***
В полностью прокуренной гримёрной совершенно негде развернуться. Помимо огромных картонных коробок, наставленных друг на друга чуть ли не до самого потолка, на полу была раскидана одежда всех фасонов и расцветок, бутылки из-под алкоголя, театральные брошюры и скомканные бумажные листы. Для Тодда, здешнего мастера на все руки, подобная картина была в порядке вещей. Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, он мечтал поскорее очутиться дома, где его ждала любимая жена и двое очаровательных детей. Не плати в театре довольно приличную для его положения сумму, Тодд ни за что бы здесь не остался. Слишком паршиво он чувствовал себя рядом с капризными актёрами, вызывающими певичками и с тем нервным режиссёрским сбродом, от которого постоянно слышались лишь одни упрёки. Каждый из них был по-своему омерзителен, но тот мужчина, что сидел в кресле перед туалетным столиком, был воистину уникальным. — Мистер Коэн, — Тодд не выдержал и подал голос, — не хочу вас отвлекать, но уже далеко за полночь. Директор мне голову оторвёт, если я оставлю боковую дверь открытой. В ответ послышалось неразборчивое мычание. Артист был полностью погружён в чтение утренней газетёнки, невесть как оказавшейся в гримёрной. На его бледном лице отражалась крайняя степень недоумения. Неожиданно Коэн вслух процитировал выдержку из статьи, да так громко, что Тодд невольно подпрыгнул от испуга. — «К театру Шуберта выбросили мертвого кита, который с каждым вечером смердит все сильнее». Какая неслыханная наглость! Это так критики оценили мою постановку? Газета была тут же смята в один большой ком и закинута куда-то за коробки. За ней могла бы последовать и баночка с пудрой, однако Сандер в последний момент одумался и поставил её обратно на столик. К гриму он испытывал особо нежные чувства. — Будь у меня возможность, я бы поубивал этих «ценителей прекрасного» голыми руками! Труд художника имеет слишком большую цену, настолько огромную, что этим нытикам из редакций даже и не снилось. Творец словно отдаёт часть себя, разрывает душу на части… Коэн резко прервал свою тираду, словно его настигла другая мысль, не требующая отлагательств. Казалось, что он только сейчас заметил присутствие другого человека. Артист с любопытством склонил голову на бок и изучающе осмотрел мастера. Тодд, у которого от тяжёлого взгляда ярко-зелёных глаз по спине побежали мурашки, осторожно попятился к выходу. Его не покидало мерзкое ощущение, что он оказался не в том месте и не в то время, и что надо поскорее уходить, пока не случилось что-то ужасное. — А вы что думаете об этом, мой дорогой? Вопрос, адресованный Тодду, заставил того вернуться в исходное положение, хотя ему и не понравилось, как Коэн его назвал. — Критики… лица неприкосновенные, сэр. — Да что вы говорите? Артист медленно поднялся с кресла. В полузатемнённом помещении он казался ещё более тощим, чем был на самом деле. Тодду оставалось лишь поблагодарить всех богов, чьи имена он смог вспомнить, что на момент их разговора Коэн успел смыть со своей физиономии тот ужасный грим. — У них нет лица! — гневно воскликнул Сандер. — Ведь если оно есть, значит человек способен видеть. Но они не могут. Они… они слепцы. Я с готовностью приношу себя в жертву, показываю людям мир таким, какой он есть на самом деле. Не ту фальшь, что окружает нас на протяжении всей жизни, нет. Это всего лишь тени, тени иного, настоящего мира. Я обливаюсь кровью и освещаю людям путь. Хочу, чтобы они прозрели, но эти, — он указал рукой в ту сторону, куда совсем недавно выкинул газету, — никогда не насладятся моим светом. Искусство обнажает обман, и мне… Коэн смолк и похлопал руками по карман пиджака. Они оказались пустыми, и за злобным бормотанием послышался тяжёлый вздох. — Извините, друг мой, у вас не будет закурить? — голос стал совершенно мягким, словно вопрос был адресован не тридцатилетнему мужчине, а маленькому ребёнку. Тодд отрицательно мотнул головой. — Очень жаль! Сегодня был тяжелый день, мне просто необходимо немного расслабиться. Не хотите составить мне компанию? Сандер улыбнулся и кокетливо подмигнул мгновенно побледневшему мастеру. Тот без промедлений сорвался с места и как можно скорее устремился к выходу, понимая, что и минуты более не протянет с этим психом.***
