Путешествие на Восток

Что-то было не так. Я понял это еще до того, как мои ноги коснулись дороги на самой окраине Годриковой Впадины. Главная улица пустовала, и в поселении царила непривычная тишина, только шелест дождя не ослабевал ни на минуту. Отбросив метлу, я двинулся вдоль улицы, всматриваясь в дома с плотно закрытыми ставнями, и моя тревога нарастала с каждым шагом. Я родился и вырос в Годриковой Впадине, и никогда, даже в самые мрачные годы, здесь не было такой тишины. Что это, в грязи? Пятна крови или просто ржавчина? Проходя мимо небольшого деревянного храма, куда мы ходили слушать проповеди отца Бертиуса, я увидел его самого. Преподобный стоял на коленях у ступеней и бормотал что-то неразборчивое — должно быть, молился, — низко опустив голову. На дождь он не обращал ни малейшего внимания. — Что тут произошло, отец? — спросил я, подойдя ближе. Он поднял перекошенное лицо, и глаза его расширились. Сжав распятие, он протянул его ко мне, как оружие, и зашипел: — Уйди! Убирайся, дьявол! Твори свое чародейство в аду… — Я не дьявол. Отец Бертиус, ты знал меня еще мальчишкой. Что произошло? Он поднялся с колен и, пошатнувшись, оперся на развороченную церковную ограду. Распятие выскользнуло из его ладони, и, качаясь, повисло на тощей шее. — И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть, — забормотал Бертиус строки из «Откровения», глядя сквозь меня, — и ад следовал за ним… — Это был Эмерик? Что он здесь натворил? — Это все вы, — проговорил он безжизненным голосом и с неожиданной яростью прорычал: — Вы трое! Я все про вас знаю. Три бесовских духа, творящих знамения, вышли из уст дракона, зверя и лжепророка и привели смерть в наш дом. Я буду молиться, чтобы Господь Вседержитель простил мне грехи… Всю жизнь… Всю жизнь я в ослеплении проповедовал вам, язычникам и чародеям, и закрывал глаза на Слово Божие. И вот теперь последние дни близко, и Суд Его не пощадит… Я утратил терпение. — Отец Бертиус, куда пошел Эмерик? Где я могу найти его? Он меня даже не услышал, скользя взглядом по ряду домов, некоторые из которых сохранили следы разрушительных заклинаний. — Писание говорит о трех волхвах, пришедших с Востока, чтобы поклониться Агнцу, который есть свет, истина и жизнь, и принесли с собой великие дары. Вы же, дети дьявола, попрали Слово Божие сатанинской насмешкой, и ушли на Восток, чтобы поклониться Смерти и вкусить ее даров… Горе живущим на земле и на море, потому что к нам сошел диавол в сильной ярости, зная, что не много ему остается времени! Я молча развернулся и пошел дальше, и вслед мне неслись проклятия и причитания о конце света, который вот-вот настанет. Сюзи… Будь сейчас ночь, Эмерик наверняка застал бы ее в таверне, где за ней присматривали старики Вирли, но днем ее не удержишь в доме. Может быть, она пошла играть с детьми к лесу? Тогда, увидев, что творится что-то неладное, Сюзи могла бы затаиться… Но я уже понимал, что обманываю сам себя. От Эмерика невозможно скрыться. Так или иначе, первым делом следует навестить «Ведьмино зеркало». — Мистер Певерелл! — окликнул меня высокий голос, когда я уже подходил к таверне. Обернувшись, я увидел за приоткрытой дверью ближайшего дома паренька лет восемнадцати, в котором с трудом узнал Билли — сына покойного Гиацинтуса. Он жестом подозвал меня, и я, покосившись на таверну, подошел ближе. — Не надо туда ходить, — сказал Билли. — Он в таверне. Уже часа два не выходит. — Что тут произошло? — Сущий кошмар, мистер Певерелл. Я не видел, как все началось, работал дома, когда услышал крики с улицы. Выглянул в окно, а там этот маг… Он просто шел по улице и убивал. Без разбору, кого придется. И улыбался. Его пытались остановить, но куда там… Я никогда не видел настолько сильного чародея. Тех, кто пытался напасть на него, он просто испепелил. Кто это такой? Он ведь не человек, верно? — Он самый обычный человек, Билли. Его зовут Эмерик Изли… Но да. Он очень сильный маг. Возможно, самый сильный