Спасатели

      Всё стучат пальцы по клавишам компьютерным, всё светит монитор ярко, глаза блёклые ослепляя, от сна слипающиеся. И много работы ещё нужно выполнить. И со многими людьми побеседовать нужно. От улыбок их, фальшью напитанных, от голосов нудных, силы теряя. Говорит кто-то, что жизнь быстротечна, что молодость мимолётна. Людвиг этих слов понять никак не может. Ни один век уже им прожит. А значит: нет конца этому. Люди, по званию его выше, смотрят на него презренно, свысока смотрят, хоть и сидят на стульях низких, хоть и ниже его намного. И вещают они холодно, план работы обсуждают деловито, важно, напыщенно, как индюки откормленные… перед убоем скорым. Всё требуют, требуют, требуют. Они этим чем-то Франциска после Первой Мировой напоминают. Он так же много требовал, слишком многого, жирел, наверняка… для убоя скорого. Людвиг пальцами на веки опущенные давит, сон и воспоминания отгоняя. Нужно работать. Много работать. Работать. Чтобы не вспоминать. «С Вами всё в порядке?» — вопрос привычный ему задают, надоедливый. «Да». Но в этом Людвиг уже не уверен.       Кофе горький во рту опаляющим кажется, терпким. Он мозги отрезвляет мимолётом. И требует кровь никотину привычного — она к нему так давно пристрастилась, что и вспомнить владельцу её трудно. Странно, но он с порохом у него ассоциируется. С землею сырою. С флейтой нежной. С братом… Гилбертом. Людвиг головой встряхивает, а в груди что-то колкое ощущает, горькое до тошноты. Работать! Нужно работать. А в груди всё колет нетерпимо, к горлу ком колючий подымается ненавистно. «Брат…» — в мыслях снова и снова проносится, солью на раны открытые сыпет. Ведь нет его уже рядом. Никогда его рядом больше не будет. Байльшмидт так и не закуривает, кофе так и не допивает. Работать. Снова работать.       Заканчивается день рабочий. Все прощаются для приличия хладного, едва улыбаются, а сами поскорее удалиться пытаются. У них своих дел по горло: семьи у кого-то, бары, любовницы, кредиты огромные. До чужих хлопот им дела нет. Людвигу тоже нужно спешить. Его дома ждут. Улицы, холодом пронизанные, всё равно людными остаются, шумными-шумными, раздражающими. Вывески яркие, ярче монитора компьютерного, более раздражают, перед глазами уставшими, расплываются. Раб… Отдохнуть. Нужно отдохнуть. Молодые в клубы спешат суетливо, порою его взглядом скучающим одаривая. А ему, порою, среди них брат чудится… Совсем заработался! Байльшмид в пальто плотнее укутывается, руки в карманы пряча. Холод он не любит. Холод он ненавидит люто. Помнит, что пальцы синющие, пузырями кровянистыми покрытые, даже на курок нажать не способны, не сгибаются. Даже перчатки чёрные их не спасают… О работе. Думать о работе!       С соседкой поздоровавшись наспех, Людвиг ключом дверь отворяет, да лай собачий слышит, радостный, лапы их, по полу стучащие. И улыбается он, скорее в квартиру заходя. Ведь ждут они его. С самого утра ждали! А они запрыгивают на него, едва на пол не роняя. А он даже ругать своих любимцев за это не хочет. А он про дисциплину забывает вовсе. Глаза их, преданные, счастьем наполненные видит, языки их шершавые на лице своём чувствует, хвосты виляющие, точно на двигатель вечный приделанные. И от этого в груди колоть опять начинает. По-другому. По тёплому. И о работе думать не хочется. О плохом и не вспоминается.

Спасают они его снова.