"evil" maknae

Чонин потягивается, толкая сидящего рядом с ним и залипающего в телефон Хёнджина. Сегодня один из таких загруженных дней, когда нужно успеть как можно больше, а сил хватает только на то, чтобы зевнуть, вот так вот сидя на диване в студии, стараясь не уснуть. Половина ребят уже свалили под шумок в надежде, что их не заставят потом перезаписывать их партии. Самым усердным, как обычно, оказывается Чан, который уже, кажется, дольше получаса торчит в кабинке и снова и снова зачитывает свой куплет. — Мог бы и уступить тем, кому меньше десяти часов на запись нужно. — Недовольно бросает Хёнджин, когда Чан, наконец, выходит к ним. Лицо у Бана бодрое, а Чонин уже перестал удивляться его трудолюбию. Он просто фыркает, когда Хёнджин опережает его и забегает в кабинку, натягивая огромные наушники. Было бы удивительно, если бы Хёнджин отделался одной попыткой: теперь Чонин ухмыляется, наблюдая за тем, как парень смотрит на Чана, дающего ему указания, тяжёлым взглядом и чуть ли глаза не закатывает. А у Чонина, вообще-то, настроение паршивое — в отличие от их лидера. Сегодня только ленивый ему не сделал замечания в духе: «Ты такой рассеянный, не выспался?». Выспишься тут, когда бесячий Чан-хён и в жизни достаёт своим чёртовым идеальным характером, и во снах покоя не даёт. Чонину кажется, что Чана в его жизни стало слишком много, поэтому даже взглядов на него не бросает: боится снова подвиснуть. А тот время от времени всё равно заставляет. Когда в глаза заглядывает, спрашивает, всё ли в порядке, Чонин в ответ защитную реакцию сразу же включает, отталкивает и бросает колкость какую-нибудь, лишь бы не смотрел больше вот так. Чан всегда был для него примером для подражания, и парень даже не заметил, в какой момент его отношение к старшему так сильно изменилось. Когда сны, в которых он просто хорошо проводил время с хёном, перекатились совсем в ненужное русло, и стали больше концентрироваться на губах, шее и теле старшего, когда они же заставляли резко просыпаться, а потом весь день избегать зрительного контакта с ним. Чонину однозначно не стоило сейчас погружаться в мысли об этом, потому что Хёнджин, оказывается, ушёл уже, а его самого, судя по всему, уже не впервые зовут. — Чонин, слышишь? — М-м? — Младший пугается почему-то, будто его с поличным поймали, но быстро напускает на себя спокойный вид. — Да. Иду. Дверь в кабинку открыта, Чонин боится посмотреть на Чана, но бросает быстрый взгляд, выясняя, что тот заинтересован компьютером и оборудованием сильней, чем слежкой за шагами младшего. С недавнего времени Чонин ненавидит запись песен, потому что Чан не может без замечаний, и за его взглядом постоянно приходится следить. А это не так просто делать, когда постоянно отвлекаешься. То, что остальные парни предательски их бросили здесь, только сильней нагнетает. Он надевает наушники, мнётся, смотрит на лидера, который выставляет указательный палец, как бы говоря этим жестом: «Погоди», и только через минуту с лишним поднимает голову. — Давай. — В наушниках играет песня, Чонин старается сконцентрироваться на ней. Его партия совсем небольшая, осталось совсем немного отмучиться. — Стой. Музыка обрывается посреди партии, Чан начинает разъяснять, что нужно исправить. Чонин не думает о том, как Чан погружён в работу и как он прекрасен, когда настолько чем-то охвачен. Музыка начинает играть снова. Чонин поёт, стараясь учесть всё сказанное лидером. Открыв глаза, он мечтает увидеть кивающего Чана, но тот сидит, поджав губы, и теперь он понимает Хёнджина, который сдерживался, чтобы глаза не закатить. — Ты слишком сосредоточен. — Чан обрывает музыку. — Попробуй ещё раз, только расслабленней. Чонин кивает, выдыхая тяжело. Музыка снова играет в наушниках. Чонин снова поёт, снова с закрытыми глазами. Ему нравится, как получается. Эта попытка вполне может стать окончательной. Когда песня выключается, Чонин снимает наушники, уверенный, что на этом — всё. — Хуйня, Чонин, давай