Не ожидаю защитника

Тесей взглянул на часы. Они договаривались встретиться в половину восьмого, но Лита опаздывала уже на десять минут. Конечно, ерунда: леди разве должна приходить вовремя? Вот только его леди не играла в эти кокетливые игры и не опаздывала ни на минуту никуда и никогда. Да и мистер Лестрейндж был не тот человек, с которым заговоришься так, что забудешь о времени... Лита собиралась к нему сегодня со свадебным приглашением, решив, что просто отправить его с совой было бы уж слишком невежливо. С ее отцом Тесей встречался только однажды, представляясь ему в качестве жениха его дочери, и тот принял его холодно, как относился ко всему миру вокруг, но не враждебно. Мог он внезапно передумать? Может, Лита сейчас вынуждена одна разбираться с его недовольством, а то и вовсе запретом? Тесей не успел додумать эту мысль, потому что тут появилась она. В темном и строгом рабочем костюме и широкополой шляпе, прячущей лицо, но на площадь сквозь серый сумрак осеннего вечера все равно как будто упала звезда. Тесей улыбнулся, поднял руку, привлекая ее внимание. Лита заметила его, но не улыбнулась в ответ, и лицо ее под синей тенью шляпы было бледное и застывшее. Прежде, чем Тесей успел сказать хоть слово, она заговорила сама: — Прости, я не могу пойти сегодня. — Голос у нее был сухой и отстраненный, как у твердящего зазубренное ученика. — Я... мне нужно домой. Сходи без меня. Ты ведь хотел их послушать. Да, он очень хотел послушать прославленный американский джаз-бэнд на долгожданных лондонских гастролях, но хотел вместе с ней. Тесей с тревогой вгляделся в ее непроницаемое лицо. — Что случилось? Ты не больна? Лита хохотнула как-то резко, едва ли не зло. — Нет, все хорошо. Но что-то было совсем не хорошо, и Тесей с неосознаваемой даже рабочей привычкой искал правду сам, глядя на Литу пристально и цепко, как на место преступления. Она не смотрела ему в глаза, и лицо у нее было напряженное, сосредоточенное на какой-то несказанной мысли, как будто она готовилась разбежаться и прыгнуть, но никак не решалась. Ни пылинки на одежде, прическа волосок к волоску, нервно сжимающие одна другую руки. Из кармана жакета выглядывает позолоченный уголок белой пригласительной карточки. Ну конечно: отец не принял приглашение и, видно, изрядно попортил ей кровь! — Послушай, что бы мистер Лестрейндж ни наговорил, он наверняка сам уже жалеет. Да и всем отцам ведь положено ревновать дочерей, на его месте я бы тоже не хотел с тобой расставаться!.. — Я с ним не говорила, — перебила Лита. — Тогда в чем дело? — Она пробыла в отцовском доме больше часа, что тогда она делала там, раз с отцом даже не поговорила? Тут он догадался. — Мистер Лестрейндж здоров? С ним что-то случилось? Лита закусила губу до крови. Мерлинова борода... Тесей беспомощно взглянул на рубиновую каплю на ее упрямо молчащих губах. — Милая, что случилось? Он взял ее лицо в ладони, пытаясь поймать ее взгляд, и оказалось, что как раз этого делать было нельзя. Лита вскинула на него глаза, застывшие, решившиеся и совершенно сухие. — Свадьбы не будет, — бесцветным голосом сказала она и, когда он замер, от изумления разжав руки, трансгрессировала. *** Захлопнув дверь, Лита прижалась к ней спиной и подняла палочку, шепча одно защитное заклинание за другим. Что за глупость, не пришлет же за ней Тесей всех своих мракоборцев с чрезвычайными полномочиями!.. Она не совершила никакого преступления. Не сегодня. Когда дыхание и заклинания у нее закончились, она отлепилась от двери и медленно прошла вглубь квартиры. Руки сами делали привычное, как хорошо вышколенные слуги: шляпу сюда, снять жакет, взмахом палочки вскипятить чайник. Чай — это единственное тепло, которое ей теперь остается. И огневиски, как отцу. …Когда она вошла, он, наверное, и не узнал ее — слишком много выпил, слишком не о ней думал. — Ты был бы… Совсем взрослый сейчас… — бормотал он, и на столе перед ним цвело и осыпалось родословное древо Лестрейнджей. Прошло двадцать лет. Да, он был бы сейчас совсем взрослый. Он тоже мог бы прийти к отцу с приглашением на свою свадьбу. Но пришла она. Убийца. В глазах отца стояли