из людей. — Эмерик? — выпучил он глаза. — Тот самый некромант? Я думал, его давно казнили… — Я тоже так думал… Многие погибли? — Не меньше двух десятков. И магов, и маглов. Я помогал уносить трупы с улицы. Многие ушли из Годриковой Впадины вовсе, остальные заперлись в домах. А мама… Я думаю, она тоже мертва. Его голос сорвался, и Билли отвернулся от меня к окну. — Где она? — Была в таверне, когда он вошел туда. Народ оттуда с криками побежал… Но ее среди них не было. Зачем он это делает, мистер Певерелл? Кому нужно убивать просто так? — Тому, кто считает себя Смертью, Билли. Послушай… Ты не видел Сюзанну, дочь Кадма? — Нет. Но наверное, она… тоже там. Последние слова он проговорил почти шепотом. — Оставайся дома. Я пойду туда. — Зачем? — отшатнулся он. — Я убью Эмерика и спасу свою племянницу. Если я найду твою… — Тогда я тоже иду. — Нет. Ты мне ничем не поможешь. Ты сам видел, на что он способен. — Но как тогда можно идти туда в одиночку? — Видишь ли, Билли, — сказал я, натянуто улыбнувшись, — я тоже сильный маг. Однажды мне удалось ранить его. Смогу и убить. Я захлопнул за собой дверь и глубоко вдохнул сырой воздух. Таверна смотрела на меня темными окнами, и никакое движение за ними не выдавало присутствия врага. Однако не было сомнения: Эмерик видит меня и готов к моему приходу. Он силен и знает свою силу. Он привычен к убийству и владеет не только магией: яды, кинжалы и стрелы повинуются ему с той же готовностью. Что я могу противопоставить ему? Он не нападет на меня, пока не получит секрет воскрешения, а я не поделюсь секретом, пока Сюзи не окажется в безопасности, но потом… Ему нет смысла оставлять в живых опасного врага. Я же просто не смогу жить спокойно, пока самый страшный из убийц держит за горло весь мир. Один из нас сегодня должен умереть. Ступив за порог, я замер. Тела — около дюжины, — вповалку лежали на полу среди перевернутых столов и скамей. Некоторые — со страшными ранами, прочие — будто уснули, не добравшись до постели. Многих я знал в лицо. Несчастный Вирли сидел на полу: его голова откинулась назад, на треснувшую винную бочку, раскрытые глаза не выражали ничего, кроме смертного равнодушия. Ближе к лестнице ничком лежала пожилая женщина: пальцы ее вывернутой руки сжались на древке сломанной палочки. Вдова Гиацинтуса и мать Билли, убитая при попытке дать отпор Эмерику. На лестнице обнаружилось еще два тела. Одно из них, с рассеченным горлом, принадлежало миссис Вирли. Дьявол! Сущий дьявол с нечеловеческим могуществом в руках, даже ничтожной доли которого он недостоин. Почему я не пришел раньше? Потому что верил в человеческое достоинство Эмерика, вот почему. Когда я видел его в последний раз, он был жесток и отвратителен, но не казался настолько безумным. Я убью его. Я накинул мантию невидимости и поднялся на второй этаж. Распахнутая настежь дверь в покои Вирли выглядела приглашением, и я, ступая как можно тише по дощатому полу, подошел к проему. — Не трудись, Игнотус, — раздался голос Эмерика. — Я слышу стук твоего сердца. Входи, не стесняйся. Надолго ли хватит зелий в моей крови? Алхимия не дает идеальных результатов, хотя требует предельной точности от самого алхимика. Эйлин поработала на славу: я все еще бодр и мой ум ясен, как никогда. Если все это закончится благополучно, добрую неделю мне придется расплачиваться за эту ясность головными болями, слабостью и провалами в памяти. Медлить нельзя. Я распахнул мантию невидимости и решительно вошел в раскрытую дверь. — Осторожно, дядя Игнотус, — первое, что сказала Сюзанна, когда я увидел ее в дальнем углу покоев. — Это он черный человек из моего сна. Он рассказал мне про папу и дядю Антиоха… Ее голос охрип от слез, лицо осунулось. Эмерик крепко держал ее за волосы левой рукой. Правой он сжимал нож, влажно блестевшее лезвие которого находилось в паре дюймов от горла Сюзи. Если скользнуть под слой майя, осторожно разъединить вязь нитей и соединить их в другом порядке, нож