Он с детства был слаб, он познал унижения. Изгой в этом мире искал силы суть.
*** Я родился на самом дне трущоб. В месте, где нет добра и зла. Где нет надежды и веры в лучшее, только стремление выжить. Все пространство, которое занимали трущобы, представляло собою такое же осиное гнездо, как и тот дом, где я жил. Попойки, ссоры и драки были в трущобах в порядке вещей. Они происходили каждую ночь и длились чуть ли не до утра. Пробитые головы были здесь таким же заурядным явлением, как голод. Улицы здесь были узкие, кривые и грязные, особенно в той части района, где жил я. Дома деревянные; второй этаж выдавался над первым, третий выставлял свои локти далеко над вторым. Чем выше росли дома, тем шире они становились. Окна маленькие, с мелкими квадратами стекол, открывались наружу на петлях, как двери. Поэтому зимой было очень холодно. Из-за этого и из-за болезней, которые никогда не лечили, у меня появился хронический кашель. О матери я ничего не знал. Умерла ли она или ушла, я не знаю и мне никогда не было это интересно. Для меня ее просто не существовало. Я жил с отцом и бабкой, которые были сущими дьяволами. Они напивались там, где только могли, и тогда воевали друг с другом или с кем попало, кто только под руку подвернется. Они ругались и сквернословили на каждом шагу, в пьяном и в трезвом виде. * Я был у них куклой для битья, игрушкой, на которой они оттачивали не только искусство избиения, но и устного унижения. «Ничтожество» — Они обращались ко мне только так. Я даже до пяти лет думал, что это мое имя. Да и может нормального имени у меня никогда не было, ведь то, которым я себя называю, я придумал сам. Но уничижительное прозвище было самым малым и безобидным. Не стоит отрицать, что в искусстве унижения они были хороши. Я даже не хочу вспоминать, что они делали со мной. Но… Я все же расскажу. Они били меня всем, что попадало под руку, разбивали о меня пустые бутылки из-под дешевого алкоголя, запирали неделями в кладовке без еды, а пить давали раз в день… Почему же я все это терпел? Почему не сбежал? Все просто. С нами жила еще моя младшая сестра Гин. Сбеги я один, я бы мог позаботиться о себе, да и если бы умер мне было бы все равно. Но Гин… Гин была для меня тем самым лучиком света, которого здесь быть не должно. Она была центром моей вселенной. Я не мог допустить, чтобы она погибла на грязных улицах трущоб. Я делал для нее все, отдавал ей еду, оставляя себе лишь то, что было необходимо для поддержания жизни. Отдавал ей свое одеяло, чтобы она не мерзла зимой. Отец и бабка не трогали ее, будучи полностью сосредоточенными на мне. Точнее на издевательствах надо мной. Но меня это устраивало — главное, что Гин была цела. Но к моим одиннадцати годам они, наверное, перебрали весь свой арсенал унижений, да и я сам привык, поэтому они все реже могли добиться от меня хоть какого-то проявления эмоций. И однажды бабка вдруг вспомнила, про существование моей сестры. Я тогда стоял в углу, с полным безразличием выслушивая очередную порцию ругательств, как вдруг бабка наклонилась к сидящему на стуле отцу и что-то прошептала. Я сразу почувствовал неладное, так как отец нехорошо улыбнулся. Он запустил в меня бутылку из-под дешевого пива, но по пьяни промахнулся и она разбились в десятках сантиметрах от моего лица. Я даже не вздрогнул — мне было уже все равно попадет она в меня или нет. К боли я привык давно. Шатающейся походкой он направился на второй этаж. Через минуту оттуда послышался крик Гин. Я было ринулся наверх, но моя бабка у самой лестницы схватила меня за шиворот, удерживая внизу. — Куда побежал, малыш? — издевательски спросила меня старая карга. — Не трогайте Гин! — закричал я. Тем временем отец уже стащил мою девятилетнюю сестру вниз. — Ишь, как раскричался, — усмехнулась бабка — а то стоит как неживой. — Ну и что мне с ней делать, мать? — заплетающимся языком поинтересовался отец. — Что хочешь, — бросила бабка и оттащила меня в другой конец комнаты, — только не убей. Дальше для меня все происходило как в замедленной съемке. Я видел, как по щеке сестры медленно скатилась очередная слезинка. Как отец оценивающе осматривает ее; и как потом резко кидает на диван, а сам тянется к своим штатам с вполне определенной целью. Меня охватила ярость, как будто внутри пылал огонь, это чувство разрывало на мелкие кусочки, на атомы. Пульс участился, дыхание сбилось, хотелось сделать хоть что-то, в чем я смог бы выплеснуть всю ярость и ненависть к этим ничтожествам. Но я знал, что если сорвусь, то будет только хуже. Меня опять