Я жду тебя

Арагорн лежал, ощущая себя в западне темноты и тишины, будто безоружный, окружённый армией врага в ожидании гибели. Тревога на сердце тяжелила думы и заставляла ворочаться, безнадёжно пытаясь найти удобную позу, в которой лёгкая дрожь не отвлекала бы от попытки заснуть. Но дрожь, казалось, брала всё внимание на себя, заставляя шуршать одеждой, мотать головой и шумно вздыхать, словно для того, чтобы заглушить наконец этот несмолкаемый шёпот. – Заговорив однажды с тьмой, её шёпот будет преследовать тебя и дальше, – говорил он, – он будет принимать различные голоса, постепенно становясь твоим собственным, пока сама совесть не заставит усомниться недопустимости твоих мыслей. И поиск компромисса между долгом и желаниями в конце концов откроет тебе глаза на то, кем ты теперь стремишься стать. Арагорн тихо, мучительно простонал, зажав уши руками и вжавшись головой в подушку. Жар проступил испариной на лице, а сердце забилось так быстро, что, казалось, если попытаться встать, удары его снова повалят с ног. Но внезапно настигнувшее головокружение больше не позволяло даже перевернуться на другой бок. – Свободным, не обременённым долгом или гордостью, – продолжал шёпот, – вольным в жажде познания ранее не дозволенного. И жажда эта давно почти погубила в тебе человека, стараниями эльфов ограждённого от спасительных соблазнов. В сухой земле не прорастёт семя, лишь в окрапившейся кровью, хмельным ядом и прочими пороками ты познаешь, чего был лишён, но к чему зовёт тебя тьма. Пересохшие губы задвигались и попытались сложить какие-то слова, но не издали ни звука. Дрожь возрастала и шелест одежды и собственное дыхание потерялись в единственном, что теперь было доступно слуху странника. – Сердца людей преданы страданиям, возведённым в законы и мораль. Но ты лучше прочих ощущаешь, как этот соблазн влечёт тебя к свободе, к праву быть тем, кем ты рождён, быть человеком, своевольным и вольнодумным. Неужели оковы эльфийского воспитания так прочно сковали твой разум? Неужели настолько тяжелы кандалы страха пред самим собой и перед правдой, что ты больше не в силах протянуть руку к единственному, кто способен понять тебя? Принять и научить тебя быть собой. Головная боль паутиной трещин раскинулась по черепу и стала новым источником звука, источником, из которого, минуя слух, доносился голос, уже более уверенный и громкий. А все остальные звуки вдруг вовсе перестали существовать, и с каждым сказанным словом забывались, и память о них полностью заплывала только одним единственным голосом, так похожим на собственный. – Без стыда и страха, как подобает истинному воину, встретиться лицом к лицу со злом, но обуздать его и покориться, чего достоин настоящий человек. А ты ведь никогда не хотел им быть, человеком. Бесполезным и слабым в глазах эльфов. Но разве ты не видишь силы своего народа, народа людей? Чьи ошибки не становятся причиной самобичевания до смерти. Не понимаешь безнаказанности? Силы, которая дарована тебе, дороги, что ты можешь изведать, не страшась приобретённого на них опыта. Твой дар смерти не манит тебя получить от этого мира все удовольствия, земные и возвышенные, запретные, утерянные или недосягаемые для других, но не для тебя? Голос резко сменился на прежний шёпот, уверенность и настойчивость в нём стали походить на что-то успокаивающее, даже убаюкивающее, уже не режущее болью, а теплом заживляющее причинённые раны. – Прислушайся к себе и почувствуй то, что уже годами терзает твою душу. Чувство утраты, возрастающее с каждым прожитым днём, чувство уходящего времени, что уходит на кем-то проложенный путь, кем-то, кто назвал его судьбой. Меня называют лжецом, но я никогда не лгал столько, сколько лгали тебе, и сколько лгал себе ты сам. Арагорн зажмурился и стиснул зубы. Подать какой-нибудь знак, попросить о помощи не получалось. Единственным спасением казался сон, в котором странник отчаянно надеялся спрятаться от этого кошмара. Хотя Арагорн больше не был уверен в реальности происходящего и не понимал, стоит ли предаваться сну или пытаться проснуться. – Ты меня ещё слушаешь? – снова по ушам прорезался голос, – конечно, ведь я предупреждал, что теперь не покину тебя. Обещал быть рядом и поддержать в момент, когда гордости уступит страсть. Жар начал топить Арагорна в бреду, руки и ноги подёргивало от малейшего напряжения, которое почему-то начало концентрироваться где-то внизу живота. Подступающая паника велела думать о болезни, лихорадке, сыгравшей с омрачённым жаром разумом злую шутку, притворившейся врагом, так умело и убедительно играющего с остатками рассудка. – Ты чувствуешь её позвоночником и уже едва сдерживаешь дыхание, прерывающееся от нехватки воздуха в парализованном теле. Последние попытки сопротивления скоро вымотают, и силы покинут тебя, как следом покинет и рассудок, одарив твой разум незабываемым и вечно желанным покоем, наслаждением. И оно заставит тебя вернуться ко мне, воочию предстать предо мной в нестерпимом порыве вновь окунуться в абсолютное безумие. Ноги непроизвольно подогнулись, а между ними до самой поясницы волна за волной, ускоряясь и ударяясь о нервы, наполнялось тело мучительным удовольствием, которое хотелось поторопить, но сил хватило лишь на пару толчков вперёд. – Сдаваться иногда приятно, правда? До дрожи и стона, почти крика, до осознания себя чем-то крошечным и безвластным над собственным телом, чем-то опустошённым, совершенно бессильным и ослепшим под тяжёлыми веками, оглохнувшим в звоне от прилившей к пульсирующим вискам крови. Арагорн почувствовал, как плавятся отдельные части его тела, по очереди, даже горло, в котором застрял так и не вырвавшейся стон, сейчас словно растворяло его и открывало путь к ровному, спокойному дыханию. – Довольно сражаться за то, что обрекает тебя на вечную борьбу. Мне жаль вот так вести тебя по этому пути осознания, ведь он принесёт ещё не мало боли, но слушай меня, слушай себя и своё тело, свою душу, истерзанную чужими ожиданиями. Прислушайся к тьме, у неё теперь твой голос, и в твоих руках её дары. Воспользуйся ими, отринь страх и приди ко мне, приди на зов своего спасителя, внемли мольбам своих соблазнов. Я жду тебя, Элессар. – Я жду тебя… – беззвучно вымолвил странник, прежде чем погрузиться в глубокий сон.