окажется в глотке самого Эмерика. Я мог это сделать: мои возможности в тот миг были почти беспредельны — благодаря зельям. Вот только сейчас передо мной — не мраморный шар из храма Кали, а едва ли не демон в человеческом обличье. Что бы я ни затеял в мире Брахмана, он это увидит, и тогда Сюзи умрет. — Все будет хорошо, Сюзи, — спокойно сказал я. — Ничего не бойся. Что ты хочешь от нас, Эмерик? — Ты знаешь. Отец этой милой малышки владел секретом воскрешения мертвых. Это все, что мне нужно от тебя. Поделишься — и я оставлю вас в покое навсегда. — Отпусти девочку, и ты получишь свой секрет. Обещаю. Он рассмеялся. — Игнотус, ну ты ж не считаешь меня дураком, в самом деле? Стоит мне ее отпустить, и ты попытаешься бежать вместе с ней. — Я не настолько дорожу этим секретом, Эмерик, — пожал я плечами. — И не настолько ненавижу твоего сына, чтобы не понимать твоего желания вернуть его. Я сдержу слово. А вот насчет тебя не уверен. Не говоря уже о том, что у тебя есть и кое-что другое. — Банд-Дарваджа? Уж прости, но это уже не предмет торга. Это оружие останется при мне. Как и палочка Антиоха… Ты видел, на что она способна? Только забытые олимпийские боги владели такой мощью. Не обменяю ее даже на жизнь сына. Я без сожалений расстался бы с Воскрешающим камнем, если бы это спасло Сюзи, но не питал иллюзий: как только Эмерик получит то, что желает, его пленница умрет, да и я, возможно, тоже. Кадм продумал бы все эти возможности днем раньше, и сейчас имел бы готовый ответ на любые действия врага. Мне остается только притвориться моим гениальным братом — тем, кем я не являюсь. Я сунул руку в кошель из свиной кожи, закрепленный под мантией, и нащупал камень. Эмерик внимательно следил за мной странно мерцающим взглядом темных глаз. — Я убью тебя! — раздался голос у меня за спиной, и в покои ворвался Билли, взмахнув палочкой до того, как я успел его остановить. — Авада… Палочка вылетела у него из руки, и парнишку отбросило назад, с силой ударив о стену. Он сдавленно вскрикнул и рухнул ничком. Под непроницаемым взглядом некроманта я опустился на колени рядом с Билли. Тот застонал и с трудом сел, держась за локоть. — Он убил мою маму, — прошептал Билли. — Он заплатит, — сказал я. — Но не сейчас. Идти можешь? Оставь нас… Хотя, нет. Останься, Билли. Ты нужен. — Ты бы поспешил, — деланно зевнув, проговорил Эмерик. Я поднялся на ноги, извлек из кошеля Воскрешающий камень и протянул его некроманту. Тот склонил голову набок и окинул артефакт подозрительным взглядом. — Что это? Я уже видел этот камушек. — Секрет воскрешения. Ты ведь хотел его? Возьми. После того, как ты отпустишь Сюзанну, я расскажу тебе, как им пользоваться. — И как я узнаю, что ты не лжешь? — Ты всегда можешь вернуться. А поскольку мне не хотелось бы видеть тебя до конца моей жизни, мы узаконим нашу сделку Непреложным обетом. Поможешь, Билли? Эмерик, помедлив, отпустил волосы Сюзи, но одновременно прижал лезвие к ее шее. Она запрокинула голову и всхлипнула. В ее глазах я прочел ужас в смеси с горем, и горя, кажется, было много больше. Я вложил камень в протянутую ладонь и добавил: — Камень твой. Отпусти ее, и заключим Обет. — Если ты попытаешься сделать какую-нибудь глупость… — И не подумаю даже. Он усмехнулся, обнажив полоску острых зубов, и медленно отнял нож от шеи Сюзи. — Жди меня дома, родная, — сказал я и, не дожидаясь, когда она ответит, переместил ее на улицу. Эмерик, не отрывая от меня насмешливого взгляда, протянул мне руку. Я обхватил его запястье, почувствовав, как в мою кожу впиваются холодные, сухие пальцы некроманта. Билли подобрал палочку и молча подошел, чтобы заключить магический договор. — Клянешься ли ты, Игнотус Певерелл, в том, что передашь мне секрет воскрешения немедленно после вступления нашего договора в силу, ничего не утаивая и ни разу не солгав? — Клянусь. — Клянешься ли, что ни ты, ни кто-либо по твоему поручению не станет пытаться убить меня или моего сына, когда