До Завесы

В далекие времена, упоминания о которых истерлись из памяти даже самых древних народов и сохранились лишь в самых невероятных мифах… …когда земля выглядела совершенно иначе, сотканная с чистыми небесами тончайшим плетением магии… …когда Тень напоминала ветер или свет ласкового солнца, касалась кожи, наполняя ее силой и молодостью, и легкие вместе с дыханием, давая возможность творить невероятное прямо из воздуха невесомым движением пальцев и усилием разума… …когда великолепные сияющие дворцы парили в невесомости, а могущественные существа, над которыми не властны были ни пространство, ни время, преодолевали податливую ткань реальности так легко, словно были искусными пловцами в прозрачной теплой воде… …когда известные формы не были плотными, силы ― конечными, совершенство ― недостижимым, и не было никого, кроме элвен, властвующих безраздельно на землях, пропитанных магией, и сущности, ушедшие из жизни и не познавшие смерти, служили им верой и правдой, сохраняя накопленные в вечности знания в библиотеках промежпространства… …тогда в маленькой деревне на задворках эльфийской Империи, вдали от великолепия церемоний, поражавших воображение пышностью и яркостью красок, и сияния дворцовых палат, в семье невольников, в оковах плоти и разума, родился эльф ― один из тысяч и миллионов, сын и внук раба, чья судьба серой невзрачной нитью вплелась в необъятный, непостижимый сознанием смертного гобелен эльфийской истории. Маленький раб получил имя Солас ― «гордость» в переводе с эльфийского, легкая ирония ― забава хозяевам, жестокая насмешка над сущностью бытия и страшное пророчество, непонятое тогда никем из великих провидцев. Жернова безвозвратно ушедшего времени стерли в прах годы детства, отрочества и юности, жгучие удары хлыстов по спине и невыносимую боль от вдавленного в кожу валласлина. Истлели слипшиеся страницы истории, герой которой ― молодой амбициозный эльф, чье имя означало «гордость», ― не упускал ни единой возможности, не позволял в свой адрес ни одной колкости, не терпел унижения, рвался вперед и вверх, даже если приходилось идти по головам и десятками обрывать чужие еще не окрепшие крылья, и никогда не опускал головы, готовый сражаться за свою правоту даже ценой собственной ― ничего, по сути, не стоящей ― жизни. Множилась и росла сила в руках безродного самоучки, и бесплотные создания отзывались на его зов охотно, поддерживали, укрепляли в вере в свои силы. Невероятно многого нужно достичь, невероятных успехов добиться, чтобы восстать из грязи под ногами хозяина и взмыть в небо свободным и диким, оставляя сильным мира несложный выбор ― убить или же признать равным. И эльф, чье имя означало «гордость», был признан и принят в ряды сильнейших, и лицо его вновь стало чистым от рабских меток, и невиданная доселе власть ослепила его. Все так же, как и в далеком прошлом, вспыхивали, разгорались и затухали войны, но пришел час, когда очаги пламени слились воедино и растянулись вдоль горизонта, угрожая проглотить сияющие величие одних в угоду другим ― таким же. Солас сражался на войне яростно, зная ― поражение отнимет у него несоразмерно больше, чем смерть ― призрачная иллюзия, которую давно удалось преодолеть его могущественному народу. Теперь ему было, что терять. Война угасла, и с течением времени победители приобрели куда больше, чем рассчитывали. Давно забывшие тяжесть любых оков, будь то законы разума, мира, плоти или духа, генералы вскоре стали старейшими мудрецами, мудрецы увенчали свои светлые главы коронами, а бессмертные и великие правители как-то незаметно для элвен стали вдруг называться богами, и было их Девять, и Солас был в их числе. С иными эванурисами он никогда не был дружен, но и они между собой не были дружны. Амбициозные, честолюбивые, властные, они ради забавы разжигали распри между своими вассалами, когда собственная безграничная власть