В комнате тихо

В комнате тихо. Мерными большими шагами, делая упор на пятку, Какузу неспеша вторит самой тонкой стрелке часов. Тик-так, тик-так. Тяжёлый глухой звук разлетается странным шёпотом по комнате, у Хидана в башке оставшиеся, ещё не выбитые громилой-напарником, мозги потихоньку то распрямляются, то резко свёртываются в спиралевидную трубочку: смазливый пацан сощуривает рубиновые глаза, задерживает дыхание — делает всё, что угодно, чтобы догадаться, но не понимает, в какой момент всё пошло по пизде. — Какузу, хуесос ты ёбаный! — начинает он быстро, чтобы успеть спросить обо всём, пока не надавали пиздюлей, — мне надоела твоя недовольная рожа, так что давай-ка… — Молчать!!! — рявкает тот, и на прервавшего долгое молчание мгновенно устремляется бешеный взгляд двух маленьких злых глаз. Какузу весь побагровел от ярости: ещё бы, ведь именно Хидан был виноват в сложившейся ситуации, и этот обмудок сейчас сидит и делает вид, что не вдупляет (или и правда не вдупляет, он же тупой), чем для бессмертных напарников может обернуться всё это. Почему для напарников? Только для Какузу. — Да ладно тебе, Какузу, — снова прерывает момент молчания Хидан, — ну, подумешь, деньги? Хочешь, я привью тебе любовь к моему Богу? — И вдруг резко дёргается, когда ощущает рядом с собой сильное тело и жуткую боль в руке: его схватили за запястье. — Послушай, гадёныш, — казначей не наклоняется близко к напарническому лицу, но его слова долетают до уха в доли секунды и звучат на удивление громко и выразительно, хотя произносятся тихо и зажёванно, — ты нас оставил без всего, но за это всё, — тут он повысил голос, — отвечаю я, а не ты! — Ай, больно-больно! Отпусти, придурок! — истошно вопит Хидан, пытаясь вырвать руку. Железная хватка, проникающий в душу гневный взгляд и тихий, угрожающий голос — это его Какузу, каким он был всегда. Хидан почти всегда виноват перед ним в чём-то, но никогда не извиняется. Они издеваются друг над другом как только могут: один — исподтишка, другой — жестоко, в открытую. Калечат один одного, да с таким невероятным фанатизмом, что самим становится и приятно и гаденько одновременно. Из слегка распахнутого окна подул, забрался под кожу тысячами мурашек холодный ветерок. Хидан вздрогнул и перестал верещать, когда внезапно понял, что кисть сломана. Острая, режущая боль сменилась ноющей, ещё более неприятной, но не такой сильной. Он вздохнул, а затем хмыкнул и замолчал. Какузу всё ещё продолжал держать руку надоедливого напарника, но для куража дёрнул её на себя и неестественно вывернул вбок. Вместе с рукой приподнялся и её владелец. — Что за… — тупое выражение лица и трепет отчаяния в глазах Хидана сделали своё дело, заставив мучителя охладить пыл. — В следующий раз я не буду верить в то, что в твоей пустой башке останется хоть одна маленькая извилина на обдумывание своих действий! — сипло и рвано процедил казначей. — Пошёл нахуй, мудила! — Закрой рот, придурок! — Нет, это ты завали ебало! Какузу швырнул Хидана к стенке, тот лишь взвизгнул и, издав приглушённый стон, почесал ушибленный затылок. — Давай, ёбни меня! — в ярко-малиновых глазах зажглась шаловливая искра, и сам парень затрясся в предвкушении. — Ёбнуть? — гортанно усмехнулся казначей, — тебя?! — басом загремел он, сотрясая трусливо-напряжённый воздух в маленькой комнатке. Но с места не сдвинулся. — Ты серьёзно? — переспросил Какузу. Причиной молчания было раздумье. Вообще-то, сейчас что-то такое не помешало