Все круги разойдутся, И город окутает тьма
Клинт смотрел на привычный ночной пейзаж с высоты птичьего полета. Он был подавлен, и даже любимое место не помогало ему с тяжелыми мыслями. Сколько уже прошло со смерти самого близкого человека на свете? День? Месяц? Год? Он не очень понимал, как теперь протекало время, все стало словно одним длинным серым днем, а солнце перестало освещать путь. Оно стало черным. Раньше у солнца был яркий рыжий цвет, оно окутывало своим жаром и давало силы для нового дня, а сейчас Клинту попросту не за что было схватиться. «Соколиный глаз» — хорошее имя для одинокого волка, только теперь от самого воспоминания об этом становилось тошно. Да даже от собственного имени было не по себе — слишком часто он слышал его из пухлых уст Романовой, а теперь ее нет. Она отдала свою душу за спасение его, но правда в том, что его жизнь тоже осталась на Вормире. Он вернулся в то время, когда был хладнокровным убийцей — ни эмоций, ни чувств, ни привязанностей. Идеальная машина для убийств, а потом появилась Наташа. Будапешт многое изменил в его жизни, и Клинт надеялся, что в ее тоже. Однако сейчас она его оставила.Двадцать лет я смотрю в календарь, И все эти годы в календаре зима. И метель не дает нам уснуть, Не дает нам допеть до конца.
Неожиданно даже для самого себя Клинт ударился в воспоминания. И как назло: в самые приятные, от них раньше было тепло и хотелось набрать номер, который уже был выжжен в сознании, а сейчас по этому номеру он услышит только длинные трагичные гудки или «абонент временно недоступен». Это была Сибирь. Их закинули в самое пекло (как и всегда), но жарко там не было. За полюсом вообще сложно похвастаться хорошей погодой, а зимой природа расходилась не на шутку. Закрываясь шарфами от мороза и ветра, они отбивались от вражеских солдат в надежде найти у кого-то из них заветный чемоданчик, который так нужен был Фьюри. Само задание вспоминать было не особо интересно. Оно ничем не отличалось от остальных: чистая работа, без лишнего шума, только пара выстрелов и мертвые тела, которые очень скоро замела пурга, именуемая в тех краях черной. А вот захудалый отель на краю Сибири хотелось вспоминать снова и снова. Их номер не тянул даже на половину звезды. Отопление было еле рабочим, во всех углах — комочки пыли да такие, что уже скоро превратятся в полноценное перекати-поле, а под ногами ветхие доски жалобно скрипели. Около холодильника одна из них настолько сгнила, что провалилась, хозяева учтиво прикрыли это ковром, но Бартон как опытный агент, нашел даже это. Правда случайно, а потом матерился на чертовы доски. — Да что б тебя! Ни одного ранения на миссии, а какая-то доска поцарапала! — возмущался он, пока Наташа тихо смеялась, прикрывая рот ладонью. — Ты потише, а то смотри, как бы потолок на тебя не обрушился, чтобы добить. Знаешь ли, он тоже не особо внушает доверие. Бартон поднял голову. Действительно. В правом углу нечто, которое называлось потолком, заплесневело, все было покрыто трещинами, а в левом углу около выхода из номера пошло пузырьками, будто внутри накопился воздух. — Из чего он вообще сделан? — скривился Клинт. — Уверен, что хочешь знать? — усмехнулась Наташа. — Иди сюда, боец, заштопаю тебя. — Не издевайся, — сощурив глаза, ответил он и вытащил ногу из дыры в полу. — И в мыслях не было, — пожала плечами Романова. — Я боюсь, что от дряни, которая может быть в этих досках даже у Фьюри не найдется противоядия, поэтому лучше бы обработать от греха подальше. — Ох, Нат, нам не избавиться от греха. — Я знаю. Ветер завывал в трубах и было ощущение, что сам номер ходил ходуном, но кто знает: может, так оно и было. Холодный сквозняк пробирал до мурашек, погода явно не была предназначена для жизни. Метель не давала им уснуть, так как казалось, что очередной порыв ветра вот-вот выбьет окно, и они окоченеют прямо во сне. Однако агенты нашли, чем заняться. И, сливаясь в желанном всю миссию поцелуе, они забыли и про ветер, и про дерьмовые условия, и про весь чертов мир. Были важны только два разгоряченных тела, которые стали единым словно на вечность. Огонь окутал комнату, или Клинту так казалось, когда он видел перед собой растрепанные локоны Романовой. И как выяснилось, в этом номере не только пол слабый, но и ножки у кровати, которые не выдержали натиска и треснули посередине действа, чем вызвали самодовольную улыбку Бартона. Наташа же была не в том состоянии, чтобы замечать подобные мелочи. — Обязательно было кидать мой костюм в угол? Он теперь весь пыльный, — недовольно отряхивая одежду, ворчала Наташа с утра.Словно паралитическим газом Наполнены наши сердца.
