Зайчик

Три часа и сорок пять минут. Телефон выскальзывает из рук и неудачно приземляется. Когда поднимаю его, с трудом сориентировавшись во времени и пространстве, весь экран усеян длинными уродливыми трещинами, словно сотни шрамов разом появились на гладкой поверхности защитного стекла. Три часа и сорок пять минут. Время, намертво врезавшееся в память. Почти синоним к имени Призрака. Ко всему, что так или иначе связано с нами. Ко всему, что так или иначе связано с ним. Падение совсем не громкое. Нет оглушительного грохота, не летят во все стороны осколки, и сам гаджет не рассыпается на части. Лёгкий шлепок, когда пальцы разжимаются, и телефон падает, а после — тишина, нарушаемая разве что моим дыханием. Я закрываю глаза, одним рывком отрывая накладные ресницы — фальшивые опахала, раздражающие и безобразные. Проспиртованные до отказа мозги — прощальная вечеринка с приятелями перед отъездом — отказываются обрабатывать информацию, и только где-то на границе сознания мелькает мысль о том, что это не может быть случайностью и совпадением. Я ловлю себя на том, что утром нужно позвонить Призраку и поинтересоваться его делами. Хотя бы для проформы. Всё-таки мы не совсем чужие друг другу. Ловлю и проваливаюсь в сон. А к утру благополучно обо всём забываю. * Мы познакомились на одной из сотен шумных вечеринок, которые обоим нравились до одурения. Я появлялся на этих мероприятиях по долгу службы. Модельный бизнес, все дела. По мнению многих — самое место для омеги, не лишённого внешней привлекательности. Отличное место, чтобы поторговать лицом и попытаться встретить того, к кому в дальнейшем можно сесть на шею и свесить ноги. Иными словами, обзавестись выгодными знакомствами, обрасти нужными связями и подыскать себе, если не мужа, то хотя бы щедрого любовника-спонсора на будущее. Сколько бы люди не пели о том, что прелестная душа превыше всего, что существуют примеры браков, заключённых между миллиардерами из мира альф и крайне невзрачными омегами, реальность была такова: альфы любили ярких и красивых омег. На один случай первого типа приходилось не меньше десятка случаев под номером два. Статистика была неумолима. Большинство тех, кто в дальнейшем разгуливал под ручку со своими обеспеченным мужьями, когда-то носили статус профессиональных тусовщиков и отдали лучшие годы хождению по «языку». Я был одним из таких прожигателей жизни. Разве что в своё время дизайнерские курсы посещал, слабо представляя, впрочем, что мне делать с полученными знаниями. Пока мне было на что жить, и перебиваться с хлеба на воду не приходилось, я не задумывался толком о будущем. Исключительно в самых далекоидущих планах допускал, что однажды вооружусь кисточками для макияжа и стану одним из самых востребованных — стопроцентно — визажистов мира. За время сотрудничества с модельным агентством, и, как следствие, участием во многих показах, наблюдать за работой этих людей мне приходилось неоднократно. Какие-то знания были, оставалось лишь отшлифовать их, доводя до совершенства. Небольшая разница между мной и остальными профессиональными тусовщиками заключалась в том, что я, посещая вечеринки, не искал себе выгодную партию. Просто развлекался. В итоге умудрился подцепить отнюдь не миллиардера. Вместо акул бизнеса, стабильно проявлявших ко мне внимание, напоролся на творческую личность. Впрочем, Призрак с протянутой рукой тоже не ходил. Деньги у него в карманах водились. И голова была на плечах. Что примечательно, она неплохо варила, несмотря на то, что хозяин её не брезговал синтетикой. Время от времени. А, если уж совсем на чистоту, то был кокаинистом со стажем и абсолютно не скрывал своей привычки. Худшее, детка, что ты можешь сделать в жизни — это связаться с наркоманом. Я слышал данную фразу миллион раз. Удивительное дело, но папа действительно считал, что худшим событием моей жизни будет увлечение любителем синтетических препаратов. Иногда казалось: если бы он приседал мне на уши с лекцией о том, что самой страшной ошибкой в моей жизни станет история любви с убийцей, я напоролся бы не на кого-нибудь, а на маньяка, отмеченного десятком отвратительных девиаций. У моего папы вообще было какое-то по-настоящему звериное чутьё, которому я время от времени поражался. Мне доводилось слышать, что в нашей семье все омеги обладают от природы обостренной интуицией, но, кажется, меня эта способность благополучно обошла стороной. Я не умел предвидеть будущее. А ещё не собирался влюбляться. Так вот. Мы с Призраком познакомились на вечеринке, приуроченной к празднованию семидесятилетия издания «Playalpha» — внушительный, я бы сказал, срок жизни глянца. Пока другие газеты и журналы переживали не лучшие времена и вынуждены были либо срезать тиражи практически вдвое, либо закрываться вовсе, «Playalpha» жил и процветал, как и в