бы ему, да ведь и Хидан сам предложил. Приятная разрядка для перевозбуждённого разума и просто возбуждённого тела. — Ну да, ёбнуть посильнее! Я знаю, что ты этого хочешь! — до дрожи в коленках, до сумасшедшего экстаза вывернутая вторая рука и разбитое в кровь лицо тревожили и будоражили воображение религиозного фанатика. Какузу стал медленно подходить всё ближе, и Хидан с блаженством закрыл глаза. Поспешно стянув с себя неудобный плащ, Какузу подсел вплотную к напарнику. Приспустив маску и грубо схватив того за шею, придвинул к себе и зверски, жадно впился в потрескавшиеся губы. Небрежно проникнув рукой в запах плаща, снял его, обнажая не персиковую — пурпурно-белую кожу из плена агрессивно красных и чёрных одежд. На фоне мускулистого, в полной мере мужественного тела Хидана сильная, большая, точно чёрная рука смотрелась слишком грубо, как тяжёлый, серый камень на фоне прозрачных бокалов из тонкого хрусталя. Почувствовав прилив сил и внезапно нахлынувшее возбуждение, Какузу, так и не дождавшись ответа, углубил поцелуй и беспрецедентно дёрнул вниз пояс напарника, обнажая светлый ряд сероватых волос. Не сразу сообразив, но вдруг почувствовав напористость движений и удивительную мягкость щербатых губ, Хидан замычал то ли от удивления, то ли от испуга — не от удовольствия. Распахнув большие глаза, выражавшие шок и недоумение, он не встретился ими с глазами напарника. Поняв, что что-то не так, Какузу отстранился. — Ты, блять, ха-а-а! — Хидан чуть не задохнулся и рвано вбирал в себя леденящий разгорячённые лёгкие воздух, — Что ты, блять, делаешь?! — Я думал, ты первый предложил поебаться, — Какузу нахмурился и напрягся. Ещё немного, ещё совсем чуть-чуть, и этому гандону не сдобровать. — Что?! — как всегда громко закричал Хидан. — Что «что»?! — переспросил казначей грубо, но в смятении мыслей поняв, что всё же поспешил действовать. — Я думал, что ты меня отпиздишь! — он развёл руками и насупился. И снова неловкая тишина, и опять Хидан виноват. — Ну ты и.! Какузу встал и собирался уходить, но его остановили. Игривое дуновение в ушко, тонкая блестящая полоска, очерченная розовым язычком от сонной артерии до крупных ключиц — Хидан не мелочный, как его напарник. Он начинает с малого, заканчивая большим. Дразнит, бесит, будоражит. Сектант, так одержимый убийствами, нежно касается шеи и перебирает ловкими — у Какузу руки холодеют от мысли, насколько — пальцами всё выше, ближе к уху. Акт доверия, а может, просто какая-то особая форма соперничества — не суть важно — заставляет все пять сердец биться вместе, трепетать бессмертного преступника и дрожать как больного лихорадкой. От этого Хидан получает нереальное удовольствие. Надавив здоровой рукой в последний раз, он неспешно переходит ниже. Какузу не сильно выше него, хоть и ощутимо неудобно рядом с ним вставать на цыпочки, чтобы дотянуться. Так пылко и жарко тянущее ощущение разливается внизу живота, так мутно и в то же время отчетливо понятно, что происходит, что Хидан решает помучить не только себя, но и напарника, ведь так интереснее. Поэтому Хидан сквозь плотную ткань штанов целует, дует и трётся щекой о напряжённый до предела так явно выпирающий член. Поэтому Какузу одёргивает Хидана за волосы, и напарники оказываются лежащими на полу. Амулет глухо стучит о неровное, шероховатое покрытие. — Тут жёстко… — непривычно негромко, хрипло, тяжело дыша говорит фанатик, поднимая своё драгоценное украшение сломанной кистью — запамятовал — и чувствуя вновь пробуждающуюся боль, притупленно вздыхает. — Забыл уже, кто сегодня просрал кучу бабок? — нагло, самоуверенно хрипит Какузу. — Ты неисправим, — скалится Хидан, выгибаясь от непрекращающейся ноющей боли то ли в руке, то ли в паху и шепчет, как змея: «Обмудок» Но лицо напарника отвечает ему, мол: «Ты меня не заденешь этим» и «Мне даже нравится» И Хидан, сейчас такой податливый, подсаживается на колени к присевшему Какузу. Он, словно кот, мурчит и ластится, играет и изгибается, заставляя хотеть ещё больше. Но его не касаются, и он рад. Одно «И всё-таки я победил» — и Какузу сносит крышу. Кот лишь снимает с него маску и протектор, взъерошивая непослушные тёмные волосы до плеч. Запах железа и ветра, а ещё листьев и земли перемешиваются вместе, въедаясь настолько сильно, что даже сейчас, поглаживая жёсткие пряди, Хидан ощущает присутствие леса. Исподлобья пытаясь заглянуть в чужие глаза, он встречает их и окунается в них глубоко: зелёная трава и алая кровь. Полностью раздевшись, они оба хотят начать. В них — молодая ли — кровь бурлит и разливается по венам пульсирующими толчками. Какузу спускается вниз, играясь пальцами с кое-где выпирающими костями рёбер, скручивая и сжимая чувствительные розовые соски, заставляя Хидана сдавливать внутри себя вздохи. Целиком берёт в рот налившийся член, истекшийся смазкой, лижет, щекочет головку, заглатывает до основания. Серебристые лобковые волосы щекочут нос, поэтому он отодвигает их руками, аккуратно двигаясь то вверх, то вниз. — О-о-о-ох… — Хидан напряжённо вбирает в себя воздух, стараясь не дёргаться, но инстинктивно двигаясь навтречу ласкающему рту. Для Какузу это сигнал. Он выпускает изо рта член и сглатывает слюну. — Постой! — с широко открытыми глазами Хидан посмотрел на напарника. Оба поняли, о чём идёт речь. — Нет-нет-нет! Я так не хочу! — Попытка вырваться из рук не увенчалась успехом, и что-то резко вошло внутрь. Один. Умело подвигав внутри и взглянув на всё ещё недовольного Хидана, Какузу ввёл второй палец. Ему уже было невтерпёж, и смотреть на то, как этот проходимец сдерживает стоны и краснеет было большим испытанием и даже мучением. Только Хидан расслабился, как сразу почувствовал, как его заполняет изнутри. — Блять, блять, блять! — всхлипывает он. Но вскоре боль сменяется наслаждением, и стоны и мычания уже вовсе не от боли, а от того что по простате все с новой силой изнутри ударяет член, плавно скользя то медленно, то быстро, шлепками и толчками проникая вовнутрь. В комнате невероятно жарко, хоть окно и открыто настежь. Хидан садится сверху: так удобнее и приятнее, и Какузу тяжело вздыхает и сильно, до синяков сжимает его бедро, когда очередной прыжок на члене приводит его в экстаз: он кончает первый, быстро двигая рукой по члену Хидана. Тот, молча вздрогнув, изливается в руку напарнику. *** — Какузу? — вкрадчиво шепчет Хидан, лёжа рядом с любовником на полу. — М? — нехотя отвечает тот. Хидан с полузакрытыми глазами тянется за поцелуем и буркает, когда лицо встречается с шероховатой мозолистой ладонью. — Ты никогда не поменяешься, уёбок! — вздыхает он, поворачиваясь на противоположный бок. Но плечо его оказывается схваченным, и самого его поворачивают всем корпусом, притягивая к себе и даря лёгкий поцелуй в губы. — Доволен? — спрашивает у него Какузу, но ответа не получает. «Конечно доволен, придурок!», -радуется Хидан и для себя отмечает, что как-нибудь он ещё раз просрёт эту хуеву кучу денег.