Клинт продолжал сидеть на краю крыши и разглядывать верхушки. Взгляд не осмеливался опускаться вниз. Нельзя. Не сегодня. Блять, Нат, какого черта! Они столько всего пережили, и Бартон никак не мог взять в толк, как же этот мудак с красным лицом и какой-то там камень посмели отнять ее у него. Если уж вспоминать пережитое, то нельзя не вспомнить тот день во Франции. Очередное задание, которое оказалось не таким уж простым. И тогда он облажался. Им нужно было убрать одного очень охраняемого мерзавца, который безумно мешал Щ.И.Т.у. И каждый раз, когда Бартон видел, что из-за задания Наташа в опасности, он думал о том, что Фьюри мог бы и сам разбираться со своими врагами. Клинт не боялся за свою жизнь, но охранял ее, потому что Нат стала самым дорогим, что у него было. И вот наступил финальный момент. Он натянул тетиву и выпустил стрелу с парализующим ниже головы эффектом, чтобы после того, как цель упадет без возможности двигаться, задать пару вопросов, которые интересовали начальство. И как вышло так, что они с Нат не договорились о захвате цели? Буквально секунда понадобилась мерзавцу, чтобы закрыться ее телом словно щитом. Стрела Клинта угодила ей в плечо, а цель удрала на вертолете восвояси. — Черт! — ошалело выкрикнул Бартон и рванул в сторону Наташи. Ей уже ничего не угрожало, они убрали всех охранников, оставалось только закончить задание, но цель оказалась на удивление прыткой. Бартон подлетел к Наташе и словно в бреду начал извиняться, не в силах ей помочь. Яд, которым была смазана стрела, действовал всего сутки, но осознание того, что он причинил боль любимому человеку, сковывало сердце. Дышать становилось физически сложно. — Бартон, успокойся и выполни задание, — железным голосом сказала Черная Вдова, но он ее не слышал. Или не хотел. Подхватив Наташу на руки, он добежал до машины и поехал в отель, в котором они остановились. Вопиющее нарушение правил для агентов, ведь сначала необходимо было выполнить задание — любой ценой. Однако сейчас для Клинта самым важным было доставить Нат в безопасное место. — Нужно было меня оставить там. Зрелище было бы даже забавным, если бы не было таким жутким: Наташа безвольно сидела на сидении, закрепленная ремнями, ее голова была наклонена в бок, и она смотрела на Бартона. Постоянно. Она просто не могла отвернуться. А чувство вины и злость на себя разъедали Соколиного глаза, и этот взгляд был для него самой настоящей пыткой, поэтому он тоже сидел не шевелясь, только выкручивал руль, когда было необходимо, и смотрел на дорогу. — Я не мог. — Ты должен был. — Извини, я… — Ты не хотел стрелять в меня, я знаю, успокойся уже, — закатила глаза Наташа. — И если бы я могла двигаться, то врезала бы тебе со всей силы, чтобы ты уже наконец пришел в себя. Бартон не выдержал и повернулся к ней. — Тогда мне повезло, — Клинт не был бы собой, если бы так не пошутил. — Посмотрим, что ты скажешь ночью в номере и как тебе понравится мое обездвиженное тело. — Романова, ты неисправима. Она лишь усмехнулась и игриво ему подмигнула.У нее было правило — не доверять тем, Кто собой заслоняет свет. И я снял с нее платье, А под платьем бронежилет.