далёком прошлом. Не то, чтобы мне нравилась их политика. Не то, чтобы я был на короткой ноге с учредителями и издателями. Больше скажу, я никогда не снимался для этого журнала, хотя предложения периодически поступали. Моё пребывание на вечеринке было чистой воды случайностью. Просто перепал по знакомству пригласительный билетик, и я не стал отказываться. Примечательно, что Призрак тоже оказался на празднике совершено случайно. Но вписался, как родной. Местом нашей встречи стала ванная комната. На самом деле, в доме, где проходило торжество, их было, как минимум, пять. Но нас каким-то ветром занесло в одну. Точнее, занесло его, а я там уже был. Пытался реанимировать порядком поплывший макияж и с тоской посматривал на стрелку, образовавшуюся на чулке, надетом по случаю своеобразного маскарада. В тот вечер наряды у всех омег, присутствовавших на вечеринке, были по меньшей мере, сумасшедшими и вызывающими. Я в своих микрошортах, чулках и стриптизных туфлях, ласково именуемых копытами, выглядел на фоне остальных так, словно сбежал из института благородных омег, воспитанных в строгости. Единственное, что роднило меня с остальными гостями-омегами, был ободок с ушками. Да-да, те самые, знаменитые кроличьи уши. Я стоял, опираясь на раковину обеими руками, и мысленно сарказмировал на тему того, что выгляжу не как представитель глэм-рок тусовки, под которого отчаянно косил в этот вечер, а как престарелая путана, по ошибке завернувшая на праздник жизни. Может, сказывалось количество выпитого, а, может, просто некстати накрыло осознанием того, что жизнь — дерьмо. Тот период был в моей персональной истории не слишком лёгким. Ссора с родителями, вспыхнувшая на пустом месте, расставание с бойфрендом, новость о том, что его новая пассия носит ребёнка, а меня водили за нос в течение полугода… В доме было шумно. Грохотала музыка. В ванной комнате к её грохоту добавлялся шум текущей из крана воды. Наблюдавший за тем, как она исчезает в стоке, я не сразу заметил, что одиночество моё нарушили самым бесцеремонным образом. Вздрогнул, услышав, как кто-то, стоящий у меня за спиной, присвистнул и произнёс: — Ножки — отпад. — Остальное не хуже, — хмыкнул я, несмотря на то, что минутой ранее в мыслях сравнивал себя с потасканным работником индустрии продажной любви. — Верю, — охотно отозвался мой собеседник, улыбаясь. Я бросил взгляд на экран смартфона, лежавшего на краю раковины. На дисплее горели те самые цифры. Три часа и сорок пять минут. Я оторвался от созерцания не то чтобы очень завораживающего зрелища и поймал в зеркале отражение своего визави. До этого момента пересечение взглядов было мимолетным, а теперь я решил основательно его разглядеть. В конце концов, он ведь позволял себе делать то же самое и не считал это чем-то из ряда вон выходящим. У него были короткие тёмные волосы и такие же тёмные, почти чёрные глаза. Он был не сказать, что безумно красив, но как-то по-особенному притягателен. Он не был моим истинным, вовсе нет. Но что-то в моей голове перемкнуло, стоило взглядам встретиться. Возможно, в это трудно поверить, но я — вопреки распространённому мнению о грязном, ужасном и порочном шоу-бизнесе, был не таким уж испорченным. Амплуа «плохого мальчика» ко мне прилипать не желало. Вообще-то, стоит признать, некая доля правды в утверждении о не самой приятной изнанке шоу-бизнеса имелась. Но, как известно, из всех правил бывают исключения. И я им был, хоть это и не особый повод для гордости. Самым большим моим преступлением считались похождения и приключения в нетрезвом виде. Я напивался быстро, улетал, что называется, от пары бокалов шампанского. Что-то крепче моментально выбивало меня из седла, потому, зная о своих особенностях, я пил редко. Но метко. В тот вечер не упустил возможности. Быть может, именно поэтому отступил от своего негласного правила, советовавшего не бросаться в омут с головой, а в постель первого встречного альфы через пару минут после знакомства и столь же мизерного количества фраз, сказанных друг другу. Для меня это было чем-то из ряда вон. Воспитанный в чопорной, крайне пуританской семье, где родители жили по принципу «первый, любимый, единственный», я придерживался правил, навязанных воспитанием, слегка адаптировав их под свое мировоззрение. Невинность до брака, конечно, не хранил, но для приличия хотя бы несколько свиданий обрывал на моменте поцелуя. Не было причин винить во всём гормональный взрыв, потому что его не было. Не было причин — списывать всё на безудержную страсть, потому что не было и её. Альфа, зашедший в ванную комнату, был привлекательным, но не настолько, чтобы моментально потерять голову и затопить всё помещение смазкой, почувствовав прилив невыносимого желания. Альфа и альфа, и чёрт бы с ним. Но алкоголь, обида и некая отстраненность от происходящего