слезы. Океан слез, и двадцати лет мало, чтобы осушить его, мало ее любви и ее сожалений. Часы на каминной полке пробили половину восьмого. Тесей ждет ее. Ничего не знающий мракоборец, собирающийся вести мрак на концерт. В полутьме комнаты кольцо у нее на пальце кричало ослепительным белым блеском. Как до этого могло дойти? Как она могла позволить? Лита еще ничего не решила, но все как будто уже произошло, ей осталось только сказать об этом… В дверь постучали. Лита вздрогнула, пролившийся чай обжег ей пальцы. — Лита, впусти меня. Пожалуйста. Она усмехнулась. Разговаривает с ней, как с сумасшедшей: мягко, успокаивающе… Здесь больше сгодились бы другие интонации. Не отвечая, Лита придвинула к себе пергамент, взяла перо, неторопливо отерла кончик о чернильницу. Что написать? «Обстоятельства сильнее нас»? «По причинам, независящим от нас обоих, наш союз более не может состояться»? Как жаль, что в юности она читала учебники о всевозможном зверье, а не любовные романы. — Лита, открой дверь. Ты знаешь, я могу ее взломать, так что, пожалуйста, открой сама. Чем больше он злится, тем более вежлив, да… Перо коснулось пергамента, оставив бессмысленную черную кляксу, и владевшее Литой насмешливое безразличие вдруг сменилось злостью. Давай уже! Обречь брата на смерть было легко, а признаться в этом сложно? Даже клочку бумаги? Лживая гадина. Она сделала глоток чая, но во рту все равно осталась кровавая соль и железо. Океанская вода такая же на вкус? Ее вдруг накрыла такая усталость, что чашка едва не выпала из рук. В прихожей что-то щелкнуло, распахнувшаяся дверь всколыхнула сквозняком ее нетронутый пергамент. Надо же, как быстро он справился. — Лита. Она подняла на него глаза. Тесей остановился в паре шагов, смотрел на нее требовательно, непонимающе, возмущенно. Испуганно. Лита вдруг поняла отца, этот его презрительный холод, как будто ничто в мире не достойно того, чтобы принести ему радость: тогда ведь власть причинять боль — у него одного. — Так-то в министерстве относятся к праву на неприкосновенность жилища? — спросила она. Хорошо спросила: спокойно, с насмешкой. — Это не смешно. — Все еще тон терпеливого воспитателя, пытающегося образумить раскапризничавшегося малыша. В ответ она засмеялась, сухо и резко, будто ворон закаркал. Что она, правда надеется, всей его мракоборческой подготовке грош цена и она сумеет вывести его из себя настолько, что он уйдет, не дожидаясь объяснений? Конечно нет. — Ты согласилась выйти за меня замуж. Мне кажется, это дает мне право хотя бы узнать, почему ты решила передумать. Тесей все еще говорил спокойно, несмотря на бурю в глазах, и даже собственный дом сейчас играл против нее: она смотрела в это окно, как он прохаживается по улице внизу, потому что пришел раньше, чем они договорились, на разных концах ее дивана они сидели с этими самыми чайными чашками, разговаривая якобы о работе, а в вазе напротив до сих пор стоит последний подаренный им букет. На ковре у нее под ногами лежали обнявшись его и ее рубашки той ночью, когда она попросила его не уходить. И он тоже видит и помнит все это. Дура. Нужно было трансгрессировать в лесную глушь где-нибудь в Шотландии, чтобы он не нашел ее, не смотрел так! Лита трусливо подумала, что его не остановит даже правда. А тогда… зачем ему знать ее? Не дождавшись ответа, Тесей шагнул ближе, и она выпалила: — Я не люблю тебя. Он остановился, ощутил укол этих слов, которые она выставила перед собой, будто нож. — Что я сделал сегодня, что ты вдруг это поняла? — Я всегда это знала. — Ты врешь. Это было сказано убежденно и мрачно, как «Вы арестованы», по-мальчишески дерзко, но она все равно ощутила в его голосе страх. И она знала, откуда пахнет кровью, знала, куда бить. — Лита... Он все-таки не отступил, и Лита ударила: — Все только из-за Ньюта. Я была с тобой и думала о нем. Даже смешно: как оба брата боятся имени друг друга... В лице Тесея что-то дрогнуло: будто трещина пробежала внутри каменной стены, дальше, в глубину, от последней ночи до первой встречи, и... Да. Он молча отвернулся и пошел к двери. Лита смотрела ему в спину. Ей должно было стать легче: не будет