Глава 1
15 мая 2019 г. в 23:50
Марианна села в кровати, тяжело дыша, дрожащими руками прижимая одеяло к бурно вздымающейся груди. Снова тот же кошмар! Даже во сне ее несчастье не отпускало ее, наполняя образами и чувствами того дня, что она больше всего на свете хотела бы оставить в прошлом и забыть навеки. Марианна опустилась на подушку и снова укрылась одеялом, очень стараясь лежать неподвижно и дышать беззвучно, чтобы не разбудить спящую рядом сестру.
Элинор не знает — и не должна знать — что за тяжесть лежит у нее на сердце. Слишком тяжело делить с кем-то такую боль; слишком страшно, что проступок Марианны обернется гибелью для всей семьи. И что с того, что виноват он? Свет не прощает падшую женщину — и не спрашивает, кто виновен в ее падении. Справедливости Марианне ждать не приходится. Нет надежды на счастливый брак, основанный на романтической любви — брак, о котором она, глупая, еще недавно мечтала! Едва ли теперь стоит вообще думать о браке. Если оправдаются ее худшие подозрения… если правда выйдет наружу… При этой мысли Марианна вновь задрожала — и не от холода.
Привыкшая полагаться на собственные чувства и мнения как на неоспоримую истину, теперь Марианна не могла ни понять перемену своих чувств к мистеру Уиллоуби из Алленхема, ни с нею смириться. Прежде она верила, что Уиллоуби ее любит, что и величайший его грех был вызван слишком сильной любовью к ней. Едва только, думала Марианна, ей удастся с ним увидеться, поговорить, убедить, что она простила его былые прегрешения — он не постыдится к ней вернуться, и все между ними станет как встарь, в Девоншире. Она в самом деле верила, что поступок Уиллоуби перед отъездом из Бартона — сколь ни отвратительный, сколь ни противный всем законам чести и приличий — был не преступлением против нее, а лишь выражением величайшей страсти, и приехала в Лондон с твердым намерением найти здесь подтверждение своей вере. Однако молчание, коим были встречены ее письма, стало лишь первым в череде ударов, каждый из которых было все тяжелее перенести, все труднее объяснить или от них отмахнуться. Бедная, наивная Марианна: быть может, она и не осознала бы, что Уиллоуби совершил над ней насилие, если бы за ним не последовала равнодушная холодность.
Несколько недель Марианна цеплялась за ничем не обоснованную надежду: мол, все дело в том, что какой-нибудь дурной человек, желающий ей зла, оклеветал ее перед Уиллоуби — поэтому он больше не хочет ее знать. Кто и за что мог так ее возненавидеть, и какая клевета могла столь решительно восстановить против нее былого возлюбленного — это даже Марианне придумать было нелегко; однако по мере того, как дни шли за днями, и тоска ее росла, Марианна измышляла все новые версии и мотивы, и Элинор напрасно старалась ее разубедить.
Однако несколько встреч с Уиллоуби в свете и, более всего, холодно-жестокое письмо, написанное его рукой, наконец изгнали из разбитого сердца Марианны и нежные чувства, и надежду на примирение. И в то самое время, когда она пыталась примириться с мыслью, что в постигшем ее горе виноват сам Уиллоуби, и только он один, новое страшное подозрение проникло ей в душу — подозрение, что дурной поступок Уиллоуби может иметь неотвратимые и гибельные последствия; и этот ядовитый клубок разочарования, сожалений, горечи воспоминаний и страха перед будущим настолько ее измучил, что Марианна сделалась совсем непохожа на себя прежнюю.
Она стала тиха и молчалива. Говорить о своих подозрениях Марианна ни с кем не осмеливалась; участвовать в беседах так же открыто, живо и искренне, как бывало прежде, просто не могла. Мир ее рухнул, чувства, которым она так привыкла доверять, вовлекли в страшную беду, и теперь — когда Уиллоуби оказался негодяем, а сама она, быть может, скоро станет презреннейшей из людей — Марианна не могла более верить себе.
От этих мыслей ее охватила тошнота, в последние дни уже привычная. Нащупав в темноте дверцу шкафа, Марианна извлекла оттуда bourdalouе [ночной горшок (фр.) - прим. пер.] и, склонившись над ним, рассталась со своим ужином. Пропала надежда скрыть свои страдания от Элинор: теперь она непременно спросит, что происходит с сестрой.