тот вернется в мир живых? — Если никто из вас не попытается напасть первым — клянусь. — Мне достаточно. Твоя очередь. «Думай, — говорил когда-то Амар, — разум — единственное, что сможет удержать тебя от падения». Я думал. Никогда мой ум еще не работал в таком напряжении, как в минуту заключения Непреложного обета. Даже когда я решал задачу с переносом света, ибо в то время я не держал за руку убийцу, и еще не грозила смерть моей единственной племяннице. Обет — страшное оружие, сразившее не одного великого мага, который случайно нарушил данное им обязательство. Нужно тщательно следить за каждым произносимым словом, иначе можешь стать его жертвой. — Клянешься ли ты, Эмерик Изли, — медленно проговорил я, стараясь не упустить ни одной детали, — что ни ты, ни кто-либо по твоему поручению не попытается убить меня, моих родных, друзей или любимых? — После того, как покину Годрикову Впадину — клянусь, — ухмыльнулся он. — И до того. — Нет. Я должен быть уверен, что покупаю стоящий товар. — Тогда поклянись за всех, кроме меня. За себя я не боюсь. Эмерик скривился, но после краткого раздумья кивнул и, пристально глядя мне в глаза, проговорил: — Клянусь, что с момента заключения Обета лично или через исполнителей намеренно не причиню, кроме как обороняясь, вреда никому из твоих родных, друзей и… любимых. Но ты, Игнотус, можешь почувствовать себя в безопасности не раньше, чем я покину Годрикову Впадину. Теперь доволен? Я кивнул с мрачным видом, хотя внутренне торжествовал. «Когда сила тебя оставит…», — говорил Амар. Вот она, приемлемая формулировка! И пусть Эмерик думает, что теперь я в его власти. — Давай, Билли. Парнишка смотрел на меня со смесью разочарования и злости. — И он просто так уйдет?! Он же убил… — Я знаю, Билли. Но спасти оставшихся — важнее, чем наказать преступника. Уверен, он еще получит свое. — Но… — Просто поверь мне, Билли. Это все к лучшему. Он сделал глубокий вдох и старательно, как на уроке в Хогвартсе, замкнул чары Обета. На меня он старался не смотреть. — А теперь иди отсюда, — сказал ему Эмерик, и Билли, процедив что-то невнятное сквозь зубы, вышел в дверь. — Что ж, Игнотус… Рассказывай, как пользоваться этой игрушкой. Он спрятал оружие в ножны и непринужденно сел на скамью у окна, выжидательно глядя на меня. — Воскрешающий камень, — начал я, — позволяет призвать душу, ушедшую в Пустоту. Ты можешь сделать это в любое удобное время, сжимая камень в руке и просто обратившись к умершему — мысленно или вслух. Если у него есть душа, она услышит тебя, а магия камня не позволит ей ускользнуть. — Только душу? — нахмурился Эмерик. — Но ты, однако, не выглядишь призрачным, Игнотус. Как мне дать плоть этой душе? — О, это совсем просто. Требуется лишь провести ритуал в Храме Творения над одним из безжизненных големов. Господь проделал это в Эдемском саду, вдохнув дыхание жизни в Адама, созданного из земного праха. Вот слова ритуала… Эмерик вскочил и выхватил Бузинную палочку, нацелив ее мне в лицо. — Ты пошутить решил, Певерелл? — прорычал он. — Кто позволит мне проводить обряд в Храме Творения? — Тебе видней, — безмятежно отозвался я и наконец-то позволил себе усмехнуться. — Тебя же все любят, верно? — Меня не обязательно любить. Хватит и того, что меня боятся. Я убью всех этих культистов, одного за другим, и тогда… — И тогда Непреложный обет прикончит тебя, потому что Эйлин, моя невеста, — Владеющая Прахом. Попытаешься причинить ей вред — умрешь на месте. Он молчал, и на лице его постепенно проступало понимание. Великий Эмерик Изли, убийца из убийц, превзошедший в коварстве всех, кого я знал доселе, сам себя загнал в ловушку. Воскрешающий камень для него отныне бесполезен, если только некромант не найдет извращенного удовольствия в разговорах с призраком Аспида. — Лжец… — проговорил он, и по лицу его было ясно, что он по-прежнему не верил в поражение. — Ты же проклятый лжец! — Будь это ложью, Обет убил бы меня. — Ты проведешь меня в Храм, и