сделали своё дело. Это было со мной, а я воспринимал всё так, словно все события разворачивались в ином измерении. Не я, а кто-то другой, очень на меня похожий. С тем же раскрашенным под глэм-рок музыканта лицом, в тех же шлюшьих шортах, с выглядывающими за край карманами, с той же сигаретой в пальцах, которую я притушил прямо о раковину, не найдя поблизости подходящей альтернативы для пепельницы. Он целовался пошло и мокро. Так, словно собирался высосать из меня душу. И хотя обычно такая напористость, граничащая с грубостью, ставшая для неё полноценным синонимом, меня отталкивала, в тот день она пришлась как нельзя кстати. Захватила, привлекла, связала по рукам и ногам, лишив воли и желания сопротивляться. Мне казалось, что сомнительный трах на вечеринках давно исчез из моей жизни. Так же, как неловкий секс на заднем сиденье автомобиля или в любом другом месте, к тому не особо располагающем, но натолкнувшим на мысли и повлекшим за собой определённые действия. Это было почти унизительно. Холод пола, на котором мы оказались, поняв, что край раковины — не та поверхность, на которой я смогу удержаться, шум воды, запахи табачного дыма и травы, настойчивый — алкоголя, музыка, бьющая по ушам. Холод, холод, холод повсюду и везде. Тот, что чувствуешь лопатками, когда тебя прижимают к гладкой поверхности, а на контрасте с этим холодом — обжигающие ладони, скользящие по твоему телу. Такие же бесконечно горячие губы и кожа альфы, как будто сотканного из огня. Он раздевал меня порывисто и стремительно. Рвал сильнее прежнего и без того пострадавшие чулки, не слишком церемонился с шортами, наматывал на ладонь мои волосы, заставляя запрокидывать голову и прижимаясь к открытому горлу своими невероятными губами. Я потек. Потек стремительно, намокая за считанные секунды, как последняя сука, блядь и прочие нелицеприятные характеристики. А потом выл, как они же, когда он засаживал мне и трахал так, как никто и никогда до него. Это впечатление тоже можно было списать на алкоголь и его побочные эффекты с размыванием реальности, однако дальнейшие события убеждали меня в обратном. Это было не сиюминутное помешательство. Призрак действительно был лучшим из моих любовников. Но опыт, разумеется, не брался из воздуха. До меня в постели этого альфы побывали сотни любовников, да и во время наших недоотношений от других омег он тоже не отказывался. Я знал о существовании троих из них. Не случайно узнал. Меня с ними целенаправленно знакомили. Для них это было в порядке вещей. Один из них готовил нам завтрак, пока мы трахались в его душе. Другой увлекался вязанием и все время порывался подарить мне свитер. Третий был литературным агентом и щеголял передо мной познаниями в области современной литературы. Подозреваю, в его голове жил и здравствовал стереотип о том, что блондины, а блондины-модели особенно, тупы как пробки и ничего сложнее «Cosmo» из-за своего скудного умишка осилить не в состоянии. Сколько в жизни Призрака за тот период было случайных связей, я даже считать не пытался. Мы виделись впервые в жизни, знать друг друга не знали, но он дарил мне то, чего не могли подарить постоянные любовники, с которыми я просыпался в одной постели неоднократно. Он не знал меня, но знал моё тело и его потребности лучше, чем кто-либо. Это был вполне себе достойный аргумент в пользу продолжения знакомства. Хотя, как раз знакомство у нас получилось сомнительное. Он не назвал своего имени. Когда я поинтересовался, как его зовут, он назвался Призраком. Закурил, чиркнув зажигалкой, и улыбнулся во все тридцать два. — Оригинально, — отозвался я, позволяя поджечь свою сигарету. — Со мной всё проще. Я Но… Ноа. Меня звали Ноа. Правда, его это абсолютно не интересовало. Он не позволил мне договорить, приложил пальцы к губам, заставляя замолчать. — Банни, — произнёс задумчиво. — Пожалуй, это прозвище подойдёт тебе лучше всего. — Почему? Он не ответил. Лишь поднял руку и слегка потянул за одно из матерчатых ушей. Ободок. Единственный элемент одежды, оставшийся на мне к той минуте. Символ журнала сыграл со мной злую шутку, подарив новое имя на целый год. Он называл меня «Банни». Зайчик. Я обожал его и ненавидел это прозвище. * Меньше всего на свете мне хотелось носиться с кем-то или за кем-то, отыгрывая вечный сценарий «курица с яйцом». Подозреваю, что с рождения был лишён того, что принято именовать отцовским инстинктом. Либо он существовал, но очень крепко спал во мне. И не собирался просыпаться, до тех пор, пока его искусственно не простимулировали. Сколько помню, мне всегда нравились независимые, самостоятельные, немного властные альфы, способные постоять за себя, за своего омегу и свои интересы. Те, кто мог о себе позаботиться и не нуждался в услугах няньки. На первый взгляд, Призрак был именно таким. Однако стоило