повергала их в пучину непроглядной скуки. На собраниях и советах они, облаченные в сотканные из солнечного и лунного света одеяния, готовы были обнажить клинки, выкованные из радуги в жерлах пустотного пламени, и их жрецы охотно убивали друг друга, доказывая правоту богов, чьи имена они писали кровью на собственных лицах. И было их Девять, и владели они всем безраздельно, и управляли миром и материями вокруг него, и все так же желали большего, и Солас был в их числе. Лишь одна выделялась из их нестройного ряда, крепко державшего в руках поводья мировой колесницы, ― Митал, Великая Защитница, покровительница материнства и справедливости, королева среди богов, преклонявших пред ней колени. И хоть была она не менее сильна, чем прочие, никогда не пользовалась их любовью и уважением за слишком мягкий нрав и недовольство их жестокостью и безрассудством, но остер был клинок Эльгарнана, и зорок глаз его, и непреложно слово его, и никто из Высших не смел открыто выступить против Великой Матери. Чистота и бесконечная забота Митал, отвергавшие эванурисов, пленили Соласа, так и не сумевшего забыть, чему когда-то учили его рабы ― мать с отцом. Она привлекла его и приняла его, и изменила его, посеяв семена сомнения в огрубевшее было сердце. Слушая ее голос, звонкий и мелодичный, эльф, чье имя означало «гордость», обернулся назад и увидел изнанку Империи, увидел моря эльфийской крови, на волнах которых мерно покачивались грандиозные корабли богов, увидел столпы из сотен тысяч костей, на которых были воздвигнуты их сотканные из яви и снов дворцы, услышал вопль низших элвен, отзывавшийся в его груди тоской и горечью. И подсказала ему Митал, едва касаясь рукой плеча: «Так не должно быть». И он поверил, и ужас объял его, и увидел Солас, сколь тонок и хрупок стал скелет их истощенного безграничным могуществом эванурисов мира. Казалось, клюнь птица эту хрустальную оболочку, и мироздание пойдет трещинами, и в сияние эльфийского мира хлынет Пустота, которую никто уже не удержит, потому что великие маги, ставшие однажды богами, не сумели бы уберечь то, к созданию чего никогда не прикладывали руки. Он пытался бороться. Чувствуя за спиной безмолвную поддержку Митал, раз за разом вступал он в полемику с Джуном и яростно пререкался с Андруил, спорил с Фалон’Дином и раздраженно отмахивался от Силейз, и, наконец, дерзко и настойчиво возражал Эльгарнану. И все ― впустую. Богу, в чьих жилах текла кровь многих поколений рабов, не под силу было переубедить ни одного из ослепленных своим могуществом Высших. Все изменилось, когда боги, уставшие от того, что кто-то ставит их власть по сомнение, объединили силы, а Солас и Митал, поглощенные обществом друг друга, ослабили бдительность. Эванурисы не простили слабости, а Отец Всего ― супружеской измены. Дрогнули хрустальные башни божественных крепостей, когда Он поразил Великую Защитницу и низверг ее с трона бессмертных, в ярости обращая ее плоть в прах, а дух ― в тень, потерянную и не знающую покоя. Солас бежал. Он сумел увернуться от клинка, направленного в его горячее сердце, но рана, нанесенная ему, была куда глубже любой другой, даже самой ужасной. Однажды успевший привыкнуть к трудностям и потерям, эльф, чье имя означало «гордость», вместо того, чтобы укрыться в безвременье, медленно сходя с ума от горя, явился к рабам, рискуя свободой и жизнью, и зажег в их сердцах огонь, и признал среди них лидеров, которым суждено было поднять целые армии на борьбу с Империей ложных богов. Он простер руку и стер валласлин с их лиц, и благословил своих давних врагов, искушенных в противостоянии эванурисам. И были среди них Гельдауран и Даэрнтал, и даже Анарис, страстно жаждавший крови Соласа, и трудно было ему признать в нем друга. Велико было могущество Соласа и неисчислима освобожденная из оков рать его, и поняли вскоре боги, с каким страшным врагом им довелось