мы вместе вернем Николаса. — Всерьез надеешься на это? — Я просто убью тебя не хуже Обета, если ты откажешься. — Здесь или за пределами Годриковой Впадины? — усмехнулся я. — В любом случае желаю удачи. Он наморщил лоб, пытаясь выбраться из собственноручно поставленной западни, но я уже видел, что эта задача ему не по зубам. Эмерик слишком нетерпелив, слишком силен и потому ему уже давно не приходилось иметь дело с непреодолимым препяствием, искать возможности, перебирая один безнадежный путь за другим. В этом, наверное, вечное проклятие могущественных властолюбцев: рано или поздно они оказываются обмануты, и собственная сила обращается против них. — А ведь ты мне даже нравился, Игнотус, — неожиданно спокойно проговорил он и отвернулся к окну. — Сыграй ты честно, я не стал бы тебя убивать даже безо всякого Обета… А теперь — посмотри, чего ты добился. Лишил меня последней возможности вернуть сына… — У Кадма этой возможности не было вовсе, и никто не сулил ему волшебный камень. Он до всего дошел своим умом. Попробуй и ты в кои-то веки сделать что-то сам, не отнимая у других. — Ты не можешь говорить мне, что делать. Это я отдаю приказы. Я, Повелитель Смерти, — произнес он голосом, в котором отчетливо прорезались нотки безумия. — И сейчас я приказываю тебе… умереть! Должно быть, спасло меня только предвидение, пробужденное зельем Мопсуса. Я переместился в сторону за мгновение до того, как раскаленное голубое пламя сорвалось с кончика Бузинной палочки, обратив в пепел заметную часть стены за моей спиной. Безотчетно я рванул нити Брахмана, и Эмерика отбросило назад. Он сплюнул кровью и ответил еще одним сокрушительным заклинанием, заставив меня вновь уклониться. Развороченное перекрытие с грохотом обвалилось, подняв клубы пыли. — Тебе это не поможет! — гаркнул я в ответ. — Плевать! — прошипел он, и вновь рассек воздух Бузинной палочкой. Пол подо мной провалился. Я рухнул прямиком на тело несчастного Вирли, успел заметить краем глаза, что Эмерик уже рядом со мной. Еще один прыжок сквозь Пустоту — и шипение пламени за спиной. Ответный удар — неудачный, ибо враг на сей раз был к нему готов. Наверное, со стороны мы двое являли собой странное и жуткое зрелище: мгновенно появляющиеся из ниоткуда, чтобы, полоснув врага очередным заклинанием, снова исчезнуть. Огонь взметнулся над руинами «Ведьминого зеркала» — огромный погребальный костер для жертв некроманта. — Ты не сможешь уклоняться вечно, — сказал Эмерик, швырнув в меня грудой пылающих бревен. — Помнишь Рамеша? А мне с этим оружием даже не надо напрягаться. Ускользнув от бревен, я переместился ему за спину, как меня учил Амар, и нанес удар — увы, в уже пустое место. Еще один прыжок — и там, где я только что стоял, вспыхнуло слепящее пламя. Битва едва началась, но я уже чувствовал, как тают мои силы: даже у могущественных зелий были свои пределы, в то время как мощь Бузинной палочки казалась бесконечной. Эмерик не знал, что сжигает свою душу каждым заклятием запредельной силы, и вряд ли это его заботило. Прыжок через Пустоту и ответный удар. Удачней прежнего: Эмерик болезненно поморщился, прежде чем полоснуть заклятием. Все бесполезно. Я один, и никто не придет на помощь… А если и придет, то против Бузинной палочки не выстоит даже секунды. Все маги Годриковой Впадины в лучшем случае помогут мне выиграть несколько мгновений, но я не готов спасать свою жизнь такой ценой. Сейчас мои силы закончатся, и один из магических ударов Эмерика достанет меня. Я снова умру. Пугала ли меня тогда эта мысль? Ни капли. Я уже имел опыт смерти и все еще жил, только благодаря мастерству Кадма. Надо уйти из Годриковой Впадины. Если он последует за мной, то уже не сможет убить: Непреложный обет не обманешь. Еще один удар — и прыжок сквозь Пустоту, как можно дальше, за пределы последнего ряда домов… Нити вспыхнули перед моим взором, и я, вскрикнув от боли, покатился по влажной земле, изборожденной колесами повозок. — Тебе