присмотреться к нему внимательнее, как становилось понятно: он не совсем тот, кем кажется. И если бы меня попросили дать ему характеристику, состоящую из одного слова, я разорвался бы между вариантами «восхитительный» и «сумасшедший». Вариант с двумя словами тоже существовал. «Большой ребёнок». Идеально, на мой взгляд. Он был из той среды, что принято называть богемой. Не принадлежал к клану белых воротничков, не приходил каждый день в офис. Он, по его собственным словам, творил историю и искусство. Или историю искусства, одного из современных его направлений. Весьма плодотворный, он написал множество картин, и не было ни одной выставки его, не закончившейся скандалом и — или — общественным резонансом. Картины, сожжённые прямо на выставке. Картины, облитые кислотой в присутствии журналистов, собравшихся на презентацию. Картины, уничтожающие сами себя и превращающиеся в ворох обрывков. Он создавал и тут же разрушал результат своих трудов на глазах у огромного количества людей, опровергая заявления о том, что искусство вечно и никогда не исчезнет с лица земли. Разрушал он не только то, что было создано его руками. Разрушал он и себя. Это было страшнее всего. Это не переставало меня пугать. В тот вечер, когда мы познакомились, я не обратил внимания. Да меня, в общем-то, никто и не пытался поставить в известность о собственных странностях. Тогда это был просто сиюминутный порыв. Тогда это было просто временное помешательство. Ни он, ни я не думали о том, что наше знакомство затянется на год. А я, помимо прочего, не предполагал, что однажды влипну в него, как муха в варенье. Не думал, что в его лице найду человека, без которого однажды станет больно дышать и жить. О том, что в итоге сам стану инициатором нашего разрыва, потому что быть вторым номером станет слишком сложно. Тогда мне казалось, что встречи с ним — развлечение. Такое же, как вечеринка, положившая начало нашему знакомству. Его руки были испещрены шрамами, в точности, как экран моего телефона после неудачного приземления. Застарелые и совсем свежие, ещё не успевшие затянуться и активно кровоточащие раны. Полоски, оставленные лезвием, а в коллекции маэстро — несколько картин, написанных собственной кровью. Моя кровь тоже пошла в дело. Всего один раз. Придя к нему прохладным зимним вечером, я заваривал в кухне чай. Призрак работал в своей студии. Дверь, правда, была открыта настежь. Мы разговаривали об общих знакомых, о моём новом контракте с известным молодежным брендом, о последней выставке, на которой Призраку довелось побывать. О чужом творчестве он отзывался с лёгким пренебрежением и снисходительностью. С иронией. Он никогда не говорил этого открыто, не делал громких заявлений, но я неоднократно подмечал в его рассуждениях об искусстве одну особенность. Призрак считал себя гениальнейшим художником современности. А остальных — ничтожествами. Это коробило и восхищало одновременно. Я прихватил зубами сухую корочку на обветренных губах и потянул сильнее, чем следовало. Боль была мимолетной, практически незаметной. Я собирался промокнуть кровь салфеткой, но тут появился Призрак с кисточкой в руках. Подошёл ближе, посмотрел внимательно. — Не трогай! — прикрикнул, заставив меня опешить. Вместо салфетки собрал кровь мягким ворсом. Согласно его заверениям, именно этот мелкий штрих позволил ему создать настоящий шедевр в багровых тонах. Я обрабатывал свежие порезы на его руках, а он говорил восторженно о своих новых картинах, которые собирался написать в дальнейшем. Чем пугал. Я бы предпочёл работы, выполненные обычными красками. Призрак называл себя игроком со смертью. А ещё — её же возлюбленным. Он был из тех людей, что слушают мрачную музыку, одеваются в чёрное, цитируют при каждом удобном случае поэтов-декадантов, выражая восторг, но при этом совсем не выглядят бестолковыми позерами. Видно, что это не игра, а состояние души. И хотя я находил всё это завораживающим, ничего романтичного в его настроениях не видел. Не сомневался, за этой густой, насыщенной чернотой, в которой обитает Призрак, скрывается самый настоящий, раскалённый до предела ад, из которого невозможно вырваться своими силами. Только если с чьей-то помощью. И я готов был стать для него лучом света, расцвечивающим чёрно-белую — чёрное всё вокруг, белый порошок — жизнь. Я был готов положить всю свою жизнь на алтарь борьбы с его зависимостями, полиаморными привычками и внутренними демонами, раздиравшими его душу на куски. Мне не нужен был истинный. Мне нужен был только Призрак. Что взять с глупышки Банни, кроме его отчаянной любви? Это было не взаимно. Увы и ах. * Три часа и сорок пять минут. То ли волшебное, то ли проклятое время, отмеченное сумасшедшими поступками, от которых кровь стынет в жилах, а инстинкт самосохранения орёт безвестным голосом. В отчаянии. Понимая, что