по новой. Младший не может больше выдерживать всё негодование к себе. К чёрту всё, сейчас он чувствует к хёну одно единственное — раздражение. Поэтому он громко, так, чтобы тот точно понял его посыл, издаёт протяжный страдальческий стон. Чего он не ожидает, так это округлившихся на миг глаз напротив. — Ты… — Чан откашливается, часто моргая, и Чонина это, признаться, веселит. — Можешь ещё раз так сделать? — Что? — На место веселья встаёт недоумение. — Вот как ты сейчас сделал. — Чан жестикулирует, смотря на то, как Чонин хмурится. — Звук этот. Можешь его повторить? Чонин смеётся. Чану неловко, он не знает, куда деть руки, взгляд, ноги, себя. Хочется под землю, потому что младший действительно стоит перед микрофоном, смотрит неверяще и хихикает. — Ладно, забудь. — Чан старается звучать серьёзно, потому что, чёрт возьми, не хватало ему только вот так откровенно смущаться перед ребёнком. — Можешь идти. — Чан решает не смотреть на младшего, пока ситуацию не усугубило ещё что похуже: покрасневшие щёки, например. — С такой версией нормально будет. Чан утыкается взглядом в экран компьютера, в надежде, что младший не спросит ни о чём, или не приговорит его к мгновенной смерти, начав подшучивать. Ничего не происходит. Чан не слышит, чтобы Чонин говорил что-то. Это хорошо. Но он и не слышит, чтобы тот уходил. Вот это совсем, совсем нехорошо. Он собирается спросить, почему младший ещё стоит на месте, уже почти находит нужные слова, когда по всему телу дрожь проходится. Тише, чем в прошлый раз, но мелодичней, в его ушах эхом отдаётся звук, только что вылетевший изо рта его чёртового донсэна, который считает очень смешной реакцию Чана. Чана, который сглатывает, направляя взгляд на парня. На лице испуг, недоумение — всё перемешано, а уши не хотят забывать только что услышанное, проигрывая как на повторе стон, чересчур правдоподобный и совсем в этот раз не жалобный. Это до чёртиков неправильно, до тех самых чёртиков, что даже с такого расстояния Чан может разглядеть в глазах Чонина, не перестающего улыбаться. — Так, хён? Это повторить? — Спрашивает Чонин так обыденно, как только может. Он ликует внутри, потому что Чан будто неосознанно моргает часто и кивает, после чего тут же машет отрицательно головой и останавливается, шумно выдыхая. — Подойди. Чан трясёт головой мелко, беря себя в руки. «Контролируй себя, чёрт возьми.» — повторяет себе мысленно, когда младший уже оказывается рядом, поджимая губы в улыбке и пряча руки за спиной. — Вот здесь. — Чан указывает на экран компьютера, на конкретный кусочек песни ближе к концу. — Если мы добавим, — Он неосознанно запинается. — вот это вот сюда. Будет неплохо. — И прикусывает губу, глаза закрывая. Идиот, идиот, зачем он это всё затеял, если и без того всё звучало хорошо? — На моём куплете, но не с самого его начала. — Хорошо. — Чан ненавидит интонацию, с которой мелкий это произносит. Чёрт знает, что происходит у него в голове. Чёрт знает, из-за чего именно его эта гадкая улыбочка ни на секунду не сползает с лица. Когда младший возвращается в кабинку, надевая наушники, а Чан включает музыку вместе с записью, морально он уже готовится к тому, что станет только хуже. И он не ошибается. Чёртов Ян Чонин. Самый настоящий дьявол, который упивается, с закрытыми глазами примыкая к микрофону и повторяя стон за стоном. Чан смотрит на него, и в этот же момент прощается с рассудком, с миром, с собой, как с личностью, потому что джинсы внезапно становятся слишком тесными, лёгкие слишком маленькими, горло слишком сухим, руки слишком слабыми. Ему становится слишком, и щёки горят так сильно, что на бледном лице наверняка не заметить его смущения невозможно. Чонин поглядывает, поднимая немного веко, но тут же снова закрывает, когда замечает взгляд Чана на себе. И улыбается. В улыбке стон звучит ещё более потрясающе. И Чан ненавидит своё существо всей душой, потому что признал это, и наблюдает теперь, сглатывая раз за разом, хоть