не убежать так просто, — ухмыльнулся Эмерик, неспешно направлясь ко мне. Я, задыхаясь, лежал на земле. Все кончено, не так ли? Что делать, если силы на исходе? Когда силы оставят тебя… Думай. Думай, Игнотус, черт бы тебя побрал, ибо это все, что тебе осталось. Антиох создал Бузинную палочку, снабдив ее силами из еще не наступившего будущего. За то время, которое у меня еще есть, я не смогу сделать даже этого. Но если выживу, времени будет вдоволь. Время подвластно мне. Я не могу сравниться с Кали, но я способен сжимать и растягивать время. Я могу даже дотянуться до собственного прошлого или будущего, став его частью. Но увы, не сейчас: что бы я ни предпринял сейчас, Эмерик остановит меня. Думай. Новый удар. Сил отпрыгнуть уже нет, и остаток их я бросил в глухую оборону, выстроив щит — точно такой же, каким пытался отгородиться от гнева Антиоха покойный Аспид. Да, я прекрасно помнил, чего стоит этот барьер перед мощью Бузинной палочки. Понимал это и Эмерик. Он поднял палочку и обрушил на меня поток пламени — так же, как любил делать Антиох. Он не торопился, хотя мог бы разрушить барьер одним мощным ударом, лишь с улыбкой смотрел, как испаряется щит под неослабевающим потоком его магии, и ждал неизбежного финала. — Антиох… — пробормотал я. — Кадм… — Что ты там шепчешь? — усмехнулся Эмерик. — Кали можешь не звать: она не явится туда, где есть Банд-Дарваджа. — Взываю к вашей помощи, братья мои! — выкрикнул я. — Ты, видать, совсем умом тронулся, Певере… Он осекся. Рядом со мной выросла туманная фигура, облаченная в мантию с низко надвинутым капюшоном. Через мгновение — еще одна. Эмерик, побледнев, отступил на шаг, и поток пламени из Бузинной палочки сошел на нет. Нам троим не было нужды договариваться: тройной удар заклинаний почти рассеял выставленную некромантом защиту. Показалось ли мне, или я действительно в эти мгновения видел мистический ужас в его глазах? — Авада Кедавра! — выкрикнул я, взмахнув палочкой: сил и сосредоточенности на магию Пустоты у меня уже не оставалось. Зеленый луч прошил пространство там, где только что стоял Эмерик. Некромант, выросший из воздуха рядом со мной, двинул рукой, и палочка вырвалась у меня из пальцев. Еще не успев сообразить, что делаю, я вцепился в его руку, державшую Бузинную палочку. Он с силой крутанулся, подставляя мою спину под оружие моих призрачных союзников, и его левая рука скользнула к ножнам. Ударив его коленом, я рванул меч, который до сих пор висел у меня на поясе бесполезным куском стали. Эмерик ударил, целясь мне в живот. Отравленное лезвие с лязгом скользнуло по зачарованной стальной пластине под мантией: моя подготовка к штурму замка Розафа дала свои плоды. Успев увидеть ошеломленный взгляд Эмерика, я с силой рубанул перед собой клинком, и вопль врага был сладкой музыкой для моих ушей. За вас, братья. Он рухнул на колени и завыл, прижимая к себе обрубок левой руки, залитый кровью. Я вновь поднял меч. — Я сдаюсь на твою милость, — простонал он и через силу усмехнулся. — И теперь ты не можешь убить меня, не нарушив Обета. — Здесь не только я желаю тебе смерти, — сказал я. Он бросил мне за спину взгляд, полный ужаса, и растворился в воздухе. Мне больше ничего не угрожало: Эмерик покинул Годрикову Впадину, и Непреложный обет отныне защищал меня и Сюзи. Увы, это означало, что возмездие убийце задерживается. Впрочем, всегда есть другие пути для того, кто полагается на разум. Я повернулся к стоявшим в молчании призрачным фигурам. Одна из них откинула капюшон, и я смог разглядеть лицо того, кто пришел ко мне на помощь путями Пустоты. Немного помедлив, открыл свое лицо и второй. — Я бы поблагодарил вас, — сказал я и развел руками, — но… сами понимаете. Фигуры исчезли, на мгновение оставив после себя легкую рябь в пространстве.