В ресторане, куда артиста занесло по странному стечению обстоятельств, подавали только самые лучшие блюда и вина наивысшего качества. За небольшими столиками, накрытыми белоснежными скатертями, сидели важного вида мужчины и женщины, к которым то и дело подбегали взволнованные официанты. Картины на стенах, живая музыка, место для танцев… Роскошь, да и только. Подходящее заведение для сливок общества. Обычным людям проход сюда был закрыт. — Очень рад, что вы приняли моё приглашение, мистер Коэн, — человек, сидевший напротив, довольно улыбнулся. Его лицо казалось смутно знакомым. Возможно, что фотографию этого человека печатали в газетах? Но сомнений не было — этот мужчина держал в банке приличную сумму. — Вы очень лестно отозвались о моей выставке, — робко заметил Сандер. Он не смог выдержать пристального взгляда собеседника, поэтому стал второпях изучать меню. На самом деле огонёк самолюбия, уже начавший понемногу затухать, вспыхнул с новой силой. И Коэну потребовалось немало усилий, чтобы сохранить спокойствие. Он боялся сболтнуть чего-нибудь лишнего, поэтому упорно ждал, пока мужчина не заговорит снова. Испытывать муки ожидания пришлось недолго. — Это было просто потрясающе! Хочу признаться, что я уже давно слежу за вами, мистер Коэн. Ваше творчество не могло оставить меня равнодушным. В мазках кисти, в нотах, в словах и движениях я вижу борьбу, разрушение уже привычного и дешёвого, но рождение чего-то нового… Незнакомец придвинулся ближе к столу и понизил голос. Видимо, он не особо желал, чтобы их разговор услышал кто-нибудь чужой, но все его опасения были напрасны — в ресторане было довольно шумно. — Вы — самый настоящий эгоист, Коэн, — продолжал он, при этом лёгонько стукнув кулаком по столику. — Вы не боитесь показать людям себя, посвятили всю жизнь работе и ставите себя выше этих… «паразитов». Я уважаю таких, как вы, и готов дать нечто большее, чем просто лестный отзыв! Надувшийся от гордости, Сандер с любопытством осмотрел собеседника. В тот же миг он стал осознавать, что незнакомец обладал неплохой такой харизмой, а ещё привлекательностью. Слушать хвалебные оды от такого человека было сущим удовольствием, пускай в его речи и слышался непонятный акцент. — Ваши слова ласкают слух! Но я не совсем понимаю, о чём вы говорите, мистер?.. — Меня зовут Эндрю Райан. И у меня лишь одна цель — спасти гениев мысли от современного общества, избавить их от цензуры и морали, подарить полную свободу действий. И если вы готовы изменить свою жизнь раз и навсегда, то прочтите это письмо, как только вернётесь домой. Выбирайте, мистер Коэн. В конце концов, именно выбор делает нас самих, не так ли?***
Утопия наяву? Пристанище для «самых светлых умов»? Город, построенный на дне Атлантического океана? Всё это могло показаться полным бредом, не говори Райан о своём замысле с таким энтузиазмом. Этот тип решил бороться с обществом до самого конца, потратил всё своё состояние, лишь бы укрыться от государственных «паразитов». Но почему-то Коэну эта затея нравилась всё больше и больше. Райан предлагал ему площадку для творчества, избавление от поганой цензуры и толпы поклонников. Впрочем, о последних не стоило сильно волноваться — если в Восторге действительно будут жить только лучшие люди современности, то Сандер быстро обретёт популярность. Его старания наконец-то оценят по достоинству. Огонь Райана с каждой минутой манил всё сильнее. Сандер чувствовал это притяжение, видел свет, на который хотел лететь. Его не испугала перспектива жить вдали от солнца до конца своих дней, он не боялся оказаться жертвой холодных морских пучин, тогда он совсем ничего не боялся. Только безумец мог согласиться на подобное, но Коэна это не волновало. Всё, чего он хотел, это лететь на огонь, словно мотылёк, даже не задумываясь о том, что легко может сгореть в беспощадном пламени.***