это и не помогает: в горле всё так же сухо. Чонин всегда был его слабостью. Стонущий Чонин на фоне его собственной читки станет мгновенной смертью. Или уже стал. Чонин не может делать это так без задней мысли. И от этого крыша едет. Парень выглядит таким увлечённым, и Чану было бы смешно, если бы не колотящееся сердце, не сдавленные лёгкие, не бугорок в штанах, и не желание покончить с этим поскорей. «Это не должно попасть в финальную версию песни. Это перебор.» — красным мигает в голове старшего. — Ну как, хён? Песня закончилась. Чан как-то пропустил этот момент. Голос Чонина звучит так блядски невинно. Будто он действительно принёс Чану венок из одуванчиков, или напевал «Baby Shark», будто он сейчас и правда не сделал ничего из ряда вон выходящего. Чан в ответ мычит. «Ты сам его попросил.» — говорит себе, выдыхая. Он смотрит на аппаратуру. Ему хочется наконец взять себя в руки, и он пытается изо всех сил. — Ты мог бы не так стараться? — Произносит на выдохе, после чего всё же поднимает взгляд. — Давай ещё раз, только не так… Усердно. — Никто никогда в этой жизни не познает степень самообладания, которую пришлось использовать Чану, чтобы создать невозмутимый вид. Состояние выдавали только щёки, цвет которых никак не хотел нормализоваться. Злобненький макнэ немного теряется, заставляя Чана подуспокоиться. Удивительно. Будто спокойствие может принадлежать только одному из двоих, будто им нужно постоянно меняться. Музыка начинает играть. Чан, наверное, свихнулся — так он думает, потому что он откидывается на спинку кресла и смотрит на младшего в упор. Мстит. Чонина внезапно очень интересует пол. Он впивается в него взглядом, не отрывая до того самого момента, когда начинается куплет Чана. Он бросает взгляд на старшего, тот смотрит, и смотрит пристально, веки полузакрыты, и у Чонина мурашки по коже. Он открывает рот, но не может издать и звука. Поджимает губы, пряча взгляд. Краем глаза замечает ухмылку Чана, и это разозлило бы, но заставляет только нервничать сильней. Он пропускает ещё около десяти секунд, и Чан выключает песню. — Чонин. Младший хочет спрятаться. Что угодно. Ситуация абсурдная, невозможная. Он действительно стонет перед хёном, от которого сходит с ума? Действительно делает это? Осознание приходит только сейчас. Но Чан не даёт задуматься слишком глубоко. — Смотри на меня, хорошо? — Голос Чана звучит немного ниже обычного, Чонин понятия не имеет, как реагировать. — Я буду тебе указывать, в каких моментах молчать, а в каких стонать. Чонин смущается этого слова, как грёбаный ребёнок, и ненавидит себя за это. Может, это от того, как Чан это сказал, но после этого младший округлил глаза, смотря на него неверяще. Это всё выглядит, как чёртова ролевая игра, а худшее в этом то, что Чонину совершенно не хочется это обрывать. О желании спать он тоже совершенно забыл. — Хорошо. Музыка начинает играть. Чан включает не с самого начала, но даёт около полминуты на то, чтобы настроиться. И лучше бы он этого не делал. Потому что Чонину велели смотреть на Чана, который каких-то пять минут назад сидел красный, а теперь складывает руки на груди, с серьёзным лицом наблюдая за макнэ, притворно размеренно дышащим и сдерживающимся, чтобы не отвести взгляд. Руки Чана чертовски отвлекают. Его грудь отвлекает, хоть и спрятана за толстой тканью свитера. Его шея, ничем не скрытая, отвлекает. Чонина весь Чан отвлекает, и это самая настоящая катастрофа. Куплет Чана начался совсем недавно, секунд пять назад, и Чонин понимает, что сейчас самое время, что нужно внимательно следить за лидером, ждать его указания, и старается собрать все оставшиеся кусочки самообладания. Чан выставляет указательный палец, Чонин готовится. Чан кивает, и Чонин издаёт первый стон, тихо, больше похоже на выдох. Чонин, может, с ума сошёл, но он однозначно видел, как глаза старшего потемнели, как веки прикрылись на долю секунды дольше, чем обычно, как дыхание совсем чуточку участилось. И он