ещё немного, и случится что-то страшное. По-настоящему непоправимое. Три часа и сорок пять минут. Картины прошлого выстраиваются в ряд, одна за другой. Мы не просто ходим по самому краю. Мы танцуем на острие максимально заточенной бритвы, наплевав на то, что ноги изрезаны в кровь. — Чем ближе видишь смерть, тем сильнее ценишь жизнь, — шепчет Призрак, целуя меня в висок. Раз. Дождь. Ливень даже. Дорога. Скорость. Риск в чистом виде, практически концентрация его. Прямой путь в ад. Призрак говорит мне об этом ещё до того, как я принимаю из его рук шлем и без задней мысли сажусь вместе с ним на мотоцикл. Поездка, которая в самом начале кажется мне достаточно романтичной, к финалу превращается в самый настоящий ужас, от которого на голове шевелятся волосы, а тело охватывает практически неконтролируемая дрожь. Мы летим вперёд, и я всё сильнее сжимаю ладони на его свитере. Кажется, ещё немного, и схвачу так, что на коже останутся следы моих ногтей. — Осторожнее. Пожалуйста, осторожнее! — прошу, кричу, умоляю. Он поглощён своими мыслями и переживаниями. У него очередное свидание с любовью всей жизни, поэтому он не боится идти на необдуманные поступки. Я оказываюсь рядом совершенно случайно, и мои желания ничего не значат. Он гонит, как безумный, и не только не пытается затормозить, а, напротив, разгоняется сильнее. В горле ком, и мне кажется, что я вот-вот завою. Как только протолкну чертов комок дальше, слёзы польются градом. Машина, наперерез которой мы вылетаем, тормозит с диким визгом. Её заносит в сторону, я слышу этот оглушительный визг и крики водителя, выскакивающего под дождь. Он не сдерживает эмоций, кроет нас матом, призывая на наши головы тысячу и одно возмездие за этот мерзкий поступок. Призрак хохочет, и мне хочется его ударить. Или действительно расцарапать до крови. Наорать на него, сорвав голос. Заставить пузырь страха, в котором я оказался заточён, лопнуть к такому-то папочке. Делаю это, как только мы останавливается у ворот моего дома. Телефон оповещает о приёме нового сообщения. Мимолетный взгляд. То самое время. Я кричу, словно ненормальный, бью кулаками по плечам Призрака, бросаюсь обвинениями. — Мы же могли погибнуть. И они… Они — тоже! Он не спорит, не протестует, не перехватывает мои запястья. Он смеётся. Так громко, звонко и заразительно, словно услышал самую смешную шутку в своей жизни, а потом, когда агрессия заканчивается, и я чувствую себя буквально выпотрошенным, кладёт ладонь мне на затылок, притягивает ближе и целует. Как ни в чём ни бывало. Мы трахаемся прямо на полу, в прихожей, едва успев переступить порог и закрыть дверь. Адреналин гуляет по крови в сумасшедшем масштабе. Я то и дело отвешиваю Призраку пощечины, он смеётся и сильнее двигает бёдрами, заставляя меня орать. Голос я всё-таки срываю, но не во время гневной отповеди. А под ним, в момент восторга, смешанного с яростью. Удивительное, но безумно вкусное сочетание. Он трахает меня в душе, трахает после душа, уже не на полу, а на простынях. Цивильный вариант, где запах роз и постельное бельё, пропитанное ароматом кондиционера, а не жёсткий паркет. Под утро Призрак доводит меня до экстаза пальцами. Долго дразнит, прежде чем дать разрядку. Смазка течёт по бёдрам, я комкаю простыни и обессиленно выдыхаю. Сил больше нет. — Со мной тебе нечего бояться, зайчик, — выдыхает. Утром он домашний, уютный, чуть сонный. Жарит панкейки из рисовой муки и кормит меня ими с руки, обмакивая то в клубничный соус, то в кленовый сироп. Диета, ставшая моей верной спутницей с момента первого контракта, стремительно летит к чертям. Я наслаждаюсь вкусом еды. Спустя десять минут, отдаюсь Призраку на том же столе, потому что сил сдерживаться больше нет, и тонкая ткань белья стремительно намокает. — Ты всегда меня хочешь, — шепчет мне на ухо Призрак, поддразнивая, облизывая место, где должна быть метка. И я почти готов попросить его — поставить этот знак принадлежности. Останавливает только одно. Знание. Если с моих губ слетят эти слова, он уйдёт и больше не вернётся. Два. Он идёт по ночной трассе с бутылкой виски в руках. Пьёт прямо из горлышка, кричит что-то о том, что весь мир прогнил насквозь, всё — дерьмо, дерьмом было и всегда дерьмом же останется. Мимо пролетают машины, сигналят, водители кричат, но он их не слышит, не пытается услышать. Показывает каждому, кто мимо проезжает, средний палец, а потом снова пьёт. Передоза у одного из его богемных приятелей. Смерть в луже блевотины, никакой эстетики, никакого флирта со смертью. — Когда я захочу умереть, я сделаю это красиво, — говорит он. Мы ссоримся, потому что я ничего не хочу слышать о смерти. Тем более о его. Мне плевать на эстетику или её отсутствие. Я просто хочу, чтобы он жил. Как можно дольше. Одна из машин едва не сбивает его. Точнее, он намеренно лезет