изобьют, запинают до полусмерти, а очнусь я уже запертым в чулане, где буду сидеть без воды и еды до тех пор, пока им что-нибудь не понадобится. И Гин помочь я не смогу. Но чем я могу ей помочь сейчас?! Почему? Почему я так беспомощен?! Почему я не могу защитить дорогого мне человека? Кровь с удвоенной силой застучала в висках. Зажмурившись, я услышал, как кто-то кричит. Это был мой крик. Когда я открыл глаза, Гин испуганно смотрела на меня. Я сначала не понял причину ее страха, но потом оглядел комнату. Все помещение было в крови и в… кусках внутренностей. От количества крови меня затошнило, но при этом я чувствовал облегчение от того, что Гин цела. Улыбнувшись ей, я без сознания сполз по стене. Я очнулся спустя несколько часов и попытался вспомнить, что здесь произошло. Когда я понял, что это сделано мной, даже не удивился, только отстранено подумал, что с такой силой надо быть осторожнее. Я собрал всю еду, что была в доме, одел Гин настолько тепло, насколько позволяли обноски. Помимо того, что было на мне, я надел только отцовскую кожаную куртку, которая доставала мне до колен. Я понимал — оставаться здесь не безопасно, отец с бабкой были выдающимися личностями, и кто-нибудь обязательно зайдет узнать, почему они пропали. А пройдя сюда, увидят комнату в крови и их остатках, распустят слухи, начнется травля, итогом которой будет наше, с Гин, убийство.***
Мы ушли на другой конец трущоб, где нас никто не знал, бесцельно бродили между развалин два дня. Я отдал Гин всю еду, которую взял из дому, пили же мы из луж. Я думал нам пришел конец. Неожиданно я услышал как кто-то закричал. Я велел сестре спрятаться, а сам побежал посмотреть, что там происходит. Вынырнув из-за поворота, я увидел троих мужчин и девушку. Один из мужчин схватил девушку за копну каштановых волос и швырнул на дорогу. И хоть девушка была намного старше моей сестры, я сразу вспомнил как отец так же схватил Гин. Меня вновь охватила ярость. Но сейчас я не закрывал глаза, я видел как подол моей куртки превратился в острый клинок черного цвета. В мгновения ока от насильников остались лишь изувеченные трупы. Девушка несколько минут ошарашено осматривалась вокруг, а потом повернулась к нам. В ее глазах цвета утреннего моря не было страха или отвращения. Она улыбнулась и просто сказала спасибо. А потом узнала, что мы здесь делаем. Я был уже в отчаянии и попробовал довериться единственному живому существу, которому, возможно, было не все равно. Узнав нашу историю, она предложила пожить у нее дома. Оказалось ее родители умерли несколько лет назад, оставив ей полуразвалившийся дом, в котором даже чернь брезговала жить. Но у этого дома был секрет, о котором проходящие мимо не догадывались. В ее доме был небольшой подвал. В нем было тепло и сухо, поэтому они с семьей жили там, а не в доме. После смерти родителей ей было очень одиноко, поэтому она собрала нескольких ребят из черни и уже полтора года они живут все вместе. Уже на подходе к дому она неожиданно спохватилась и представилась чудным именем Элизабет, но попросила звать ее просто Лиззи. У Лиззи была способность становиться незаметной. Не невидимой, а именно незаметной. Если она разрешила, то ее можно было увидеть, но только тому, кому она позволяла, другие же не обращали на нее внимания. Когда она рассказала о своей способности я понял, что она смогла бы убежать и сама. Но Лиззи, покачав головой, сказала, что я все равно поступил правильно, ведь я не мог знать есть ли у неё дар. Наверное, у меня на душе никогда не было так тепло, как тогда — до этого никто меня не хвалил. Лиззи часто уходила в город воровать, возвращаясь с едой, одеждой и другими нужными для выживания вещами. Однако ее способность не могла спасти от болезни. Она все чаще кашляла, иногда даже кровью, но продолжала шутить и смеяться. А через два года, после нашего с Гин прихода, она перестала ходить в город, а еще через месяц слегла с лихорадкой, и еще через несколько дней агонии тихо умерла. Наверное я впервые в жизни так плакал, как ребенок, навзрыд, от бессилия и непонимания, почему такой светлый человек умер? За что? Я понимал, что виновных в случившемся нет, но ярость все равно сжигала меня изнутри. Я помнил ту же вспышку ярости, как при первой активации Расёмона, моего дара. Когда я очнулся, кончики моих волос были седыми как у столетнего деда.***