столкнуться. «Ужасный Волк!» ― проклинали они его, вновь и вновь ускользавшего от огня Джуна и смертоносных стрел Андруил. Так Солас стал Фен’Харелом: он ходил бесшумно, словно матерый хищник, и скрывался в тенях, словно плечи его покрывала черная, как ночь, шкура, чуял угрозу и слышал чужие шаги, словно нос и уши его всегда принадлежали зверю, был везде и видел все, и знал наперед все уловки армии Эльгарнана, словно голову его искажали десятки всевидящих глаз. Проклятие он обратил в гордость, имя чудовища ― в голос свободы, клич победы и торжества, в символ того, что с богами, как бы сильны они не были, все-таки можно сражаться. «Я был не прав на твой счет», ― говорил ему тогда Анарис, затачивая свой верный клинок. Солас отвечал ему молчанием; он понимал ― стало хуже. Он не хотел победы и власти над низвергнутыми богами, не хотел, чтобы новые Великие заняли места старых, умывшись кровью из их сердец. Терпя одно поражение за другим, эванурисы впали в неистовство, растрачивая силы и в разы быстрее и настойчивее изъедая материи мира, будто черви ― гнилое яблоко. Эта война ― начатая им война ― грозилась обернуться самым ужасным для него поражением. С именем Митал на устах, изнывая от неведения и страха, Солас взял с собой могущественную реликвию ― сомнаборию, Сосуд Снов ― и укрылся в собственном храме средь непроходимых лесов. Несколько дней и ночей провел он в смятении, подготавливая себя физически и духовно к тому, что собирался сделать, безмерно боясь того, чем это могло обернуться, и силясь смирить себя понимаем: иного выхода нет. И, наконец, решился. Воспоминания о том миге спутанные и страшные. Миге, когда исказилось время, а реальность вспучилась, вздыбилась, как вода, брызнувшая на раскаленные камни. Пространство лопнуло, словно мыльный пузырь, и пестрый гобелен эльфийской истории с треском разорвался на две части по шву, шитому серой, как волчья шкура, нитью, с которой туго переплелась новая ― ядовито-зеленая. Исказив и вывернув наизнанку все, что было ему известно, любо и дорого, Солас разделил мир смертных и Тень, установил между ними прочную преграду, названную позже Завесой, и навеки запер эванурисов в ее глубинах. Завершив свою работу, Ужасный Волк с трудом нашел в себе силы добраться до надежного убежища, в котором должен был погрузиться в долгую, если не вечную, целительную утенеру. Преодолевая каменные ступени в совершенно новом, непонятном и чуждом для него мире, Солас слышал, как проклинали его павшие и лишенные своей силы боги, как молили о пощаде испуганные рабы, как выли на разный лад, срывая голоса, элвен в невыносимой муке, когда шли ко дну непотопимые корабли и рушились древние замки, когда с неба сыпались скалы, погребая под собой деревни и города, и разбивались вдребезги непреложные вечные истины. Миллионы погибли в одночасье с ужасными проклятьями на устах, и каждое бранное слово, каждая молитва, каждая пролитая слеза взывала к Ужасному Волку, терзала его душу и сердце, и разум, и давила на плечи чудовищным осознанием: «Я спас этот мир ценой собственного народа». Спас мир, но совершенно не тот, который хотел спасти. Мало чего Фен’Харел в тот миг желал больше, чем смерти. Окончательной, полной, необратимой смерти в пустоте, одиночестве и забвении, где не будет ни боли, ни сожалений, во мраке, откуда его не сможет вытащить ни один, даже самый могучий маг. И только легкое прикосновение руки любимой к мокрой от слез щеке да бесшумный шепот на задворках сознания заставил его сердце биться дальше. Так пала великая Империя, существование которое было невозможно в отрыве от мира духов и грез, а выжившие, едва помнившие от ужаса свои имена, принялись собирать осколки своего былого великолепия, пока спал глубоким тревожным сном бог, творец, палач и создатель ― эльф, чье имя означало «гордость», последний оплот и хранитель остатков этой навеки утерянной гордости.