому что ещё 15 км в гору и это только ради пятиминутного привала, было слишком, плюс ко всему, он умудрился потеряться в этом чёртовом лесу, вернее, потерял его как раз уговаривающий, но потом он и нашёл, хотя не суть, ибо Люпин всё равно дулся на него тогда, особенно после того, как хотел набрать воды из реки, а этот подлетел, как орёл, мать честная, хлопнул его по плечу, начав извинительную и громкую до приступа речь и, не рассчитав силу, спихнул друга в ледяную водицу лицом вниз. Тогда до Ремуса дошло, что он вполне способен задушить человека голыми руками, утопить, накричать, а затем воскресить, чтобы ещё раз накричать, потому что испугался и помириться. В принципе, такие косяки вселенной могли происходить только с этими двумя, например, как то раз, когда юноша в красных конверсах решил устроить сюрприз на день рождения друга, поджидая его в тёмной библиотеке, в костюме оборотня, с горящими свечами в торте, который из-за количества этих грёбанных свечей было даже не видно, словно горящий ком в руках держал,не понятно до сеих пор, как он не обуглился и как не загорелись книги, словом, ничего не предвещало беды, кроме напуганного до чёртиков Рема, который свой утренний кофе плеснул на это чудище и его аватарские фокусы, перекинул того через плечо и отмудохал книгой с криками "ИЗЫДИ, ДЕМОН!". После того же, как он узнал, что этот маньяк был его другом, он снова дал ему леща, так и не узнал, как можно было подумать, что это будет хорошим сюрпризом, отчитал его, а потом они пошли за праздничным мороженым, которое прикладывали к оставшемуся на память фингалу юнца. <i>Одна</i> Он ещё не добежал, и ветер дует не в ту сторону, но не смотря на все эти упирающиеся факторы, молодой человек в джинсовке был готов поклясться, что уже здесь ощущает аромат фруктов, который исходит от волос бегуна, потому что, как повелось с самого рождения этого неугомонного ребёнка, он заполнял собой всё окружающее пространство, и редко кого это тяготило, как бы то странно не звучало. Его энергичная и живая натура не могла не притягивать к себе внимания и не располагать, конечно, не ко всем он относился так же дружелюбно и заботливо, как к тому же Ремусу, только к тем, кто был враждебно к нему настроен и к юристам. Что за повышенная степень недоверия к юристам Люпин так и не постиг за всё время их дружбы, но что-то да было, и "нет, это не заговор, который они плетут, чувак, они обычные люди", но даже этим было не переубедить убеждённого врага юриспруденции, который продолжал относиться к ним со скепсисом и повторять "Ничего, милый, неразумный малыш Ремми, тебе повезло, что у тебя есть такой друг, как я, который знает обо всех происках этих ПОРОЖДЕНИЙ ТЬМЫ, чтобы защитить тебя во время апокалипсиса". Это было довольно странно и забавно, потому что он был вторым человеком в его жизни, который ненавидел юристов. Но почему-то такие люди Люпину и нравились, с ними он чувствовал себя на своём месте, даже не имея неприязни к служителям закона. И вот, сумка преследовавшего стукнулась о бедро русоволосого, значит, сейчас произойдёт то, на что отводились эти пять секунд. <i>*Финальный прыжок*</i> Теперь на шее Люпина со спины уже повис его долгожданный дружок, который продолжал бормотать ему в шею что-то о том, что так не честно убегать, ерошил и без того непослушные вьющиеся у концов волосы свободой рукой и заставлял парня смеяться, выслушивая оправдания о том, что это была расплата за ту несчастную реку и самый обычный "пикничок- ну что ты, не спортивный поход", а потом ответил "Туше" и слез с несчастного, становясь рядом. Так вот, этот парень, всё ещё отходящий от дикого хохота, слегка сотрясающийся в конвульсиях от смеха, и оправляющий свои торчащие в разные стороны и под всевозможными углами лохмы, опираясь на любезно предоставленное