Банкет, на котором присутствовали выдающиеся личности Восторга, проходил просто великолепно. И дело было вовсе не в том, что подавали изысканные блюда или алкогольные коктейли. Просто здесь, среди гениальнейших людей современности, не нашлось места ни одной из подружек Райана. Эти девушки, которые только и могли, что мило хлопать глазками и демонстрировать окружающим свои достоинства, доводили Коэна до белого каления. Каждый раз, когда он замечал мэра города с одной из этих сирен, в груди сжимало с такой силой, что становилось трудно дышать. Ужасное чувство ревности съедало изнутри, и Коэн ничего не мог с этим поделать. Единственное, что ему оставалось, это радоваться возможности хоть иногда поговорить с дорогим человеком. — Ты сегодня какой-то хмурый, Сандер. Райан сидел в кресле близ окна и с довольным видом курил сигару. Сегодня у него было просто отличное настроение. — Нет, вовсе нет, — Коэн отрицательно мотнул головой. — Просто устал немного, вот и всё. Кто знал, что фотосессия отнимает столько сил? — Согласен. Мы позировали этому фотографу минут сорок! Особенно ужасно получилось с общей фотографией. Помнишь, как ему не понравилась причёска Тененбаум? Она аж покраснела от такой наглости. — А Сушонг? «Ваши очки какие-то кривые, пожалуйста, снимите их!» — Сандер стал передразнивать итальянский акцент фотографа. — «О, нет-нет! Ваши глаза очень маленькие, наденьте очки обратно». Бедняге было проще повернуться к объективу затылком. Райан запрокинул голову назад и громко рассмеялся. Такие моменты Коэн особенно любил. За всё время существования Восторга Эндрю Райан ещё ни разу не уходил в отпуск. Он постоянно сидел за работой у себя в кабинете и почти не оставлял времени для развлечений. Ну разве только ради какой-нибудь Дианы МакКлинток он готов был посвятить несколько ночных часов любви. Теперь же Коэн как-никогда ощущал свою значимость для друга. Он сочинил гимн для Восторга, отображал в своём творчестве все ужасы мира на поверхности и без устали восхвалял Райана в своих песнях и постановках. А теперь тот сидит и смеётся над кривляньями артиста, причём так громко, что остальные невольно смерили их любопытными взглядами. Эндрю нужен был свет, и Сандер любезно дарил его. — Я ни капли не удивлюсь, если Сушонг похитит этого фотографа и сделает участником своих экспериментов, — Райан прекратил смеяться и перевёл взгляд на учёных, толпившихся у барной стойки. — Пускай так. Салливан даже не посмеет и выговора ему сделать. И Сушонг, и Тененбаум на пороге великих открытий. — С этим я не могу поспорить. Но почему на фотосессию ты не пригласил Штайнмана? Коэн кивнул в сторону мужчины, эмоционально объяснявшему что-то важное Джулии Лэнгфорд, местному ботанику. Женщина принимала активное участие в беседе, изредка попивая вино из хрустального фужера. — А что со Штайнманом? Он же просто пластический хирург. — Я бы так не сказал. Он — настоящий человек искусства! Только вместо кистей он использует скальпель, а его холст — человеческое тело. — Звучит немного зловеще, — Райан закинул ногу на ногу и вновь затянулся сигарой. — Надеюсь, он придерживается реализма в своих работах. — Доктор является фанатом великого Сандера Коэна. Возможно, когда-нибудь и он попробует подражать мне… Райан испытующе посмотрел на друга, словно не поверил услышанным словам. Концепция людей с перекошенными лицами ему совсем не понравилась. Однако Сандер на это никак не отреагировал. Теперь, когда он стал полноправным героем Восторга, лучом света на дне океана, он мог позволить себе говорить то, что хотел. — Иногда ты становишься просто сумасшедшим, дорогой друг. — Да, Эндрю, — Коэн натянуто улыбнулся. — Я безумен, как мартовский заяц.***