как никогда доволен этой реакцией. Он не успевает и задуматься, когда Чан во второй раз кивает, смотря прямо в глаза. У Чонина немного руки дёргаются, когда он пальцами обхватывает длинные рукава. Второй стон выходит громче, и Чан будто бы мысленно повторяет за ним, потому что реакция его такая очевидная, когда рот приоткрывается, и он тут же снова кивает. Чонин стонет в третий раз, смотря на Чана уже уверенней, почти что с вызовом, после чего видит, как старший сбрасывает с себя наушники быстрым движением. Музыка прекращается, и Чан трёт свои глаза, медленно выдыхая. — Всё. — Говорит Чан, бросая короткий взгляд на Чонина. — Иди. — Выходит грубовато. Чонин выходит из кабинки, и Чан разворачивается на кресле спиной к нему. Младший собирает вещи, а Чан молится, чтобы тот делал всё побыстрей, чтобы ушёл, оставил его наедине с собой. В джинсах тесно, от них хочется избавиться, от реакции своего организма хочется избавиться, от Чонина хочется избавиться, от себя, в конце концов. Он считает секунды, прикрыв глаза, ожидая, когда входная дверь захлопнется. — Хён. — Тихо звучит из-за спины. Чан подавляет желание издать измученный стон. — Что? — Не оборачиваясь отвечает старший. — Нам… на самом деле, — Голос Чонина становится ближе, Чан в очередной раз поджимает губы. — обязательно нужно было так много попыток? Чан не ожидает такого вопроса. Не ожидает, что его застанут врасплох. Настолько не ожидает, что сам не замечает, как разворачивается к младшему, напуская на себя недоумённый вид. Чонин совсем рядом, и в этом хорошего нет ничего. Совсем. Потому что тот пытается не улыбаться, потому что смотрит в глаза, а после, боже, опускает взгляд ниже. И этому старший ни в коем случае не должен был позволить случиться. Не должен был допустить макнэ, этого гадкого ребёнка, не менее гадко упирающегося взглядом в его джинсы. Чан не успевает сгладить ситуацию, не успевает что-то исправить, потому что: — Или тебе просто хотелось послушать? Чан моментально разворачивается обратно. Он паникует, он понятия не имеет, как себя вести, потому что наглость младшего злит почти так же сильно, как и заводит. Потому что все мысли о Чонине, в которые он обещал себе никогда не погружаться, пока это не привело к чему-то необратимому, сейчас лезут на поверхность, заставляя голову немного кружиться. Он решает не отвечать, решает игнорировать, делать вид, что занят: сейчас его мозг не может сгенерировать идеи получше. А Чонин совершает, по мнению Чана, ошибку за ошибкой, потому что он не может не чувствовать, как дыхание младшего с небольшого расстояния обжигает кожу. — Хё-ён. — Звучит в самое ухо на манер тех самых стонов, которые Чонин только что издавал перед микрофоном, и Чан задерживает дыхание. Мурашки по всему телу, Бан не может сдержаться, чтобы не прикрыть глаза, возбуждение только нарастает, и он готов проклясть ребёнка за собой, ударить — что угодно, лишь бы больше так его не изводил. Он выдыхает тяжело, в который раз сглатывает, прежде чем попытаться ещё раз взять себя в руки и развернуться. Крыша едет. Наверное, у обоих, но у Чана определённо точно. Он сегодня свихнётся, потеряется, потому что видеть этих чертей в глазах человека, о котором ночами мечтаешь, видеть их вблизи, зная, что это непозволительно, видеть, не имея права до него дотронуться — не просто искушение. Если в мире и существует что-то, что Чану неподвластно — так это «сейчас». Эта секунда, глаза напротив, румянец, контрастирующий с совершенно блядской ухмылкой, его собственные действия. Чану неподвластен этот момент. — Ну что? Что ты хотел? — Выходит совсем не так дерзко, как Чану хотелось. Хрипловато, мягко — не устрашающе. Совсем. Чонин делает что-то невообразимое с ним. Всего один вопрос, и парень уже теряет уверенность. И если от наглого Чонина Чана ведёт, то от смущённого — по-настоящему сносит голову. Поэтому Чан не помнит себя, когда поднимается с места, когда подходит вплотную, заставляя младшего