В нагрудном кармане

Всё начинается просто: Илья складывает фотографию Габриэллы Теллер в нагрудный карман, стиснув сгиб большим и указательным пальцем. Тонкая линия горизонтом пролегает прямо по тонкой шее немки, как знак. Илья откладывает досье и поднимается, распрямляя ссутуленные плечи. «Габи» глядит устало, глаза злые, глаза — лезвия. Габи угловатая, тонкая, хрупкая, рвётся стать счастливой. Раздираемый жадными державами Берлин навсегда отпечатался на изнанке сомкнутых век. Габи — ребёнок, потерявший родителей, спрятавшийся среди деталей модных иномарок и резких раздражающих запахов, и это роднит Габи и Илью, но Илья не прячется, Илья смотрит страху во внимательные глаза, и следующую фотографию получает лично от Наполеона. Габи улыбается. Илья моргает три раза, разглядывая. Габи улыбается, натягивая губы, но тёмные омуты затягивают водоворотом, сравнимым разве со «страшными» русскими метелями. — Знал, что ты оценишь, Большевик! — заговорщически щурится Соло, поправляя пиджак Курякина. Соло слишком много замечает, замечает то, что пытается спрятать нагрудный карман, Илья злится, отодвигает пальцы Наполеона тыльной стороной ладони. — Что ты, что ты, предпочитаю поутонченнее, француженок, к слову… Илья не слушает болтовню напарника, комка краюшек карточки указательным пальцем. Когда довольная обедом Габи ногой отталкивает приоткрытую дверь номера — руки стискивают сетку — Илья делает вторую и страшную ошибку: прячет фотокарточку улыбающейся Габи, снова, нагрудный карман принимает секрет. Сердце рвётся навстречу раньше случайного соприкосновения пальцев, когда Курякин забирает Габину ношу. И это начало конца, потому что следующую фотографию Илья делает так, как будто это ничего не значит, ничего предосудительного. Кожа жадно держит тепло прикосновения крошечной ладошки, Илья щёлкает вспышкой. Габи безмятежно улыбается, пряди закрывают розовые веки, и Илья не выдерживает, осторожно отодвигает волосы трясущимися пальцами, Габи бессознательно тянется вслед, выпрашивая ласку. У Ильи внутри Берлинская стена рушится, когда кончики загрубевших пальцев чувствуют нежную кожу, жар оседает где-то под дрожащими рёбрами, рвётся в горло, в голову. Илья сгорает заживо во мгновение ока, когда обводит большим пальцем плавную линию припухлых губ. Илья делает десяток снимков, которые проявляет во время короткой «передышки», а потом незаметно для Ильи, это становится частью ежедневного ритуала, как проверка оружия, — заряжено? Фотографий становится столько, что нагрудный карман Ильи начинает отчётливо выделяться, но ничего не меняется, — самоконтроль никогда не был сильной стороной Ильи. Наполеон скалится, словно акула, учуявшая кровь, восклицает, картинно всплеснув руками: «В этом платье ты настоящая аристократка! Я прав, Большевик?», «По-новому уложила волосы? Хвалю! Что скажешь, Большевик?», «Большевик, может отметишь наконец новую помаду Габи, бедная девочка устала надувать губки!» Илья отвечает односложно или не отвечает вовсе, но Габи смотрит, терпеливо выжидая, и Илья делает ставки, знает ли она? Знает ли она, как красива, когда слизывает сладкий сок со своих пальцев, решив, что никто не видит? Знает ли она, как красива, когда вертится перед длинным зеркалом, критически оценивая свою «маскировку»? Знает ли она, как красива каждый день, каждую минуту, каждую секунду? Габи живёт в номере Ильи, в его нагрудном кармане и в его сердце. Это против правил, но кого волнуют правила, когда Габи встаёт между заряженным пистолетом и Ильёй, удерживая последнего. Илья обмолвился Наполеону, что ему нравятся сильные женщины: Габи угловатая, тонкая, хрупкая и невероятно сильная. — Что. Это. Такое? — голос Габи строг и растерян одновременно, она присаживается, подобрав под себя подол длинной юбки, как учил Соло, и поднимает фотографию, поднеся близко-близко ко красивым карим глазам: Габи глядит на саму себя, собирающую каштановые волосы в высокий хвост, а потом переводит удивлённый взгляд на Илью. Илья чувствует, как по вискам скользят капельки пота. Наполеон переводит заинтересованный взгляд с Габи на Илью и обратно, улыбаясь в предвкушении. — Илья? — Они не мои… Я просто… — Илья наклоняется, пытаясь подобрать разбросанные фотографии, и нагрудный карман, словно издеваясь, выдаёт все своё содержимое оживившейся Габи, Соло деликатно кашляет, рассматривая фотокарточку уснувшей девушки, отлетевшей ему прямо под ноги. — Послушайте, это для миссии, мне даже не нравится Габи, я просто… Видя довольные улыбки Габи и Наполеона, Илья взрывается фейерверком ярости, судорожно пытаясь сгрести фотографии раньше, чем до его сердца доберётся полная невиданного энтузиазма Габи. «Blyat! Net! Net! Net! Ya prosto… Я просто храню их для отчётов, просто послушайте!» Но Габи вдруг легко перехватывает руки Ильи, как тогда во время танца, и Илья готовится вновь получить по лицу, наконец заслуженно, когда влажные нежные губы накрывают его, а тонкие пальчики стискивают ладони, словно Габи боится, что он вновь отстранится, вдруг выстроит новую стену, но Илья только притягивает ближе и целует-целует-целует, пока не заканчивается воздух, пока она не отстраняется, сверкая твёрдой уверенностью правого из-под полуопущенных ресниц. — Тебе очень идёт эта помада… — говорит Габи, сидя рядом, между десятков фотокарточек. Наполеон посмеивается. Илья три раза моргает.