под колёса. Я иду за ним, на расстоянии, стараясь не привлекать внимание. Просто понимаю, что оставлять его в одиночестве, в таком состоянии чревато последствиями. Я плохо бегаю. Пожалуй, даже отвратительно. Но в тот миг, когда понимаю, что он задумал, развиваю поистине космическую скорость. Успеваю. Хватаю его за воротник изрядно измятого пиджака, рывком тащу назад. Мы вместе летим на обочину. Бутылка вылетает из рук, разбивается. Всюду осколки, немного крови, полившей сухую землю, нагретую безжалостным калифорнийским солнцем. Призрак сцеживает кровь из порезанной ладони. Смотрит на кляксы, остающиеся на земле. — Здесь вырастут прекрасные цветы, — говорит высокопарно. А затем обнимает меня и крепко прижимает к себе. Мы целуемся прямо там, в наушниках звучат песни о небе Калифорнии, я крепко сжимаю воротник рубашки Призрака. К тому времени я уже знаю, что его зовут Рэй, но продолжаю называть Призраком. Потому что ему так больше нравится. Своё имя он ненавидит. — Роди мне ребёнка, — просит он, утыкаясь носом мне в шею. Сентиментальность, проснувшаяся не к месту. Что-то из серии, я назову своего сына в честь человека, которым дорожил, но которого потерял. Мои родители наверняка схватились бы за головы, услышав эту просьбу, а после — приложили максимум усилий, чтобы спасти меня от напасти. Прочитали лекцию о патологиях у детей, чьи родители не соблюдали зожные заветы, и закрыли безголовое дитя в высокой башне, к которой не подобраться. До тех пор, пока я не приму единственное здравое решение. Рожать от надёжного, проверенного альфы. Или не рожать вовсе. Я запускаю пальцы в волосы Призрака. Смотрю на далёкие звёзды, что горят высоко в небе и, улыбнувшись на мгновение, отвечаю односложно. — Да. На часах то самое время. Три. Очередная презентация. Очередное сборище едва знакомых, называющих тебя своими друзьями. Неудивительно, что Призрак вскоре сбегает, оставляя их и позволяя вовсю предаваться заблуждениям, которые они ошибочно принимают за верные трактовки современного искусства. У Призрака плохое настроение и полный комплект средств, которые призваны его улучшить, но вместо этого делают только хуже. Он напивается до чертиков, он закидывается веществами о чём открытым текстом говорят островки белой пыли на столике в гостиной. Я следую за ним по пятам. Боюсь отстать хотя бы на шаг. Не успеть и прийти, когда ничего нельзя изменить. Он идёт на крышу, и я — за ним. Он поднимается на лифте, я — по лестнице, чувствуя, как приторно-липкий страх вновь застегивает наручники на моих запястьях. Пролёты сменяют друг друга. Когда я выбегаю на крышу, дыхания почти не остаётся. Невидимая рука бьёт под дых, когда я вижу Призрака, стоящего на самом краю. — Нет, нет, нет. Пожалуйста, нет. Не делай этого, — выдыхаю в отчаянии. Он замечает меня и протягивает руку, предлагая присоединиться. Весь его вид кричит об этом. Составь мне компанию, зайчик, не пожалеешь. Он в разы сильнее меня. Крепче. Выше. Я со своим немаленьким ростом, стоя рядом, чувствую себя лилипутом и упираюсь макушкой ему в подбородок. Иду осторожно, словно по тонкому льду. Протягиваю ему ладонь, собираясь потянуть его обратно, но он делает первый шаг. И я оказываюсь в его объятиях. Кратковременный полёт. Скользкие подошвы кед. Он крепко прижимает меня к себе, и это, наверное, должно подарить ощущение безопасности, но я дрожу. Мне страшно до безумия, до истерики. Секунда, и мы сорвемся. Я его не удержу. Он меня может, но не станет. Скорее досмотрит шоу до конца и повторит тот же путь. — Нет, пожалуйста, — повторяю, как заведенный. — Как скажешь, зайчик, — отвечает он, целуя меня в макушку. И край остаётся вдали. Мы отходим от него. Всё так же, не разжимая объятий. На часах то самое время. Четыре. Его монохромный мир наполняется красками после новой встречи, о чём Призрак сообщает мне лично. Приезжает с огромным количеством японской еды. Сам накрывает на стол. Буквально светится от счастья. Я смотрю на него с подозрением, но не задаю вопросов. И всё время прячу улыбку, вспоминая о том, что случилось неделю назад. О том, как мы гостили у его дальних родственников, и он представил меня, как своего омегу. О том, как мы целовались там, спрятавшись от посторонних глаз, о том, как он покусывал моё плечо, когда мы находились в душе, словно приноравливался. О том, как перед сном он запечатлел поцелуй у меня на шее и сказал, что любит. Правда, добавил слово «почти». Но в его исполнении и это звучало фантастически. Я вспоминал о его просьбе. И думал, что, может быть, мне стоит перестать принимать лекарства, а потом заглянуть к своему доктору на консультацию. Папа, подозреваю, пришёл бы в ужас, но меня перспектива почти не пугала. Может, совсем чуть-чуть. Счастье длилось недолго. А новость, которой Призрак решил меня ошарашить, больше всего