пятиться, пока тот не упирается в стену, не отрывая взгляда от парня напротив. — Может и нравилось слушать. — Назад пути нет. Чан уже выдал себя с потрохами. Нет смысла притворяться, будь что будет. — Я знаю, — Чонин смотрит в глаза. Его смущение и дерзость так резко сменяют друг друга, что не могут не сбивать с толку. — что нравилось. Чонин, до этого опирающийся о стенку за собой обеими руками, сейчас тянется правой к Чану, заставляя того прилипнуть взглядом к его ладони. Он скользит по груди вниз, и Чан не движется, даже дыхание задерживает, ожидая, что такого вытворит мелкий. А тот опускает руку ещё ниже, останавливаясь на животе. Ниже, ещё совсем немного, и их прежние отношения будет не вернуть. Он поднимает взгляд на лицо Чана, с обожанием разглядывая острые черты, и снова улыбается. А Чана улыбка эта бесит. И Чонин весь бесит, и ладонь его на животе, заставляющая руки еле заметно подрагивать, тоже неимоверно бесит. Он наклоняется немного, видит, как кадык у младшего дёргается, и позволяет себе отключиться. Чонин дрожит вроде и мелко, но слишком уж ощутимо, когда Чан медленно, от самого основания шеи и до линии подбородка проводит носом, втягивая воздух вперемешку с резким запахом младшего. Чан готов повторять это вечно, потому что Чонин сдерживается, выдыхая совсем неслышно, и даже при этом он до мурашек отзывчив и чувствителен. Рука младшего на его животе держится теперь еле-еле, а кожу обжигает даже такая хватка. Чонин будто бы на ногах еле держится, и Чану так хочется приподнять его, заставить обвить себя ногами, но нельзя. Он не должен заходить слишком далеко. — Крис. — М-м? — Чан думает, что когда-нибудь потом отругает младшего за неуважительное обращение. Но сейчас его шея находится на расстоянии миллиметров, а собственное имя с его губ на выдохе звучит так приятно, что говорить об остальном хочется в последнюю очередь. Зато хочется укусить. Изо всех сил, больно, так, чтобы младший перестал сдерживаться и молчать, но Чан позволяет себе только губами обхватить мочку уха. Чонин потрясающе отзывчив в своей сдержанности, потому что задерживает дыхание и жмурится, когда Чан слегка отстраняется и снова приближается, чтобы оставить поцелуй под выраженной линией челюсти. Чонину не терпится набрать воздух в лёгкие, он уже не пытается перестать дрожать, когда мурашки уже без остановок волнами его окутывают. Не верится, голову кружит, в глазах туман, внутренности будто тоже в тумане, как и всё вокруг, всё похоже на совершенно нереалистичный, но потрясающий сон, и он раскрывает губы, чтобы глубоко вдохнуть, но теряет равновесие, цепляясь за плечи напротив мёртвой хваткой, когда понимает, что задыхается. Его губы накрывают губы Чана. Тот держится на расстоянии, но Чонин готов упасть, поэтому всем телом прижимается к нему, чувствуя движение навстречу, пока не впечатывается снова в стену спиной, прижатый крепким телом. Чан целует трепетно, отстраняясь и снова примыкая, неглубоко, сдержанно, а Чонину этого уже достаточно, чтобы потерять в очередной раз тонкую ниточку адекватности. Воздуха не хватает, но Чонин старается молчать, каждым движением губ пытаясь доставить удовольствие старшему. Судя по тому, как тот мычит тихо, у него получается. Его дрожью пробивает от этого звука. Чонин чувствует своё сердцебиение вперемешку с чужим, чувствует, как неравномерно у двоих сердца колотятся, а осознание, что он заставляет волноваться Чана так же сильно, как Чан его, только больше подогревает. На губах чувствуется пустота спустя секунду после того, как чановы от них отстраняются. Чонин готов потянуться за новым поцелуем, плевать на всё, но только затылок больно бьётся о стену, когда Чан языком коротко по шее проводит. Чан хочет слышать Чонина. Его ужасно злит, что тот дышит тяжело, подрагивает, вздымает и опускает грудь, вздыхая раз за разом, но ни звука не издаёт. Старший целует его шею, окончательно потеряв рассудок, когда чувствует чужую ладонь на своём животе. Теперь