Элинор ясно видела, что с Марианной что-то очень неладно; однако любые расспросы так расстраивали младшую сестру, что скоро Элинор перестала подступаться к ней с вопросами — спрашивала лишь, не может ли чем-то успокоить ночные кошмары, начавшиеся у Марианны несколько дней назад и с тех пор не дававшие ей покоя каждую ночь. Элинор терялась в догадках. В последнее время пути их с Уиллоуби не пересекались, никаких писем, которые могли бы ее расстроить, Марианна не получала — что же ее так потрясло?
Но Марианне нечего было ответить на ее вопросы. И не только потому, что рассказ о своем несчастье был для нее невыносим. Любовь и нежность, звучащие в голосе сестры, неизменно исторгали из груди Марианны такие рыдания, что она не могла вымолвить ни слова — лишь цеплялась, словно утопающий посреди бурных вод, за первое, что попадалось под руку, и заливалась слезами.
Она знала, что почти утратила былую красоту. Глаза ее распухли и покраснели от постоянных слез; она побледнела и похудела так, что это заметила даже миссис Дженнингс. «Что-то, милая моя, — говорила она, — туалеты ваши стали вам как будто великоваты!»
Марианна предпочла бы оставаться дома и не показываться в свете, как того требовала учтивость, однако избежать этого не могла. Сестры Дэшвуд для того и приехали в Лондон, чтобы наслаждаться его развлечениями, и, отказываясь от всех приглашений, Марианна дурно отплатила бы миссис Дженнингс за ее доброту. Посещение балов и званых вечеров, улыбки, светские разговоры ни о чем, необходимость хранить веселый и довольный вид были для Марианны невыносимо мучительны. Одно лишь слабое утешение находила она в том, что на каком-нибудь из этих вечеров Элинор может встретить Эдварда. Пусть все надежды на собственное счастье для нее потеряны — Марианна не отклоняла приглашений, чтобы не помешать счастью сестры.
Но как же ей было тяжело! И как мучительно сжималось сердце при мысли, что на одном из этих вечеров она может вновь столкнуться с Уиллоуби!
Увидев его впервые после того ужасного дня, Марианна едва не лишилась сознания — так остра была душевная боль. Хотя после того, как он в последний раз стоял перед ней во плоти, прошло более двух месяцев, Марианна оказалась не готова к тому, чтобы внезапно увидеть его посреди залы, полной людей, от себя в каких-нибудь двадцати шагах. Словно в тумане, видела она, как он любезничает с разряженной молодой особой (кто она, Марианна узнала после), с несказанной сердечной мукой слышала из его уст холодное, равнодушное приветствие. По счастью, ей не пришлось объяснять свою внезапную слабость: спутники ее заметили, что лицо Марианны смертельно побледнело, дыхание пресеклось, и ноги подкосились, но, несомненно, дали этому свое объяснение. Она едва держалась на ногах, и Элинор вместе с полковником Брэндоном под руки довели ее до экипажа. Марианна была не в силах поблагодарить полковника даже кивком головы — за нее это сделала Элинор.
На этот раз обычная проницательность изменила сестре: Элинор, несомненно, полагала, что Марианна потрясена и в глубоком горе из-за того, что Уиллоуби для нее потерян. О, если бы так! Если бы Марианна — бедная влюбленная глупышка, какой была она еще совсем недавно — страдала лишь от того, что лишилась его расположения! Если бы эта нестерпимая сердечная боль и тошнотворный страх происходили лишь от неразделенной любви! Тогда ей было бы легче забыть Уиллоуби — так же, как, несомненно, полковник Брэндон уже забыл, что был ею увлечен.
Но любовь ее не осталась неразделенной. В сердце своем — и, если это возможно, еще глубже сердца — Марианна знала, что Уиллоуби тоже ее любил; и теперь не могла поверить, что он предал свою любовь ради пятидесяти тысяч фунтов. Возможно ли такое? И как после такого жить?
В томительные бессонные ночи мысли Марианны, неожиданно для нее самой, все чаще обращались к полковнику и его поведению в сравнении с поведением Уиллоуби. Прежде она смеялась над его ухаживаниями, говорила, что он для нее слишком стар, осыпала насмешками его «угрюмый вид». Как все изменилось! Теперь насмешек и глумлений заслуживает она сама — а он, без сомнения, почтет себя счастливцем, что не связал открыто свое имя и судьбу с женщиной, так себя унизившей… Благоразумие больше не казалось Марианне смешным и глупым предрассудком. Элинор была права, во всем права! Ей следовало быть осторожнее!.. При этой мысли желудок ее болезненно сжался, и Марианна снова склонилась над ночным горшком.