***

Всякая история о путешествии должна заканчиваться возвращением: без этого она останется незавершенной. Я вернулся в Годрикову Впадину: к сожалению, недостаточно скоро, чтобы предотвратить трагедию. Раны, оставленные здесь Эмериком, которого отныне все стали звать Отъявленным, останутся надолго. Многие из тех, которые покинули наше поселение, предпочли не возвращаться, и мне трудно винить их за малодушие. За месяц, прошедший со дня битвы, я понял одну вещь: ничто больше не станет прежним, и дело не в том, что погибло столько хороших людей. Мы живем в трудное время, и люди гибнут постоянно. Что-то неуловимо изменилось вокруг меня, и поначалу я не мог понять, в чем дело. Никто, кроме отца Бертиуса, не обвинял меня в произошедшем, да и сам святой отец через какое-то время перестал злобно коситься в мою сторону, завидев меня на воскресной службе. Никто не избегал разговоров со мной — напротив: нередко, перекинувшись парой слов с кем-то из знакомых у торговых рядов, я вдруг обнаруживал себя в центре круга слушателей, жадно ловивших каждое мое слово. Я рассказывал им о том, как мы спасли Эйлин из каменной тюрьмы, о долгом плавании на «Святом Иакове», о битвах с пиратами и острове, который принадлежит иному миру, о далекой Арберии, о земном рае в долине Шамбалы и, конечно, о могущественной и непостижимой богине, властвующей над пространством и временем. Меня слушали, затаив дыхание, а один странствующий бард из древнего рода Бидлей даже попытался записать некоторые из моих рассказов. Другой заезжий маг по имени Эгберт — высокий худой человек с нелепой козлиной бородкой — особенно интересовался непобедимой Бузинной палочкой, действие которой многие из собравшихся видели своими глазами, и я охотно рассказывал о ней, возможно, даже слегка приукрасив творение Антиоха. Конечно, я рассказывал нашу историю и для Сюзи, но ее мало интересовали сражения с пиратами и Темными братьями. Часто, когда я целовал ее в лоб, отправляясь ко сну, она просила меня снова рассказать о том недолгом времени, которое ее мама, вернувшаяся из мира мертвых, провела с нами. Она засыпала, держа меня за руку, и с каждым проходящим днем все реже просыпалась затемно от тягостных кошмаров, в которых видела Черного Человека и мертвое лицо своего отца. Некоторые вещи я не стал рассказывать никому, даже Сюзи. Два призрака, явившихся мне на помощь — для всех они были душами моих могущественных братьев: никто не знал, что Антиох сжег свою душу Бузинной палочкой, а Кадм сделал все, чтобы уже не вернуться в мир живых. Никто не знал, что ночью после битвы я надел мантию, низко надвинув капюшон, взял в руки палочку Кадма и вошел в Пустоту. Время — подвижно, как воздух, и, зная его устройство, не так уж сложно прикоснуться к тому, что было или еще готовится произойти. Антиох черпал силу из грядущего, Кадм — переносил душу из прошедшего. Мне удалось дважды перенести назад во времени самого себя, чтобы ударить трижды, как пророчила Валмира. Я знал, что у меня получится, ибо грядущее уже записано в книге вечности, и мне удалось увидеть некоторые из еще не перевернутых страниц. Жизнь возвращалась в прежнее русло, но не для меня. Однажды, когда вернувшийся из поездки в Лондон молодой Билли принес новости о казни королевского каменщика Гина Балша по обвинению в организации дьявольского культа и человеческих жертвоприношениях, я решил, что время настало. На то, чтобы собрать немногие пожитки, ушел час, и на следующее утро мы вместе с Сюзи отправились в лондонские доки, где нас уже ждали. Всякая история о путешествии должна заканчиваться возвращением, и мне было куда вернуться. Еще через месяц, когда ранним утром я выбрался на палубу из нашей с Сюзанной каюты, меня окликнул Певчий Джон и указал на едва различимые огни по курсу. — Диррахий. Еще до обеда будем в порту. — Спасибо, Джон, — сказал я, хлопнув его по плечу. — Снова устроишь попойку до прибытия? Он раскатисто захохотал и небрежно оперся о фальшборт. — Не то слово! В этот раз португальское вино, надеюсь, не отравлено. Но тебя с племянницей я тащить за стол не стану: мои ребята наверняка будут петь такое, что