Прошло несколько лет, я занял место Лиззи. Я воровал для ребят в городе и защищал от бродяг. Наверное, так я хотел отблагодарить Лиззи. Глупо конечно… мертвым ничего не надо, но от того, что я делал мне было легче. Но один день изменил всю мою жизнь. Поздней осенью несколько новых малышей из нашего отряда подхватили грипп и я решил сделать очередную вылазку в город, чтобы запастись одеждой, едой и лекарствами. Все было как обычно, сначала уничтожить свидетелей и камеры, взять все, что надо и скрыться, пока не приехала полиция. Я все сделал быстро, и уже собирался уходить, когда неожиданно услышал вой полицейских сирен. Копы как-то смогли меня выследить. Побросав все, я выскочил через черный вход. Но перебегая дорогу, по неосторожности попался полиции на глаза. Я бежал сквозь ночь. В глазах темнело от голода и усталости, дыхание звучало так, словно легкие были готовы вырваться из горла. От долгого бега я был сильно истощен и, казалось, мог упасть в любой момент. Но меня это не волновало, ведь я хотел спастись. Я продолжал бежать так быстро, как мог, несмотря на ощущение, будто конечности вот-вот отвалятся. Копы же бежали, не зная усталости. В голове крутилась мысль, что в конце этого пути меня все же ждет верная смерть. Неожиданно меня схватили и затолкали в закоулок, который я даже не заметил. Тем, кто меня схватил, был мужчина на вид лет двадцати-двадцати пяти. На нем был надет черный офисный костюм, а начиная от ладоней вверх под рукав рубашки уходила тугая повязка из бинта. Он прижал меня к стене и закрыл одной рукой мне рот. Так мы стояли пока топот ног копов не стих. Только после этого он меня отпустил. — Кто вы, и что Вам от меня надо? — грубо спросил я. — Ай-я-я-яй, какой невоспитанный молодой человек, — покачал головой мужчина, и обижено добавил — Я тебя вообще-то спас, мог бы поблагодарить. Я начал понимать, что наткнулся на психа. Поэтому решил по-быстрому уйти, и даже уже развернулся, чтобы исполнить задуманное. — Ты должен знать мое имя. Я Осаму Дазай, один из глав портовой мафии, — в голосе мужчины проскочили стальные нотки. Я резко передумал уходить. Даже псих побоялся бы называть себя именем правой руки Огая Мори — Дазая, которого иногда называли принцем портовой мафии. И который был чуть ли не самым опасным из членов мафии. Поэтому, даже если это полный псих, лишенный всякого чувства самосохранения, лучше перестраховаться на всякий случай. — Благодарю Вас за спасение, семпай. — Ой да брось, это был пустяк, — Дазай сделал смущенное выражение лица. Точно чокнутый. Даже если это настоящий Дазай. — Разрешите мне уйти? — Ты думал я просто так тебя спас? — скучающе поинтересовался мужчина. Я не успевал следить за сменой его поведения. Ему требовалось меньше секунды, чтобы из идиота превратиться в надменного главу мафии, и обратно. — Тогда повторю свой первый вопрос. Что Вам от меня нужно? Неужели я думал, что принц мафии ничего не потребует взамен? — Мафии нужны люди, обладающие сильным даром. А о твоем Расёмоне слухи ходят уже давно, Рюноске Акутагава. Черт, это точно Дазай. Только несколько человек знали мое полное имя, и были они не из болтливых. Один из них состоял в мафии, он скорее всего и рассказал. — Вы хотите меня завербовать? — Можно и так сказать, — усмехнулся мафиози. Что ж, такой шанс нельзя упустить. Я дам им счастливую жизнь, как ты и хотела Лиззи. — Я согласен, но меня есть одно небольшое условие. — Ты не в том положении, чтобы диктовать условия. Мы и так делаем тебе огромное одолжение. — Я знаю. Но разве семьи членов портовой мафии не прячут? — С чего ты взял? — Насколько мне известно ни у кого из вас нет родственников, не состоящих в мафии. Не думаю, что такое возможно. — Догадливый какой, — сверкнул глазами Дазай, — Но ты прав, и мы спрячем твою сестру, если, конечно, она не захочет вступить в наши ряды. — Моя семья это не только моя сестра, но и весь отряд, — я наделся, что это прокатит, ведь это был шанс на лучшую жизнь для них, который я не мог упустить. — Ну ла-а-адно, я поговорю с боссом, — мужчина зевнул, — Что ж, если ты согласен, то пошли. — Куда? — Как куда? К боссу, — мужчина направился к выходу из закоулок. — А… — Кстати, не хочешь ли совершить двойное, дружеское самоубийство? — перебил меня Дазай. — Что?! Точно чокнутый, самый настоящий сумашедший. *** — Так я стал цепным псом мафии. Этот моя история. Моя настоящая история. — А, что с детьми? — Они и в правду спрятали всех из отряда, отправили учиться в Англию. А по городу распустили легенду о том, что их всех убили. — Не такой уж ты и бесчувственный, Рюноске. — Любая бесчувственность только маска, которая прячет истинные эмоции. — Возможно. * видоизмененная цитата из произведения Марка Твена «Принц и Нищий».