ни свадьбы и ничего вообще, у нее ничего больше нет, а значит, брат отомщен, они оба — дочиста облизанные волнами скелеты. Но легче не стало. Она отняла не только у себя, у Тесея тоже, и то, что трогать не имела права. Его болью она заплатила по своим счетам и снова должна, еще больше, а у нее уже нет ничего. Только правда. — Нет, стой! — Она захлебнулась воздухом, а ему остался всего шаг до двери. — Я не... Я убила Корвуса! Я... Дальше можно было не говорить. Теперь все, точно все. Сначала Тесей вел себя с ней, как с ребенком, а теперь она и вовсе стала куклой: послушно согнула колени, когда он посадил ее на диван, подняла ко рту стакан, который он вложил ей в пальцы. — Выпей. Кукольное чаепитие... Лита выпила, и это оказался не чай вовсе, жидкий жар огневиски опалил ее застывшее фарфоровое горло, протопил в нем ход для слов. — Он утонул из-за меня. Мой брат. Это я сделала. Она говорила дальше, рассказала, как поменяла младенцев, как кружилось в темной воде тонущее белое одеяльце и засыхало имя Корвуса на семейном древе перед глазами отца. Двадцать лет прошло. Она прожила двадцать лет, не дав брату и одного. Он был бы сейчас взрослым, мог бы быть мракоборцем или играть в квиддич, мог бы жениться, повидать мир. А она — она пьяна, как отец. — Отведи меня в Азкабан, — прошептала Лита, закрыв глаза. — Я не могу больше. *** За что же? За то, что сердце ему разбила? — Во Фландрии, на войне... Наши заклинания, даже самые страшные, ничто по сравнении с тем, что там было. Когда падают снаряды, и земля, камни, деревья — все разлетается, брызгает, как будто это вода, сплошная вода, и люди тоже. Там ничего живого нет, и солдаты врага — они тоже не должны быть людьми. Совсем мальчишки, младше меня тогда, они шли и пели... По-немецки, и мы стреляли в них. Менялись с ними печеньем и сигаретами, а потом снова друг друга убивали. — Тесей резко мазнул рукавом по глазам. — Уилли Макшей бросился спасать нашего окопного пса из колючей проволоки и попал под пули, а я ничего не сделал, не успел даже... И когда из-под огня выносили раненых... Я мог бы помочь, мог бы спасти столько жизней, если бы у меня была палочка. Но я гордо сдал ее в министерство, когда нам запретили вмешиваться в ненашу войну, вместо того, чтобы спрятать ее, унести как-нибудь и сбежать, и сколько людей тогда остались бы живы! Но я не знал, куда иду, не представлял себе, что там будет. И те, кто начал эту войну — наверное, даже они не представляли. Шторм мог опрокинуть вашу лодку, и тогда погибла бы ты и тот мальчик, а твой брат остался бы жив. Ты не знала, что может случиться, ты просто спасла не ту жизнь! Мы не виноваты в том, чего мы не хотели! Лита слушала его, широко открыв глаза. Стало ей хоть немного легче от его слов, или он слишком мало похож на брата, чтобы понять ее, найти для нее правильные слова? Тесей поднял с пола ее палочку и протянул Лите. — Вызови патронуса. Она взглянула на него почти со страхом. — Ты же знаешь, что я не могу! — Можешь. Его может вызвать каждый, кто бывал счастлив. Ты можешь быть счастлива, Лита. С кем угодно. С кем хочешь. Медленно она подняла руку с палочкой и замерла, вспоминая, сосредотачиваясь, не решаясь, затем прошептала заклинание. Из палочки хлынула волна яркого серебристого сияния, в ее прозрачных завитках кружил и плескался маленький дельфин. Единственное безусловно доброе, что водится в океанских водах. Лита смотрела, как патронус неторопливо плывет по комнате, отблески живого жемчужного света играли на ее лице, и губы у нее дрожали. К черту все, к черту Ньюта! Тесей притянул ее к себе, неуклюже ткнувшись лицом в ее волосы, поцеловал в висок, в сухую горячую щеку. Если бы она плакала, он понимал бы хоть что-то… Руки Литы заметались по его спине, жадно и цепко, как когти сирены, как руки утопающей, ее запрокинутое лицо в серебряном свете заклятия было прекрасно до боли. — Ты не спросишь, о чем я думала, чтобы вызвать патронуса? — О чем? — покорно спросил он. Лита смотрела на него, беззащитная и безнадежная, слишком без сил для притворства. Так ему хотелось думать. — О тебе, — прошептала она. — Я всегда думала о тебе.