Терапия

По крайней мере, никто из них не ожидал, что это будет просто; – уж точно не Тони Старк: когда за не самую долгую из возможных жизней тебя несколько раз к ряду пытается наебать собственное сердце, ты вроде как просекаешь фишку. Уж на что, а на увеселительную поездку в диснейлэнд, вот это все точно не тянет. Даже с космическими кораблями и говорящими енотами на сдачу. Кто бы мог подумать, ага? Война, как оказалось, то еще удовольствие. Удар. Удар. И давай-ка без пауз, детка, нам обоим еще придется потрудиться, так что не смей вырубаться на самом интересном. Тони просыпается от осторожного, едва ощутимого прикосновения губ под самой линией роста волос – над верхним, аккуратно выпирающим позвонком. От теплого сонного смеха прямо над ухом. От бессовестных рук, шарящих лениво по обнаженному телу под простыней, которая сейчас, в период аномальной жары, заменяет им одеяло. От Питера. – Мистер Старк? Знает, паршивец, что Тони до сих пор ведет, как пиздец, от такого вот – чтобы на выдохе, на самой грани слышимости. Чтобы царапнул зубами кожу и тут же прошелся языком, оставляя горячий влажный след. За одним прикосновением закономерно следуют второе и третье. Потом – Тони перестает считать. – То-они.. – Мхмм. Первая же его попытка приподняться пресекается на корню: Питер стопорит, устраивает ладонь на задней стороне шеи и чуть надавливает, удерживая на месте. Это не ограничение даже еще, но уже предложение к ограничению. Тони шумно тянет воздух носом, послушно расслабляется, и Питер сжимает пальцы сильнее. Сегодня, думает Тони, сонно жмурясь и без зазрения совести подставляясь под руку, сегодня хорошее утро. Одно из. Тони просыпается от того, что не может пошевелиться. От того, что где-то совсем рядом, взрезая вязкую тишину, раздается пронзительный крик, полный боли и ужаса. Тони знает, что на базе некому так кричать. Тони все равно просыпается. Тони просыпается от того, что что-то давит на грудь: ни вдохнуть, ни выдохнуть. Когда он открывает глаза, это – голова Наташи с изуродованным ртом, с рассыпанными по щекам трупными пятнами. Сегодня. Завтра – это треснувший аккурат по звезде щит Кэпа. Это мертвый Питер. Это молот Тора, весь в крови. Это Питер. Это то, что осталось от Брюса. Это – Питер. Тони просыпается от того, что ему снится кошмар. Тони просыпается от того, что необходимость самолично проверить показатели жизнедеятельности каждого из команды вскипает напрочь необъяснимым, страшным голодом где-то в межреберье, и жрет, жрет, жрет изнутри, пока он не сдается паранойе со всеми своими оставшимися потрохами – на, получи, подавись. Тони просыпается. У Паучка обметанные, покрытые жесткой, царапающей кожу коркой губы: его здорово приложили на позавчерашней вылазке. У Тони сердце чуть не наебнулось в очередной раз, когда Питер поднялся с колен и рассеянно отер тыльной стороной ладони разбитый в мясо рот. Маска его была – черт знает, где уже. Еще большие пальцы Тони показал, идиот, мол, нормально все, поживее некоторых буду. Ага, как же. Ровно секунда, – и его отправили в следующий же полет мордой об асфальт. И протащили еще так – хорошо протащили, на славу. Ну пиздец, подумал тогда Тони. Всей командой будут ему зубы по Бруклинскому мосту собирать. Слава Тору, не пришлось. Не пришлось, и даже разбитый рот регенерировал – ночи хватило. Целовать вчера его, шипящего от любого неаккуратного движения, пришлось максимально нежно, осторожничать без языка даже – от одного воспоминания Тони прошибает жарко и крепко. Питер сзади смеется, ловит наверняка терпкую волну возбуждения и целует, целует еще и еще. Питер кусается. Питер лижется и снова целует. Хорошо, господи. Как же хорошо. – Ты, паучок, сейчас весь такой – щенок вылитый. Тони да, в курсе, что нарывается. Не секунда даже, Питеру требуется куда меньше, и он отнимает руку от шеи, запускает пальцы Тони в волосы, сжимает в горсти и – рывком оттягивает назад. Держит крепко и поддевает носом мочку уха, втягивает в рот. Прикусывает ощутимо. У Тони мурашки от него – такого. Тот еще позор на старости-то лет. – Поговори мне тут, – фырчит Питер, – и мы посмотрим, кто на кого наденет ошейник с поводком. Тони стонет гортанно и – наконец – продирает глаза. Когда таблетки не помогают, штатный психиатр увеличивает дозировку – все по стандартному протоколу. Когда не срабатывает и это, они меняют препарат. И – снова. А потом еще раз. Тони не злится – ему на банальное, привычно уютное раздражение не всегда удается наскрести сил, а закатывание глаз без звуковой поддержки давно уже утратило всякий смысл, кроме – разве что – символического. Тони плевать на символизм. «Единственно верного, заточенного под удовлетворительный