другом плечо, - Джеймс. Если быть точнее, как ему самому нравилось обращаться к себе временами, Джеймс Флимонт Поттер, собственной персоной. При одном лишь взгляде, брошенном на него, он переставал быть брошенным, мимолётным и становился вполне полноценным рассматриванием, поскольку нельзя упустить из виду такого человека. Для начала, дело было в его росте, без малого он был под метр восемьдесят, частенько приписывая себе пару лишних сантиметров, а на полугодовых командных спортивных медосмотрах ворчал, обиженно нахохлившись и скрестив руки на груди, что это ростомер чудит и не показывает должных цифр. Между нами говоря, точное значение этих цифр никто и не знал до сих пор, даже, вероятно, сам Джеймс. Просто все точно могли поклясться, что где-то и от кого-то слышали, что он был высок. На каждую ухмылку Ремуса, неустанно появляющуюся при каждом упоминании роста Джи самим Джи, он фыркал, закатывал глаза и обиженно надувал губы, и продолжалось это ровно до тех пор, пока более высокий из них двоих не протягивал меньшему леденец примирения, но это уже крайний случай, обычно всё заканчивалось пиханием локтем в бок надувшегося, как мышь на крупу. И да, Ремус был выше Поттера на добрую десятку, с чем, собственно, сын Флимонта категорически не соглашался, списывая всё на то, что он сам сутулиться постоянно, а его друг носит обувь с потайными каблуками или на платформе. В моменты этих его догадок, иронично вздёрнутая тёмно-русая бровь Люпина поднималась выше по лбу, а, достигая положенной отметки, спускалась вниз, за взглядом хозяина своего, который скользил от шеи говорящего и до самого копчика, словно говоря "ага, вот так сутулые и выглядят, идеально перпендикулярно полу, потрясающая сутулость!". При этом невольно вспоминался случай, когда Джеймс решил было докопаться до истины, сначала отобрав у друга, застигнутого врасплох, кроссовок, потом пытаясь отыскать там потайной отсек с каблуками, при этом взгромоздившись на спину поверженного и не давая тому возможности встать и, вполне вероятно, дышать, а под конец, убедившись в нецелесообразности своего мероприятия, он надел обувь друга, красуясь перед зеркалом, где действительно увидел, что стал выше. Этим он успокаивал собственное самолюбие, а, с учётом того, что парень в джинсовке ему охотно подыграл, и "нет, не потому, что хотел спокойной жизни себе и своим кроссам, хоть на сколько-нибудь", он утихомирился. Относительно. В целом же, спокойствие и юноша в красных конверсах - это две противоположности. И не те, казалось бы, которые притягиваются. О его подвижности и взрывной энергии свидетельствовали даже волосы, которые уже были представлены лохмами, и не просто так, как преувеличение или описание ровно одного конкретного момента в их жизни с этим юнцом. Нет. Они выглядели так всегда. Ровно с того момента, как у детей образуется относительно плотный волосяной покров на голове, судьба этой непоседливой макушки стала предопределена. Даже сейчас, в свои неполные семнадцать, шевелюра не изменила своим традициям и вольно, обильными каштановыми волнами покрывала голову и спадала на лоб в известном только ей творческом замысле. Парень же был и не против этого, поскольку, как бы саркастично Рем не отзывался о его порядке на и в голове, Поттер знал, что другу это нравится, потому что это было одной из изюминок Джеймса, как нельзя лучше передававшей его характер и образ жизни. Да и кроме того, не для кого не секрет, что человек рождается с тем цветом глаз и волос, который ему подходит, но в данном случае это сочетание было невероятно удачным и впечатляющим, поскольку из под обильных каштановых прядей, спадающих временами на лоб, и сияющих различными оттенками от медного до горько шоколадного, выглядывали не менее выразительные тёмные брови и густые, длинные, пушистые, чёрные, как