Гарри Поттер и белый павлин

— Курлык! Ухо накрывается подушкой. Почему-то Заглушающие чары, регулярно накладываемые каждый вечер, не работают с этим созданием. — Курлык! — Да блядь! Гарри матерится шепотом — мэнор располагает к соблюдению приличий. Чертовы приличия и довели Гарри до этого положения: не сумел отказаться, когда Люциус Малфой прямо на министерском приеме, во всеуслышание предложил спасителю магмира стать гостем его «скромного поместья», пока дом на Гриммо приводят в порядок. Может, Гарри и сказал бы «нет», но все смотрели с таким предвкушением отказа, что он из чистого упрямства поступил наоборот. И не пожалел: в поместье было тихо, кормили вкусно, а Малфои вели себя настолько приятно, что приходилось напоминать себе, что Волдеморт был вовсе не ночным кошмаром. Словом, время проходило чудесно; если бы не этот павлин… — Курлык! Подушка летит в окно, роняет стоящую у окна высокую керамическую вазу. Слышен звон стекла и новое «курлык», теперь ближе и громче. — Бля-я-я-я… За неделю Гарри удалось поспать только две ночи — благодаря зелью Сна-без-сновидений. Но не пить же его каждый вечер вместо какао: привыкание, побочные эффекты. Однако пятая ночь без сна сводит с ума. — Курлык! Гарри отводит душу в длинной тираде, красоте и витиеватости которой позавидовал бы любой лондонский докер. Его уже не волнует, услышат ли его. Он хочет спать. Уснуть удается только под утро, когда проклятый «курлык» затихает. Засыпая, Гарри дает себе слово завтра же покинуть гостеприимное поместье. Ему снится что-то странное. Павлин, переваливаясь, забирается через разбитое окно в его спальню, ходит как хозяин, распуская хвост, и курлыкает, тварь эдакая. Кровь ударяет Гарри в голову. Он ловит белую курицу — это оказывается не слишком сложно, держит в руках, не зная, что делать дальше, — не душить же, в самом деле. Павлин тяжелый, приходится перехватить его поудобнее. Шелковистые перья скользят между пальцев, и Гарри вдруг понимает, что возбудился. Павлин ерзает в руках, перья шевелятся, длинный хвост будто светится в полутьме, и Гарри вдруг ясно понимает, что единственный, кто может помешать, — он сам. Никто не увидит, не узнает… Искушение попробовать — только сейчас, один раз — растет с каждой секундой, но моральные устои крепче… — Курлык! Зря он это сказал. Гарри понятия не имеет, как правильно это делать — и есть ли в этом хоть гран правильного, поэтому перехватывает павлина гузкой вверх, нашаривает на камине масло, которым в мэноре по традиции заправляют тусклые светильники, отводит в сторону роскошный хвост и льет на павлина, будто собирается сделать из него рождественского гуся. Потом сдвигает вниз по бедрам пижамные штаны и тычет членом туда, где у павлина предполагается отверстие. Оно и впрямь обнаруживается — такое маленькое и тугое, что Гарри почти приходит в себя. Но павлиний хвост, мазнувший по обнаженному бедру, заставляет забыть о здравом смысле. Гарри хочет чертову птицу, как ничего в жизни не хотел. Он прикусывает губу и очень медленно, осторожно проникает внутрь. Там так горячо — хоть яблоки запекай. У Гарри голова идет кругом, и светильники кружатся под потолком, напевая что-то рождественское — это в разгар июля-то! Гарри трахает павлина, постанывая от напряжения и нетерпения, у него дрожат руки и все тело как желе. Один только член, то погружающийся в павлина, словно вертел, то почти выходящий из него, тверд и крепок. Гарри вдруг жалеет, что в спальне темно. Он хочет не только чувствовать атласную гладкость перьев, но и видеть их ослепительную белизну. Ноги не держат. Он садится на кровать, потом откидывается на спину и дрочит себе павлином, словно дорогой игрушкой. Кончает он бурно, с криком, стонами, сдергивает с себя птицу и проваливается в сон. Павлин с трудом добирается до окна, вываливается наружу, в темно-синюю ночь и оборачивается Люциусом Малфоем, у которого из одежды — только палочка. Он смотрит через окно, словно так можно что-то разглядеть, и насмешливо произносит: — Курлык. Потом чинит разбитое стекло и уходит, потирая белеющий в темноте зад.

* * *

Гарри просыпается с ощущением стыда и блаженства, вспоминает свой сон, и стыд мгновенно берет верх, заливает щеки и уши. Гарри гадает, откуда в нем взялись такие склонности и стоит ли показаться колдомедику. Единственное, что успокаивает, — это... «…просто сон», — машинально додумывает Гарри, уставившись на подушку, к которой прилипло длинное, изломанное белоснежное перо.