результат, алгоритма здесь не существует». «Вы, как никто другой, должны это понимать». Вот, что они говорят, и вот, как они это говорят, – как если бы Тони был одним из тех тупоголовых болванов, которым и электрошок вполне себе терапия. Как будто Тони не понимает, что тут все работает совсем не так, как в его мастерской или на кассе в каком-нибудь бургер кинге: миллиардер, плейбой, клинический идиот. Как будто Тони не коллекционирует сраный ПТСР как сраный виски: разной крепости и выдержки – выбирай не хочу. Тони не хочет. Еще один поцелуй, на этот раз – где-то между вторым и третьим позвонками – и Питер перекидывает ногу через бедра Тони, придавливает к кровати и крепко сжимает коленями. Наклоняется, практически укладываясь сверху, укрывает собой. Его возбужденный член аккурат между ягодиц Тони. Между их телами нет ничего, кроме тонкой, всей в заломах простыни. Дышать становится тяжелее от навалившегося веса, но хорошо же – так. Успокаивает. Здесь Питер – дышит. Здесь он – живой. Здесь они оба – живые. Может, даже слишком. – Руки, – голос Питера не меняется ни интонацией, ни тембром, но это – уже приказ. Позорный протяжный стон сдержать не получается – да кто бы пытался. Тони вздрагивает крупно и подается бедрами в матрас. В паху печет горячо и требовательно, выкручивает внутренности. – Серьезно рассчитываешь, что это прокатит? – Питер над ухом хмыкает, целует влажно в обнаженное плечо, в скулу, в щеку, в самый уголок губ. Дразнится, зар-раза. Повторяет уже строже: – Руки, Тони, пожалуйста, – и Тони да, послушно заводит руки за спину, позволяя стянуть их накрепко в запястьях и локтях. Тони работает. Тони работает без продыху по несколько суток к ряду, Тони забивает на душ, жратву и секс. Тони – буквально – горит. Тони делает чертежи и разрабатывает алгоритмы. Пишет код на тридцать семь листов, а потом еще четыре выкладки по шесть листов каждая. Тони спит по три часа, и впервые за очень долгое время – без кошмаров. Тони проебывается где-то на стадии тестирования и – разносит к хуям половину мастерской: просто потому, что он может себе это позволить. Разнес бы больше, но: – Весело живем, – присвистывает Барнс, когда они приносятся всей гурьбой на подмогу – господь, Пятница, да кто ж тебя запрограммировал на такое гадкое ябедничество? У Тони в грудине печет липким стыдом от одного взгляда на расширившиеся глаза Питера. Тони страшно. Тони очень, очень страшно. – Паучка уберите, – он едва хрипит, и у него в руке все еще один из деревянных стульев, удобно перехваченный за спинку. Мышцы сводит, как судорогой, ни в какую не получается разжать кулак. – Живо. – Тони?.. – Питер не успевает и шага сделать, только ногу заносит. Стул, с разворота, впечатанный в верстак, разлетается в щепки. Тони отворачивается, тяжело дыша. – Вон. Отсюда. Р-раз. Воздух на два счет выбивает из легких, когда Питер рывком впечатывается в него сзади, грубо укладывает грудью на верстак и выламывает руку назад. Забирает из негнущихся пальцев бесполезную уже перекладину. Это первый раз, когда он пользуется своей силой вот так. – Уймись, – шепчет Питер на ухо. – Уймись, Тони. Пожалуйста. Я держу. Держу, слышишь? Давление на вывернутую руку усиливается и Тони шипит от боли сквозь стиснутые зубы. Звук – как будто открыли клапан. Кровопускание, как оно есть. Тони – дышит. Тони – не где-нибудь. Тони здесь. Когда Питер отпускает его, они оба едва в состоянии говорить. Когда Питер отпускает его, они в мастерской уже одни. Питер поспешно отводит взгляд. – Тони, я.. Черт, прости, не знаю, что.. Тони только хлопает его по плечу. – От меня несет, небось, как из мусорки? Пауза. Пароль. Отзыв. – Не то слово. Питер переворачивает его, укладывая на спину, так, словно Тони ни черта не весит: и на кой, спрашивается, заморачивался с костюмами столько-то лет, когда Паучку вон, с небес все нападало. Тони хмыкает в тон собственным мыслям и тут же выдыхает хрипло от боли в вывернутых плечах. Ведет на пробу руками – веревка натягивается туго, врезаясь в кожу на предплечьях и в локтевых сгибах: потом наверняка останутся следы. Вот и славно. – Осторожней, – Питер хмыкает весело и снова взбирается верхом, оказываясь теперь уже лицом к лицу. Красуется, дьяволенок, волосы назад зачесывает одним слитным небрежным движением, губу нижнюю прикусывает. На Тони смотрит так, будто ничего прекрасней в своей жизни не видел. Вот же.. Паучок. Глупость какая, ну. И это Тони его еще на Великие Озера не возил. Да много куда не возил, на самом деле. Придется наверстывать. – Доброе утро? Питер смеется, и наклоняется, и ведет сомкнутыми губами по линии скулы – к подбородку. Руками оглаживает плечи. – Доброе. Тонкие