смоль ресницы, обрамляющие живые и любознательные тёмно-шоколадные глаза, имеющие просветы молочного оттенка и какао. А сколько раз ребятам приходилось выслушивать от девчонок и, реже, но не на много, от других парней, что об эти скулы можно порезаться, просто не перечесть этих случаев, хоть тетрадку отдельную заводи. Подбородок был видный, но не острый, как у самого Рема, несколько прямоугольный, возможно, квадратный. А спортивное телосложение выгодно подчёркивала со смуглинкой кожа. Она чем-то напоминала бронзу и делала из него сошедшего с пьедестала греческого бога во плоти. Разумеется, в те редкие моменты, когда он не кривлялся. В остальное же время, он был тем самым знаменитым парнем из старшей школы, о котором мечтали все девчонки, которого чтили за благородство, невиданную красоту, специфичное временами чувство юмора и живость в общении и прочей деятельности со всеми, практически, желающими. Фишка была в том, что старшая школа уже закончилось и пора было поступать, а впечатление парня-идеала старшей школы не стремилось отступать. Не то, чтобы это как-то тяготило кареглазого, ему было как-то всё равно, абсолютно безразлично, кстати, именно он стал магнитом для пополнения посещающих "Центральную Библиотеку", среди которых виднелись представительницы прекрасного пола наравне с сильным. Но сам, "магнит" этого, кажется, не замечал и просто охотно помогал людям во всех их порой совершенно глупых просьбах и проблемах. Ещё одна его очаровательная черта, ютившаяся рядом со скепсисом к юристам, - наивность в комплекте с искренностью. Вот и сейчас, он, абсолютно ничего не скрывая, рассказывал всей улице и шедшему рядом, живописно жестикулируя, о том, как Филч его почти шваброй гнал до дверей, потому что Джеймс, якобы, поставил не на ту полку "Хроники Раздолбая" и не согласился переставлять. Вообще, в каждой его истории было столько неподдельных эмоций, чувства и сил, что любую, на первый взгляд, мелочь, ты принимал близко к сердцу и начинал так же остро воспринимать, как, если бы был китайцем и жил, соответственно, в Китае, и тут объявили, что пора сжигать ведьм и начнут с черноволосых. Временами очки съезжали на нос оратора, норовя упасть, но он быстро и незаметно возвращал их на место, будто ничего и не происходило, продолжая бурно говорить о сегодняшних потрясениях. В такие, незаметные для чужих глаз моменты, Русоволосый проводил параллели между собой и Джеймсом. Это было забавно находить сходства и отличия, как в заданиях многих детских журналов. Например свои волосы Рем просто называл русыми, вернее, сам он их вообще никак не охарактеризовывал, ему было абсолютно до лампочки какие они, но, если бы пришлось как-то наименовать этот цвет он бы просто сказал: русый. Вот с этим бы охотно поспорила его дражайшая матушка и ещё по меньшей мере человек пять, а один бы сказал так: светлые, словно нити солнечных лучей, отделившихся от общего снопа, проглядывают пряди среди колосьев ржи и позолоченных рам картин из старинных дворцов, собираясь и вновь расходясь пышными завитками и волнами, местами перетекая в спокойные озёрные глади. Примерно та же позиция была у него по поводу цвета глаз: карие. Но, сравнивая Джеймсовы "карие" и его "карие", появляется чувство, будто вас хотят одурачить, провести, при этом даже не прилагая каких-либо для этого усилий. Тот же неизвестный автор описания Люпиновых волос,не поленился уделить внимания и глазам: живое, кипучее в них плавится червонное золото заходящего солнца, смешиваясь с благодатностью земель, опоённых ливнем, испускающих облегчённый вздох от этого дара небесного, не забывая и листьев подсолнечника, что наливается в крупном сердце своём чёрным златом, которое от обилия урожая клонит к земле пышную, коронованную голову свою. Кожа была светла, украшена россыпью целых