юной леди лучше не слышать. — Может, все же посидим недолго, — улыбнулся я. — А куда ты потом? — В Крую. Ей хотелось увидеть могилу отца. И, конечно, в Храм Творения. — Хочешь умыкнуть невесту у этих культистов? — Она связана Обетом, пока Валмира не освободила ее… Думаю, я смог бы уговорить Валмиру, однако есть и другие причины для Эйлин оставаться на своем посту. Пока она Владеющая Прахом, Эмерик для них не опасен. — И что же, вы будете торчать с ними в лесу до скончания веков? Чертов некромант от своих планов вряд ли отступится. — Уверен, когда-нибудь все изменится. Я не могу убить Эмерика и не могу даже послать к нему убийц, это верно. Но за этот месяц моими стараниями несколько десятков магов узнали о том, что он владеет непобедимой волшебной палочкой, а еще через месяц об этом будут знать все — слухи разносятся быстро. — Да ты знатный интриган, малой! — снова хохотнул Певчий Джон и добавил: — Вернешься еще в Годрикову Впадину? — Да, наверное. Все-таки это моя родина… Но вряд ли мы останемся там навсегда. Эйлин очень хотелось увидеть Шармбатон. А там — мало ли? Кастилия, Дания, Швеция… Может быть, даже далекая Индия. И я знаю одного отличного капитана, который тоже любит путешествовать. — Я не бессмертен, в отличие от тебя, — усмехнулся Певчий Джон. — Да и не очень-то надо. А ты… Не обижайся, малой, но, думаю, тебе не столько нравится путешествовать, сколько просто не сидится на месте. Я сразу понял, когда увидел тебя в доках. — О чем это ты? — нахмурился я. — Хочешь послушать песню? Написал на прошлой неделе. Она пока неказистая, но… Да черт с ним. Не дожидаясь ответа, он поднял лютню, лежавшую у его ног, и тронул струны. Сюзи выбралась из каюты при первых нотах, сонно моргая, и замерла, услышав первую строчку песни:       «В одной деревне средь холмов Дартмура,       Считая дни в плену мирских забот,       Вдали от войн, интриг и трубадуров       Жил в доме братьев юный чароплет.       Был средний брат мудрее Соломона,       Был старший — горд, отважен и силен,       И в их тени, как за стальным заслоном,       Не знал юнец, кем вскоре станет он.       Когда луна сияла бледным кругом,       Покинув дом в дождливом сентябре,       Три брата-чароплета друг за другом       Ушли навстречу утренней заре.       Был путь их полон страшных испытаний,       Враги — коварны, раны — тяжелы.       Но тем победы — ярче и желанней,       И чувства — выше, чем парят орлы.       И сквозь огонь, и в ледяную воду       За брата, зубы сжав, кидался брат.       Познал мальчишка стоимость свободы,       Которой пуще жизни дорожат.       И вот — конец пути. Под небесами       Покой и мир — откуда взор ни кинь.       Страна чудес, сокрытая горами, —       Земной предел последней из богинь.       Под сенью храма взял в ее чертоге       Дары забытых знаний юный маг.       Он власть обрел, какой владели боги,       Что дух живой вдохнули в мертвый прах.       Но смерть коварна, и не все герои       В земле отцов ступили на порог.       На полпути домой погибли двое,       Лишь младший брат живым вернуться смог.       Глядит — родной очаг в налете сажи,       Все тот же дуб в окно шумит листвой,       Все тот же мир, и жизнь вокруг — все та же,       И люди… Только он теперь иной.       И вспомнил маг все прежние напасти:       Как сеют гибель стрелы из бойниц,       Как волны бьются в борт и стонут снасти,       Как ветер свеж и небо без границ,       Как шторм ревет, и ливень вторит грому:       И каждый миг — всегда неповторим.       Он стал чужим родному прежде дому,       Но здесь навек останется своим». Огни Диррахия померкли, и над горизонтом вспыхнула полоска расплавленного золота. Сюзи подошла и встала рядом со мной, положив руки на фальшборт. Я погладил ее по золотистым волосам и повернулся к Джону. — Отличная песня, дружище, но ты пропустил все самое интересное. — О самом интересном споют и без меня, — усмехнулся капитан. — А я буду петь о главном.