Время шло, а Восторг с каждым годом менялся всё больше и больше. Ещё пару лет назад город был тем самым райским местом, той утопией, до которой не могли добраться жадные до наживы «паразиты». А теперь на улицах начались беспорядки, среди жителей то и дело появлялись недовольные господствующей философией и действующей властью. Злобу граждан, чьи мечты о богатой и беззаботной жизни были разбиты предпринимательской конкуренцией, только подогревал Фрэнк Фонтейн — местная шишка, заработавшая неплохие деньги на чёрном рынке. Негодяй воспользовался слабостями людей, отрезанных от внешнего мира, и вложил огромные средства в контрабанду товаров с поверхности: табачные изделия, алкоголь, украшения, одежда и даже наркотики… Но не это злило Райана. Свобода, частная собственность и бизнес, строящийся на полном получении прибыли — это был главный козырь в руках Фонтейна. Бандит ничего не нарушал, он послушно соблюдал все те предписанные нормы, которые мэр города так восхвалял. А доказать связь с поверхностью пока не получалось. Нет, Райан не станет арестовывать человека, который всеми силами рвался на вершину Восторга. И пускай тот собирает вокруг себя сторонников, пускай спонсирует Тененбаум с её проклятым АДАМом и светит своей мерзкой рожей с рекламных плакатов. Эндрю Райан будет ждать. — Ну и что это такое? — поинтересовался он, стараясь отвлечься от хмурых мыслей. Перед ним, на кофейном столике, лежал плакат с премьерой нового музыкального альбома. На нём в нарочито мультяшном стиле был изображён Сандер Коэн, выступающий на сцене. Глядя только на один рисунок, можно было предположить, что содержание предстоящего альбома не претендовало на культурную ценность. — «Анна Калпеппер представляет: Певчая птичка Райана», — прочитал Эндрю вслух и перевёл взгляд на друга. Коэн находился в крайней степени бешенства. Нервно заламывая себе руки, он бродил взад-вперёд по гостиной и никак не мог найти себе места. Судя по его внешнему виду, он сорвался прямо со сцены. Толстый слой грима на лице, белоснежная рубашка, фрак с брюками, разве только рояль с собой не приволок. — Тебя это задевает? — решил спросить Райан после минутной тишины. — Ты ещё спрашиваешь? Да, чёрт возьми! Это плевок в наши с тобой души, Эндрю. Она просто издевается над нами, издевается надо мной, маэстро Коэном! — Сандер остановился и поднял руки вверх, восхваляя своё собственное имя. — Скольким мне пришлось пожертвовать, чтобы добиться таких высот? Всем! Пока я ночи не спал, создавая из красок и холста шедевры, пока скакал по сцене, словно заяц, и надрывал голосовые связки, эта дешёвая певичка лишь усмехалась над моим талантом и пихала мне палки в колёса. Он замолчал и набрал в лёгкие побольше воздуха. Он всеми силами старался успокоиться, но удавалось это не очень хорошо. Его начинало трясти. — Калпеппер оскорбляет меня в публичных местах, срывает постановки, разносит в пух и прах всё моё наследие, а теперь… это?! Сандер не выдержал и сел рядом с Райаном на диван. Тот любезно предложил выкурить сигару и успокоиться, но артист его почти не слушал. В один момент его вдруг настигла ужасная мысль, что певичка всё знает, что она в курсе про чувства к Эндрю. Если так и дальше пойдёт, то слухи о влюбившемся художнике разлетятся по всему Восторгу, и тогда Коэн просто не сможет посмотреть другу в глаза, а жизнь превратится в кромешный ад. Нет, здесь, на дне океана, не главенствовали какие-либо традиции и прочие устои, которые так почитались на поверхности. Утопия была создана для гениев, а им разрешалось всё… почти всё. Однако Коэн боялся Райана, боялся его реакции. Он не мог предугадать, что тот скажет, как поступит в ответ, и это пугало сильнее, чем отрицательный отзыв в газете. Наконец, тишину нарушил хозяин квартиры. — Я устрою собрание и выдвину на обсуждение выходку Калпеппер. Она представляла ценность лишь первые несколько лет своего пребывания в городе. К тому же она всё активнее выступает против моей философии. — Ты уберёшь её из Центрального Совета? — Да, если другие будут не против, — Райан потушил сигару о пепельницу и поднялся на ноги. — Поверь, лишившись власти, она как можно быстрее уползёт в свою нору. Коэн злобно усмехнулся. — Это не поможет. У