мириад веснушек, различного цвета, формы и размера, а так же имела множество ещё более бледных рубцов, которые, однако, делали его ещё прекраснее, эстетичнее, чем кого-либо в подлунном мире. Скулы в остроте своей не уступали Поттера чертам, были ещё выразительнее, чётче. Тонкие запястья и длинные пальцы совместно с немалым ростом и стройным телом создавали свою особенную, новоявленную прелесть человека, до селе не заметную простым смертным на фоне привычных эталонов. Но всё это лишь мигом проносилось в памяти парня с глазами цвета ореха и он возвращался в реальность у своему собеседнику, где, как раз сейчас, его слова об упавшем с балкона третьего этажа обеде, прервал телефонный звонок, поступивший самому Люпину. Он неловко улыбнулся, посмотрел на понимающе кивнувшего Джеймса и принял вызов. Прежде, чем передать дальнейшее, стоит отметить, что громкая связь не была включена, и даже очень любопытный Джейми подслушивать бы не стал. После обычных приветствий, которые бывают между влюблёнными парочками, как выяснил позже Джим, невольно ставший третьим ухом, он уловил то, от чего был в наиполнейшем шоке, а именно: - Милый, я уже жду тебя дома, и что это за любопытный парень идёт рядом с тобой? - то ли промурлыкал, то ли проурчал в трубке приятный, словно патока окутывающий голос. Как парень в очках знал, Рем живёт ещё в двадцати минутах ходьбы от этого места и думушки не думал быть замеченным его второй половинкой, поэтому не смог удержаться от привычной манеры комментировать всё происходящее, так или иначе касающееся его или вовсе не касающееся, всё зависело от интересности события: - Твоя тёлка, как роскомнадзор! - поражённо выдал кареглазый неожиданно громко, включая то, что он никогда бы не назвал девушку "тёлкой", можно понять, как он был поражён. После он даже оправдаться с покрасневшими ушами пытался, что голос звучал так, будто это и есть та сама пафосная королева драм с длинными маникюрными ноготочками, которую он не смог назвать иначе. После чего Джеймс вздрогнул от держащегося за живот от смеха Люпина под боком, который ещё чудом оставался на ногах. А слова из оставленного без внимания телефона его окончательно подкосили: - Я, конечно, польщён, дорогой, но... - договорить загадочному голосу не дал хозяин техники и завершил за него, утирая проступившие от смеха слёзы на глазах: - Он не мне не девушка. Парень. - после чего они начали голосить уже втроём и названный парнем Ремуса, спустя пару минут разговоров с другом своего возлюбленного, настоял на том, чтобы скорее с ним познакомиться, на чём они и порешили, как никак, прошло всего минуты две они общались так, словно сто лет знакомы и не увидеться лично для этой парочки было бы преступлением против человечества, не иначе. Всю оставшуюся дорогу Джеймс расспрашивал Ремуса обо всём, гордо заявив, что, во первых, если он любит Рема, то Джи его уже любит, а, узнав, что тот не любит юристов, сам уже хотел друга закинуть на спину и бежать знакомиться с этим невероятным человеком, которого собирался прписать к лику святых, если он слушает AC/DC, с чем тоже не прогадал. Проведя с Поттером столько времени вместе, русоволосый не раз над кое-чем задумывался, а сейчас эта мысль приобрела в его голове вполне оформленный вид, заставив его хитро и в предвкушении улыбнуться, а так же настрочить одно смс. Не смотря на все увещевания парня в очках о том, что ему мила одна рыжеволосая особа, к которой он не проявлял никакого интереса особого, ровно, как и ко всем, парень с ореховыми глазами предположил, что ему будет по сердцу один будущий юрист, а Сириусу пора бы позвать своего брата, который не приветствует спортсменов в гости. В предвкушении этого весёлого дуэта Люпин поднимался на крыльцо с последующим за ним Джеймсом. Теперь их жизни обещали не быть прежними...