походила на ведро ледяной воды. Когда он произнёс эти слова, внутри меня всё замерзло, не выдержало перепада температур и треснуло, чтобы вскоре рассыпаться на мелкие кусочки. Он обнял меня, позволил устроить голову у себя на плече и сказал: — Знаешь, Банни, кажется, я встретил омегу своей мечты. На часах было то самое время. * — Омега его мечты? — Клинт презрительно морщится, будто ему только что предложили поцеловать лягушку. — Он должен быть просто потрясающим, иначе я не смогу понять Призрака. Пожимаю плечами. Сказать нечего. Да и, в целом, я согласен с этим утверждением. Учитывая количество омег, вившихся вокруг Призрака в разное время, новый знакомый действительно должен быть кем-то из ряда вон, потому что иначе понять его будет сложно. Хотя, будем откровенны друг с другом, я и без того понимал его через раз. Наш сомнительный квартет воспринимает новость по-разному. Клинт в своей любимой — ядовитой — манере отпускает колкие замечания. Джой, продолжая копаться в нитках и спицах, рассуждает о том, что у нового фаворита наверняка обнаружится множество положительных качеств, за которые его реально полюбить. Да и внешность вряд ли подкачала. Трэвис грустно улыбается и замечает: — Возможно, это и правда любовь. — А ты что думаешь? — спрашивает Клинт. Все три взгляда разом обращаются в мою сторону, и я чувствую себя неловко. Так, словно оказался под прицелом камер и под взглядом самого злого в мире фотографа, находясь в состоянии ужасного похмелья. — Ничего, — отвечаю, умудряясь сохранить лицо. — Это его дело. Что все так переполошились? Никогда такого не было и вот опять? По-моему, у него новая любовь каждый месяц. — Верно, — усмехается Джой. — Но прежде он никого не называл омегой своей жизни. Это исключение из правил. Слишком сильно натянутая нитка рвётся, и я тупо таращусь на неё, сжимая тонкую ножку коктейльного бокала. Да, Джой прав. Более чем. Никого. Никогда. Разумеется, я лгу им всем. Разумеется, я отнюдь не так спокоен, как кажется со стороны. Внутри всё сгорает, оплавляется и скукоживается в своей уродливой черноте. Создаётся впечатление, будто меня уничтожили всего парой слов. Растерли меж пальцев, обратили в пыль и пустили по ветру. Никто из них не знает о моей истерике. О том, как я крушил всё, что встречалось на пути, когда дверь за Призраком закрылась. Никто не видел моих порезанных битым стеклом ладоней. Никто не утешал, когда я выл, лёжа на полу. И вспоминал то признание, когда мне сказали, что почти любят. А ещё, что я не просто омега, а его омега. Возможно, каждого из этих троих устраивала мысль о том, что кроме них есть кто-то ещё. Возможно, они реально считали это нормальным. Но я… Я надеялся. Наивно верил, что однажды сумею обойти всех конкурентов и стать победителем в данной схватке. Наградой мне станет сердце Призрака. А в итоге обошли меня. И кто? Кто? Кто именно это сделал, я узнал довольно быстро. Любовью всей жизни оказалась юная трепетная лань. Будущий искусствовед. Девятнадцать лет. Волосы мышиные. Черты лица острые. Но запах сумасшедший, конечно. Будь я альфой, крышу бы мне снесло на раз-два, а то и просто на раз. В отличие от нас, наивных идиотов, возомнивших себя циниками высшего порядка, Ремберт падать в объятия Призрака не торопился. Общался с ним, поддерживал разговор, но всегда соблюдал вежливую дистанцию, улыбался сдержанно. Серьёзный, собранный, с твёрдым характером. Ему, кажется, нравилось общаться со мной. Мы разговаривали о книгах, об арт-хаусе, в котором я разбирался не хуже профессионального киноведа, иногда — о модных тенденциях. И никогда — об альфах. Призрак словно с цепи сорвался, пытаясь завоевать и удержать внимание Ремберта. Тот продолжал свои учтивые раскланивания, не отдергивал руку, когда ему целовали ладонь, но я готов был на что угодно поспорить — отношения между этими двумя нисколько не изменились с момента знакомства. Лёд между ними так и не тронулся. Будучи сильным альфой в присутствии своего краша, за кадром Призрак превращался в размазню. Никак не мог понять, что виной холодности Ремберта. Почему на него не действуют стандартные уловки. Выслушивать это нытье отчего-то предписывалось мне. Зайчик был свободными ушками, в которое сливали всё дерьмо. Зайчик слушал, раз за разом сглатывая обиду и убеждая себя в том, что однажды всё закончится. Однажды Призрак поймёт, кто ему, на самом деле, нужен. Поглощённый своими чувствами он не замечал ни моего потухшего взгляда, ни отчаяния, плескавшегося во мне и отравлявшего жизнь, ни подрагивающих губ, ни сжатых в кулаки ладоней. Ничего. Он приходил ко мне каждый раз, когда там ему давали от ворот поворот, как будто не понимал, что каждое его слово для меня всё равно, что отравленный клинок, входящий прямиком в сердце. Как будто проверял на прочность, постепенно подталкивая к самому