неё появляется всё больше и больше сторонников, поголовно недовольных жизнью в Восторге, недовольных тобой и твоей идеологией. Уволив Калпеппер с поста советчика, ты только ещё больше разозлишь помешавшихся граждан. Слышал об армии Фонтейна? — Жду не дождусь, когда он утонет на собственном рыбзаводе! — Но у него есть АДАМ… — Проклятие! Это чёртово вещество уже повсюду, но я говорил и до сих пор говорю, что не пожалел об отказе сотрудничать с Тененбаум. Ты видел, что происходит с людьми из-за употребления этого АДАМа? Райан замолчал и открыл дверцу бара. Ему явно хотелось чего-нибудь выпить, что было не похоже на него. Многие знали мэра города, как убеждённого трезвенника. — Мне остаётся только надеяться, что на этот наркотик подсели лишь приспешники Фонтейна. Верно, Сандер? Ты ведь не притрагивался к этой дряни? — Конечно нет, Эндрю! Как можно? — воскликнул Коэн и тут же удостоверился, что рукава фрака надёжно закрывают исколотые руки. Райан кивнул и наполнил два бокала янтарной жидкостью. Виски в Восторге кардинально отличался от настоящего как по вкусу, так и по градусу, однако пить его всё же было можно. — Ты же знаешь, чего я хочу? — поинтересовался Коэн, когда Райан вновь сел на диван. Тот опустил голову, но ничего не ответил. Вместо этого он припал губами к бокалу и залпом осушил его. — Недостаточно просто уволить Калпеппер. От неё надо избавиться. Раз и навсегда! Сандер чувствовал, как где-то внутри него вскипает сумасшедшая злоба. Свою собственную речь он слышал какой-то отдалённой и чужой, словно говорил совсем другой человек, испуганный и в то же время пожираемый неконтролируемым гневом. Он отставил бокал с нетронутым алкоголем на кофейный столик и придвинулся ближе к Райану. Тот посмотрел на Коэна лишь тогда, когда длинные пальцы артиста сжали руку чуть выше локтя. — «Город, где художник не боится цензора…» — процитировал Райан сам себя, с сомнением глядя в глаза Сандера. — Я не могу арестовать или убить её. Это разрушит все мои принципы, уничтожит Восторг, как утопию. — Но она опасна! — вскричал Коэн, ещё сильнее сжав руку друга. — Если ты не остановишь Калпеппер, то она продолжит досаждать мне. Она убьёт меня, Эндрю! Райан вновь отвёл взгляд в сторону. И хотя он выглядел как человек, который знал, что говорил, внутри него шла борьба. Певичка уже давно мозолила ему глаза, так и напрашиваясь на неприятности. Однако эта девица всего лишь сочиняла глупые песенки о Восторге, высмеивая всех, чьё мнение не совпадало с её собственным. Мягкий голос Коэна теперь раздавался над самым ухом. Он сократил расстояние между ними до неприличной близости и теперь навис над Райаном, словно хищник над жертвой. Он буквально молил о расправе над Калпеппер, и, в конце концов, Эндрю не выдержал. — Ладно, уговорил! — буркнул он, отодвигаясь от друга на край дивана. — Я поговорю об этом с Салливаном. Только, пожалуйста, не сходи с ума. На лице Коэна постепенно стала появляться улыбка, совершенно ненормальная и кривая, будто кто-то специально потянул ниточкой за один уголок рта. — Спасибо, Эндрю… — благодарно прошептал он и почему-то заплакал. — Спасибо тебе!***
Когда жители Восторга праздновали наступление нового, пятьдесят девятого, года, в ресторане «Кашмир» и ещё нескольких других местах города грянули взрывы. Волна террора унесла с собой множество жизней, дав начало гражданской войне. Одни кричали, что во всём виноваты бунтовщики, свихнувшиеся от АДАМа, другие — что мэр решил избавиться от всех, неугодных ему, и что каждого из них будет ждать виселица, третьи и вовсе не знали, о чём думать, поэтому тратили последние деньги на оружие, чтобы попытаться спасти свою жизнь от двух враждующих сторон. Фрэнка Фонтейна уже давно не было в живых. Не желая сдаться властям, он погиб в массовой перестрелке, оставив после себя огромную корпорацию по производству плазмидов и тоников. Её Райан поспешил присвоить себе, но дела в городе с каждым днём шли всё хуже и хуже. На улицах всё чаще появлялись мутировавшие люди, изувеченные как физически, так и умственно. АДАМ калечил человека, но давал сверхспособности, убивал личность, но позволял играть с собственными генами. В итоге оставшиеся мирные жители подвергались нападению со стороны чудовищных существ, умевших метать молнии из рук и сжигать всё живое на своём пути одним щелчком пальцев, и в то же время совершенно деградировавших, опустившихся до первобытного уровня. Восторг медленно угасал, надежды больше не осталось…***