Теплая ладонь легла ей на спину — красноречивый знак того, что Элинор не спит.
— Дорогая моя, ты уверена, что не больна?
Промокнув салфеткой уголок рта, Марианна твердо ответила:
— Элинор, со мной все хорошо. Или будет хорошо утром. Должно быть, жаркое, что подавали за ужином, было несвежим.
— Марианна, мы с тобой ели одно и то же, но только твой ужин оказался в ночном горшке!
— Ты всегда была крепче и здоровее меня. Спи спокойно. Уверяю тебя, со мной все хорошо, — солгала Марианна.
Элинор недоверчиво вздохнула, однако снова легла под одеяло и свернулась клубочком, стараясь согреться в опустевшей постели.
Марианна понимала, что с ее стороны эгоистично не возвращаться в постель, где мерзнет под тонким одеялом сестра; однако сейчас близость любого другого человека была для нее невыносима. Кошмарный сон вновь взбаламутил нестерпимую боль и горечь — чувства, с которыми Марианна предпочитала оставаться наедине.
Пожалуй, ей было бы легче, проявись в нем с самого начала равнодушие или жестокость. Проще было бы его ненавидеть — и проще бранить себя за то, что не распознала его истинную суть, не обратила внимания на признаки, обличающие негодяя. Но он был безупречен. Красноречивый, внимательный — и такой обаятельный! Даже сейчас трудно было осознать, что Уиллоуби, расточавший ей комплименты, взиравший на нее с таким обожанием — тот же Уиллоуби, что в день, когда Марианна ожидала от него предложения руки и сердца, силой увлек ее в постель. Быть может, таковы все мужчины: бездушные обманщики, они лишь притворяются достойными и любящими, чтобы добиться своего? Но нет, этому Марианна поверить не могла. Пусть доверие ее к мужчинам навеки поколеблено — все же она знала, что Эдвард совсем не такой. И полковник Брэндон тоже…
Теперь — увы, слишком поздно! — она мечтала быть такой, как Элинор. Разумной, решительной, не позволяющей чувствам брать верх над разумом.
Что ж, хотя бы в одном Марианна поступит как сестра: решительно положит конец терзающим ее сомнениям и подозрениям. Если произошло самое худшее — по крайней мере, об этом она будет знать наверняка.
Понимая, что больше не сможет уснуть, Марианна потихоньку поднялась и начала готовиться к утренней прогулке. Еще раз достала из сумки и перечитала желтую карточку с нацарапанным на ней адресом — хоть уже и выучила этот адрес наизусть. Заплела волосы в косу и заколола на затылке, на манер девицы из простонародья. Поношенный черный плащ она приготовила еще с вечера — повесила на дверцу гардероба, чтобы с утра не привлекать внимания шумом, открывая шкаф и разыскивая себе верхнюю одежду.
Она собиралась уйти попозже, ближе к рассвету: однако минуты текли невыносимо медленно, тишина в комнате давила на измученные нервы, и Марианна поняла, что не сможет ждать до рассвета. Нестерпимая тревога снедала ее и требовала покончить с этим как можно быстрее.
Она ясно ощущала себя погибшей, потерянной женщиной, когда выскальзывала из дома под покровом тьмы, надеясь, что случайный блик света или шорох не выдаст ее намерения. Идти предстояло не слишком далеко. Ни миссис Дженнингс, ни кто-либо из ее подруг ни за что не отправились бы в эту часть города по доброй воле; однако разыскать нужный адрес оказалось не сложнее, чем его избегать. Темнота и узкие грязные улочки не пугали Марианну; боялась она лишь одного — быть узнанной.
Она молилась о том, чтобы Элинор не проснулась слишком рано и не подняла на ноги весь дом, вообразив, быть может, что Марианна из какого-то романтического каприза решила сбежать из дома. Нет, покидать сестру и пускаться в одинокие скитания Марианна была пока не готова. Возможно — если в конце пути прозвучит тот ответ, которого она страшится — она задумается о том, когда и как исчезнуть, чтобы не навлечь позор на родных. Но не сейчас.
Сейчас она слишком устала, слишком измучена и телом, и душой. Сейчас, пробираясь по темным закоулкам трущобных лондонских кварталов, Марианна страшилась не тех опасностей, что могли подстерегать ее по дороге, а лишь той ужасной истины, что, скорее всего, ждала в конце пути.