пальцы всего на мгновение касаются члена и под разочарованный выдох Тони скользят по самому низу живота и выше – к груди и шее. Питер едва-едва поглаживает напряженное горло. Чуть надавливает на кадык. Тони задирает подбородок, вскидывая голову, и облизывается: давай, ну же. Пожалуйста? Питер касается влажного приоткрытого рта самыми кончиками пальцев. Обводит по контуру, цепляет короткими ногтями теплую изнанку губ, несильно оттягивает нижнюю. – Нечестно, – ворчит Тони смазано. – Я заслужил свой утренний поцелуй, малыш. Неяркий, выставленный процентов на тридцать свет, почти не режет глаза. Питер в нем весь, как бронзовый. Качает головой: – Я так не думаю, – и фиксирует рукой подбородок. Легко надавливает по обе стороны челюсти, вынуждая Тони шире открыть рот, после чего аккуратно проталкивает внутрь средний и указательный пальцы. – Во-от так. Хороший мой. Тони вздрагивает. Все внутри окатывает стыдным, унизительным теплом. Не Тони – выебываться. Не Тони – решать. – Хоро-оший, – повторяет Питер и сильнее толкается пальцами. – Ну же, Тони. Питер смотрит прямо, аккурат Тони в глаза: ровно, уверенно – собой и не собой одновременно. Держит взглядом крепко – попробуй отвести свой. Питер не хочет и не умеет принуждать, и в этом, наверное, и кроется самая суть. – Пожалуйста, – произносит Питер на выдохе, и Тони, не разрывая зрительного контакта, смыкает губы, касается языком подушечек и сам втягивает пальцы глубже. Тони артачится ровно до первой бессонной ночи. До первого кошмара, вытягивающего в реальность влажной от пота футболкой, прилипшей к груди, собственным хриплым дыханием и Паучком, успокаивающе целующим куда-то под подбородок: в конечном итоге, Тони не в том положении, чтобы можно было позволить себе повыебываться всласть. Тони гуглит передачу контроля. Тони просит Пятницу собрать ему всю статистику, которую только можно откопать. Тони пробует самосвязывание и, разумеется, все идет по пизде, потому что нет, ну серьезно, передача контроля самому себе это прямо охуенная идея, да. Молодцом, Тони, так держать. – Я не уверен, что у меня получится, – хмурится Питер. Тони отмахивается. – Один раз уже получилось. Едва ли это сложнее чем дать пизды Таносу или – тем более – вытерпеть финиковый кекс твоей дражайшей тетушки. Попробовать в любом случае стоит. И это Тони не о кексе. Тони не давит. Старается не давить, по крайней мере. Тони не ждет спасения и манны небесной на сладкое, но у Питера – получается. Не с первого и даже не с десятого раза. Как будто с первого раза у самого Тони может получиться. Ну уж нет – точно не с его манией контроля. К веревкам, как оказывается, не так-то легко привыкнуть. К ремню, в чужой, слишком сильной руке тем более. К умению отдаваться без оглядки – почти невозможно. Но однажды у них у обоих – начинает получаться. Питер берет пальцами его рот – длинными глубокими толчками. Питер берет пальцами его самого. Питер берет его языком, зафиксировав широко разведенными ноги. Питер – бесстыжая паучья задница – вылизывает Тони член и внутреннюю поверхность бедер. Ставит на светлой коже отметины размером с луну, кусается, а потом целует головку. Питер и слушать не желает, какими еще матами Тони может его покрыть. Питер говорит: – Попроси. И сразу следом, ответом на требовательный рык: – Не так. А на «черт, Пит, пожалуйста» все равно: – Нет. Тони пытается его лягнуть и получает ощутимый шлепок по внутренней стороне бедра, пытается сдвинуть ноги, но Питер не дает: вклинивается между, притирается головкой между ягодиц, и они оба замирает на выдохе. – Ты как? Нормально? Питер облизывается и снова зачесывает волосы назад – черт, и когда оброс так? – Люблю тебя, – говорит Тони вместо ответа. Не то, чтобы невпопад – когда еще и говорить о таком, если не сейчас. Если не всегда, пока он рядом. Питер расцветает весь широченной улыбкой, встряхивает дурной своей башкой, снова становясь лохматым. А потом – берет Тони по растянутому и влажному от смазки одним толчком. – Да, мистер Старк. Я знаю, что любите. Тони просыпается по будильнику. Иногда. Иногда – от щекочущего ноздри мелкого-мелкого пепла. Тони называет все происходящее терапией. Нет, ну а что? Не электрошок, конечно, но все же. Питер на это закатывает глаза и фырчит, и Тони думает, что, возможно, с годами у них становится все больше и больше общего. Питер не то, чтобы с ним так уж и не согласен. Питер называет – доверием. Тони не думает, что доверие такого плана может быть оправдано в принципе, но правда в том, что, как ни назови, ему становится лучше. Не сразу и не насовсем, но – лучше. По крайней мере, никто из них не ожидал, что это будет просто; – уж точно не Тони Старк.