Форт «Веселый» уже давно лишился присущих ему напыщенности и грандиозности. Когда-то в этом месте царила неутихающая суматоха. Бесчисленное множество мужчин и женщин перебегали с одного магазина в другой, громко разговаривали, смеялись и раскидывали деньги направо и налево. Гипнотизирующий свет неоновых вывесок отражался от начисто отполированного пола, потолка и стен, играл всеми цветами радуги на дорогих и не очень дамских украшениях. Неразборчивая человеческая речь сливалась воедино с играющей из автоматов музыкой, со звоном хрусталя и с восторженными криками счастливчиков, попытавших свою удачу в казино «Фортуна фараона». Теперь здесь господствовали мрак и уныние, так не гармонирующие с названием форта. Стеклянная крыша атриума дала брешь, через которую обильной струёй лилась морская вода. Скоро здесь всё затопит, но не так скоро, чтобы не успеть закончить очередной шедевр. Осталось только прикрепить фотографии, и «Квадриптих» будет готов. Руки Коэна измазаны в гипсе и крови также, как и одежда, но его это мало волнует. Он во все глаза смотрит на своё произведение, и у него перехватывает дыхание. Мужские фигуры, застывшие в грациозных позах, держат четыре фоторамки и смотрят на артиста так, будто ждут от него раскаяния. Но Коэн и не собирается делать этого. Наоборот, те самые бездари должны благодарить его за оказанную услугу стать частью прекрасного. Шум открывающейся двери заставляет его отвлечься от лицезрения своей работы. В коридоре появляется перекошенная женская фигура в порванном белом платье. — Мистер Коэн, — зовёт она его, при этом её крик больше напоминает стон, — ну дайте мне ещё одну роль! Она резко вздрагивает, и тёмные волосы, грязные и слипшиеся, падают на лицо, скрывая заплывший глаз. Художник отрицательно качает головой и издевательски ухмыляется. — Зачем вы так со мной поступаете?! Женщина начинает плакать и втягивает голову в плечи. При этом кожа на её шее сильно сморщивается, словно чулок. — Подойди ко мне, Бетти, — неожиданно шепчет Коэн и протягивает руки в сторону женщины. Та резко перестаёт плакать и осматривает его заинтересованным взглядом. По началу ей не верится, и она какое-то время топчется у входа, но затем быстро подбегает к нему. Остановившись в метре от артиста, она с нетерпением ждёт его дальнейших действий. Сейчас Бетти больше напоминала маленького ребёнка, которому обещали подарить игрушку. — Закрой глаза. Мягкий, но совершенно безумный голос не вызывает у женщины никаких опасений, и она подчиняется. Наивное создание… Коэн одним взмахом руки рассекает воздух около шеи Бетти, и та не сразу понимает, что холодный скальпель только что полоснул её горло. Кровь хлынула из раны тёплой струей и женщина, беспомощно открывая и закрывая рот, упала на мокрый пол и забилась в предсмертных конвульсиях. — Я это заслужила! — в последний раз вскрикивает она и затихает, теперь уж насовсем. Сандер смотрит на обмякшее у его ног тело и самодовольно улыбается. Бетти попросила у него роль, и он великодушно исполнил её просьбу. Надо только поскорее погрузить тело в гипс, пока оно совсем не остыло.***
