колокола

Брат ее пал в зеленые воды Трезубца, и рубины брызнули с его черного панциря, раскатились по песчаному дну, ярче гранатовых зерен, багрянее крови. Старая кровь, древняя кровь, кровь безумцев и королей. Драконья, шептал Визерис, больно сжимая ее запястья. Драконья кровь, Дени, кровь Таргариенов. Последние в роду, все у нас отняли, все отобрали — но драконы вернутся, вернут свое. И драконы вернулись, но Визерис, коронованный жгучим золотом, их уже не увидел. Как не видел драконов и сын ее, Рейего, обратившийся в прах, и муж ее, кхал Дрого, обратившийся в пепел. Отец ее был убит на троне своим же рыцарем, мать ее умерла родами под пение бури, братья ее погибли с женским именем на губах. Никого не осталось, одна только Дени. Матерь драконов — несли ее дети кровь и огонь, черные угли и красное пламя. Цвета ее дома, цвета Таргариенов — и кровь шумела в ушах мягким прибоем, и бывшие рабы тянули к ней руки, а после плакали — от голода, от страданий плакали, и от огня — кости детские, хрупкие, почерневшие. Милосердие сжало ее сердце, стиснуло до пелены перед взором, и тогда Дени заперла драконов, своих детей, чтобы чужие не знали страха. Заперла лишь двоих, в честь братьев названных, но третьего, своенравного, обмануть не сумела. Имя, созвучное с именем кхала, чешуя черная, глаза ониксовые — бесстрашный и непокорный, свободу свою ей не отдал, но унес от смерти, от копий и гарпий, прочь от бойцовой ямы и высоких пирамид. И она их любила — видят боги, она их любила!.. Не возьмет она на руки новорожденное свое дитя, не узнает шелк серебристых волос на макушке, прозрачных и редких, не вдохнет молочного запаха с кожи — нет у Дени ребенка. Ее дети иные — но может, оно и вернее, думала Дени, сжимая в ладони серый песок Драконьего камня, пока три дракона ее купались в небе, раскинув крылья. Может, оно и вернее — не ударит их молотом в грудь, не пронзит острие клинка, не раскроит черепа их жестокий камень, и золото не увенчает их последней короной. Не узнают они погибели, переживут ее — что еще нужно матери?.. Визерион пал, как и брат ее Визерис — вдали от дома, под ее взглядом, и Дени не отвернулась и не заплакала, только лицом побледнела. Рейегаль пал, как и брат ее Рейегар — рухнул в зеленые воды, рассыпая капли рубиновой крови, и Дени не отвернулась и не заплакала, только лицом почернела. Не спала и не ела, все смотрела с открытого зала в бледное небо, где парил одиноко Дрогон. Казнила изменника, предала его пламени — старый обычай, древняя кровь, отцовское наследие. Шептало в ушах, бежало по венам — драконье безумие, лихорадка крови, страх и трепет. Не осталось больше любви. Разбилась о ледяное копье, жирным пеплом на погребальном костре рассыпалась, захлебнулась в зеленых водах, истекла кровью, не сносив головы. Драконы вернутся, обещал ей Визерис, умолчав о цене, что боги возьмут в уплату. Дени мнила их щедрыми — давно еще, за красной дверью и под сенью лимонного дерева, не зная, что за каждый свой дар попросят они во сто крат. Драконы вернутся, но не брат, а она исполняла обещанное, принеся в Королевскую гавань кровь и огонь. И не было ни песен, ни вышитых тайно знамен, только крик и бронзовый звон, накрывший весь город. И с высоты драконьей он звучал, точно сонм колокольчиков, что вплетала бы она в волосы мужа, умершего под ее руками, и сына, умершего под ее сердцем. И с высоты драконьей не было видно ни лиц, ни слез, лишь высокие стены Красного замка, лишь сплетение узких и грязных улиц, лишь тень поверх черепичных крыш, легкая, точно видение, крылатая, точно сон. Колокола пели, взывая о милосердии, и Дени вздрогнула, просыпаясь, и заплакала: милосердия у нее не осталось. Ничего уже не осталось, для всего теперь было поздно. Потому что они разбудили дракона.