не через ткань. Под свитером, на голой коже. Чану откровенно плохо. Когда вторая ладошка запутывается в его волосах, он поднимает взгляд на лицо младшего. Тот смотрит с требованием в глазах, подаётся вперёд, но не осмеливается поцеловать. — В чём дело? — Чан думает, что было бы неплохо подразнить младшего. Но тут же жалеет, потому что сам себя зарывает: к чёрту разговоры, хочется только целовать парня. — Мне нравится. — У Чонина голос дрожит, когда он надавливает немного на затылок Чана, так, что их лица оказываются совсем близко. — Твоё имя. Чан не в силах слушать эту бессмыслицу, в каждом слове которой читается бегущей строкой сплошное «поцелуйменяпоцелуйменяпоцелуйменя». Он делает. Прижимается к губам, проводя языком по нижней, заставляя раскрыть рот шире, и углубляет поцелуй. Он целует настойчиво, придерживая парня за затылок, чтобы Чонин не бился им о стену, после чего млеет, потому что тот стонет приглушённо, тихо и прямо в губы. Чан отстраняется в тот момент, когда чувствует ладонь поверх джинсов. Стоять на ногах становится и правда непростой задачей, он опирается двумя руками о стену, так, что ухо его оказывается рядом с лицом Чонина. Тот сразу же этим пользуется, когда ладонью на пах надавливает сквозь ткань, заставляя промычать тихонько, волосы второй рукой растрёпывает, будто пытаясь отвлечь, и шепчет в ухо: — Нам бы дверь замкнуть. И он пугается. Потому что у Чана, когда он снова выпрямляется, в глазах столько разочарования вперемешку с ясностью, что Чонину приходится сглотнуть тяжело. Он кладёт руку поверх чониновой, мягко отстраняя, и младший немного возвращается на землю. Чего он не ожидает — так это того, что Чан снова прильнёт к его шее, резко втягивая кожу, оставляя небольшую отметину. Когда кожа краснеет, и её обжигает горячее дыхание, Чонин не может больше сдерживаться. Чан прикусывает кожу в том же месте, накрывая рукой его член через грубые джинсы, почти неощутимо. Но этого достаточно, чтобы Чонин громко, несдержанно выдал: — Крис! Это звучит не как выдох. Не как шёпот, и уж тем более не то, как Чана обычно зовут друзья. Это звучит куда приятней, чем стоны за микрофоном, надорванно и искренне. Чан действительно мог бы спустить в штаны прямо сейчас, не будь у него такой выдержки. Возможно, теперь Чан тоже любит своё имя. Произнесённое так. Чонин выглядит разбито, разочарованно, смущённо, потому что Чан отходит от него, улыбаясь слегка. Он не спрашивает, но ждёт объяснений, пытаясь отдышаться, не взорваться прямо здесь, удержать себя на ногах — функционировать, как человек. — Вот сейчас, — Чан звучит вовсе не так спокойно, как выглядит. Голос подрагивает. Заметно. — было идеально. На записи бы так сделал, я бы тебя сразу отпустил. — Чонин только теперь понимает, что старший имеет в виду его стон, и он не понимает, что ему чувствовать. Ликовать, что его чувства, судя по всему, взаимны? Недоумевать? Злиться? Наброситься на старшего? Его замешательство прерывает Чан, потрёпанный, взъерошенный, с припухшими губами. До безумия красивый. Он щёлкает младшего по носу, после чего садится на излюбленное кресло. Чонин уверен, что он в грёбаном сне. Это не может быть взаправду. — Я должен работать, Чонин. Чан действительно намекает ему уходить? Младший выбегает, сбитый с толку. Первым делом он бежит в туалет в здании, решая, что подумает позже. Сейчас не до мыслей. Вообще не до них. Позже подумать тоже не выходит, ни у одного. Когда Чан обнимает его со спины, зарываясь носом в волосы на следующий день, Чонин понятия не имеет, какие между ними отношения. Когда понимает спустя неделю, что Чана передёргивает каждый раз, когда его зовут «Крис», не может перестать улыбаться. Когда задерживает на нём взгляд слишком долго, а тот делает вид, что не замечает, становится даже обидно, но обида тут же испаряется, когда старший перехватывает его в коридоре, заводя в свою комнату и мягко долго целуя, позволяя заползти под домашнюю футболку ладонями.