краю скользкой крыши. Но удержать или поймать не обещал. Он вообще не понимал, что делает. — Уходи, — произнёс я, спустя два месяца откровений, в которых не нуждался вовсе. Призрак заткнулся, резко оборвав свою речь. — Уходи и больше никогда не появляйся в моей жизни, — увереннее повторил я. — Забудь этот адрес. И меня. — Ты хорошо подумал, зайчик? — уточнил он. Я поднял на него полный решимости взгляд и сказал всего одно слово. — Да. А он не стал задавать вопросов. Поднялся, подхватил с пола свою куртку и свалил. Подозреваю, забыл обо мне сразу после того, как оказался по ту сторону двери. Забыть адрес квартиры для него было сложнее, чем забыть её хозяина. Несмотря на громкие слова, которыми меня пытались — вполне удачно — приручить, он всегда видел во мне лишь пустое место. Картонку модельного вида, которой можно похвастать перед приятелями, а затем снова отправить в шкаф, до лучших времён. Он ушёл. А я лежал на полу, обхватив себя руками, обливался слезами и чувствовал себя так, словно мне вырвали сердце. При этом умудрились каким-то образом оставить в живых. Винить, впрочем, было некого. Я сам его себе вырвал, когда отказался от роли жилетки и указал Призраку на дверь. * Две недели в Париже. Я уезжаю по делам, принимаю участие во множестве показов, погружаюсь с головой в работу, безмерно устаю и каждый день, приползая в отель, буквально валюсь с ног. Засыпаю мгновенно. О разбитом телефоне вспоминаю уже по возвращении домой. Несколько раз порываюсь набрать заветный номер, но потом отмахиваюсь от этих мыслей, посчитав, что в одну реку дважды не бросаются. Я определённо не собираюсь это делать. Между нами давно всё закончилось. Мы не виделись полгода. И если первые несколько недель я готов был на стены лезть от отчаяния, то теперь отпустило и зарубцевалось. Глупо снова тыкать себя ножом и обновлять старые раны. Это прерогатива Призрака, а не моя. Ремберт выходит замуж, о чём с радостью сообщает в телефонном разговоре. Не за Призрака. У него какая-то своя любовь. Давняя, сильная и крепкая. — Поможешь сориентироваться в море свадебной моды? Я очень на тебя рассчитываю! — замечает напоследок, и сообщение обрывается. Помочь? Почему бы и нет? Добавляю ещё один пункт в список неотложных дел. Держись, бутик Вердана Вонга. Скоро вы будете атакованы. Я намерен выбрать для Ремберта лучший свадебный фрак из всех существующих. Пусть хоть у кого-то будет отличный праздник, раз уж мои мечты укатились в глубокую задницу. Но это всё потом. А пока я готовлюсь к юбилею отца и еду в цветочный магазин. Отец обожает красные, почти чёрные розы, и я собираюсь купить пятьдесят пять штук. Однако вместо того, чтобы обратиться к флористу, надолго зависаю рядом с трагичными цветами, чей сладкий и бесконечно приторный запах пробивается ко мне, перекрывая остальные ароматы. Там же, в цветочном, и настигает меня звонок от шмыгающего носом Клинта. Надо же, эта ядовитая глыба льда умеет в проявление чувств. — Ты в городе? — спрашивает, хотя это и так очевидно. — Сегодня ночью вернулся. Нет ни малейшего сомнения в том, что Клинт принесёт дурные вести, и он оправдывает все ожидания. — Этот Ремберт… Знаешь… Шаг за шагом. Новость о скорой свадьбе, выбившая Призрака из колеи. Скандал. Вождение в нетрезвом виде. Авария. Случайность или намеренно спровоцированная трагедия — теперь уже не узнать. Тот день. Вернее — ночь. Не напрасные сомнения. Все события выстраиваются по линейке. И мне кажется, что на время, пока Клинт говорит, дыхание меня оставляет. Я боюсь сделать вдох и выдох. Только до боли сжимаю в ладони телефон, чтобы не выронить его повторно. — Время смерти? — зачем-то спрашиваю. На виске часто бьётся жилка. Прикрываю глаза. Зачем слова? Я всё это и так знаю. Правда, зачем? — Три часа, — начинает Клинт. — И сорок пять минут, — добавляю. Он подтверждает. На мгновение кажется, что я вижу в стекле отражение Призрака. Но, резко обернувшись, замечаю лишь влюблённую пару, о чём-то оживлённо переговаривающуюся с флористом. В такую рань посетителей немного. Только я и они. Клинт продолжает что-то говорить, но я его не слышу. Лишь чувствую на языке привкус крови. Очередная неосторожно сорванная корочка. И яркая вспышка в сознании. Призрака больше нет. Он исчез, растворился, распался на атомы. Его. Больше. Нет. Единственное, что у меня осталось — воспоминания и дурацкая кличка, от которой теперь становится не по себе. Однажды мне на глаза попалась статья, автор которой утверждал, что уровень интеллекта зайцев низок. Иными словами, они не самые умные животные в мире. Скорее, одни из самых глупых. Он называл меня «Банни». Зайчик. И я ненавидел это прозвище. Но, может, Призрак был не так уж неправ. Может, я действительно не отличался большим умом. Может, будь я хотя бы немного умнее, я бы никогда в него не влюбился.