В Центре управления Восторгом была настоящая бойня. По крайней мере, так показалось Коэну. Выломанные входные двери и многочисленные отверстия в стенах, оставленные пулями. Если бы не тот мальчик, Мотылёк, летящий на свет, Коэн сюда бы никогда не пришёл. Прихрамывая, он преодолевает последний коридор и останавливается у входа в кабинет мэра. Здесь царит ещё больший кавардак: осколки стекла на полу, раскиданная мебель и куски металла от взорвавшихся турелей, а ещё кровь… Много крови. Только сейчас Сандер замечает человека, лежащего посреди помещения. И пускай лицо несчастного было изуродовано от ужасных побоев, артист мгновенно узнал в нём своего давнего друга. Сердце болезненно сжалось, и Коэн застонал. Как в тумане, он приблизился к бездыханному телу и упал перед ним на колени. Он знал, что так будет, знал, что Мотылёк закончит это паршивое дело. Но разве так погибают великие? Эндрю Райан, человек, который построил утопию, был убит не кинжалом, не ядом и не пулей. Череп покойного был насквозь проломлен… клюшкой для гольфа? — Нет, — едва слышно прошептал Коэн, дотрагиваясь пальцами до холодной щеки Райана. — Я пошёл за тобой не ради этого, Эндрю. Ты не можешь просто так уйти. На глазах навернулись слёзы, и Сандер позволил накопившимся чувствам выйти наружу. Его тихие всхлипы постепенно переросли в громкое рыдание. — Я мог бы покорить Бродвей, стал бы восходящей звездой Голливуда, был бы признан по всему миру, но вместо этого я последовал за тобой. Ты обещал мне славу, деньги и толпы поклонников! Ты говорил, что я — гений своего дела, что мой талант покорил тебя. А теперь ты лежишь здесь и тебе совершенно плевать на все обещания?! Коэн ударил кулаком по деревянному полу, сильно поранив руку об осколок стекла. — Ты подарил мне свет, Эндрю. Поманил за собой… И что же? Чего ты этим добился? Ты мёртв, а я останусь гнить в этом паршивом городишке до конца своих дней. Он уже не помнил, сколько времени просидел у тела Райана. Злость постепенно отступала, и Сандер стал всё острее чувствовать всепоглощающую тоску. Даже теперь, когда друг лежал мёртвым на полу своего кабинета, Коэн так и не смог произнести заветные слова. Страх быть отвергнутым оказался ещё сильнее, чем был раньше. И артисту оставалось только гадать, что именно думал о нём Эндрю Райан, как бы отреагировал на признание в любви? — Глупый заяц, — прохрипел Сандер и горько усмехнулся, — попался в капкан…***
Теперь Восторг полностью заброшен. Последний человек, претендовавший на звание мэра, бесследно исчез, и город окончательно погрузился во тьму. Возможно, что спустя десятки лет это место найдут люди с поверхности, «паразиты». Но когда они доберутся сюда, то здесь не останется ни единой живой души. Всего лишь в нескольких окнах горит свет. Большинство зданий затоплено или полностью разрушено. Город мёртвых, иначе и не назовёшь. В одном из люксов Меркурия звучит музыка. Кто-то играет на расстроенном рояле, причём так старательно, что мелодия даже приятна для слуха. Она то затихает, то вновь начинает греметь с новой силой. В номере Сандера Коэна изредка появляются гости. Изуродованные мутанты, почти что полностью потерявшие человеческий вид, тихонько забиваются в угол гостиной и молча слушают игру маэстро. Кто-то даже предпринимает жалкие попытки станцевать. Сам мистер Коэн настолько увлечён своим делом, что часами может не замечать присутствующих. Его лицо, также подвергшееся влиянию АДАМа, надёжно скрыто под маскарадной маской кролика. Лишь изредка он поднимает взгляд на мутантов, внимательно осматривает, словно пытаясь увидеть среди них знакомое лицо, и продолжает играть. Когда, наконец, Коэн отрывает свои пальцы от клавиш, квартира совсем ненадолго погружается в тишину. Почти что сразу ему начинают аплодировать, и он вздрагивает. Звук тысячи хлопков пробуждает в нём приятное чувство, Сандер предаётся забвению и видит себя на сцене. Свет прожекторов направлен только на него, вспышки фотоаппаратов и крики поклонников, он — любимец публики, непревзойдённый талант и попросту человек, к которому все стремятся. Впервые за долгое время Коэн улыбается и даже делает несколько поклонов в сторону своих обожателей. Однако, когда он открывает глаза, перед ним по-прежнему стоят уродливые создания. Они громко хлопают обезображенными культями и восторженно верещат. Этот звук становится слишком громким и единственное, что хочет сделать Сандер Коэн в такие моменты, это оторвать себе уши.