Начинало светать. Бартон даже не заметил, как прошла вся ночь. Он настолько погрузился в воспоминания, что время стало для него чем-то эфемерным. Глядя на рыжий рассвет, он снова вспомнил ту ночь. Самую первую ночь. Одним словом: Будапешт. Сложно сказать, когда их потянуло друг к другу. Может быть, когда он увидел ее в прицеле своего лука, в нем что-то пробудилось, а она почувствовала тоже самое, когда врезала ему впервые. Может, это было позже? Клинт не мог говорить за нее, а за себя — не знал точно. Сейчас казалось, будто эти чувства были всегда. Никто не знал подробностей их встречи. А ведь она осталась жива благодаря… солнцу, если можно так сказать. И своей внимательности, Клинт же оказался слишком ослеплен рыжими локонами и потерял лишь крупицу осторожности, чего хватило. Они встретились на приеме у очень важной городской персоны. У Наташи была цель убрать эту персону, а у Клинта — убрать ее. Романова была в облегающем красном платье в пол и в туфлях, на которых бегать казалось невозможным. Бартон выбил для себя приглашение через связи и выглядел тоже подобающе: черный смокинг, такого же цвета, но бледнее, рубашка, белый галстук. Прям жених на выданье. Он ходил за ней, стараясь уловить подходящий момент, чтобы выполнить задание, а Наташа всегда ошивалась рядом с большим количеством людей; ему же шумиха была ни к чему. И вот, наконец, ему свезло! Она вышла с важной персоной на балкон огромного дворца. Бартон усмехнулся и, поднявшись по лестнице на следующий этаж, занял позицию наблюдателя с более высокой точки. Пистолет был наготове, но он медлил, наблюдая за тем, как Романова заправляла прядь за ухо, хищно усмехалась жертве и умело лицемерила. Важный человек даже не знал, что с ним заигрывала его собственная смерть в лице обворожительной Наташи Романовой. Бартон скинул наваждение и решил, что пора заканчивать. Дернулся, чтобы достать пистолет, но неудачно: он откинул тень на балкон, на котором стояла Наташа, и это не укрылось от ее внимания. Она резко обернулась и, сверкнув глазами, скрылась в зале. Бартон успел сделать лишь один выстрел, но Романова оказалась быстрее: пуля прошла по касательной, а Бартон смог разглядеть бронежилет под красным платьем. Он и не знал, что существовала такая изящная защита. Бартон тогда многого не знал: например, что когда-нибудь будет снимать бронежилет с горячего тела бывшей мишени, которую будет шутливо называть «Нат» и прижимать к себе еще ближе.Когда кончится музыка, Возьми пистолет и жди крика совы, Я приду умереть от любви, Чтобы утром проснуться живым.
Бартон задрал голову и взглянул в небо. Оно было серым и полностью отражало его состояние на душе. Они с Нат никогда не использовали слово «любовь». Так уж сложилось, они пришли к негласному согласию о том, что это слишком светлое чувство для их черных сердец. И все же каждую ночь, когда он приходил к ней или она к ему, все становилось неважным. Счет смертей от их рук, счет предательств, лицемерия и вранья — все обнулялось. Было важно только то, что происходило в спальне. Жар тел и необузданное желание выжать друг из друга все соки. Наташа всегда была страстной: и в бою, и в постели. Каким бы паршивым день не был, они могли оставить его в прошлом и изнемогать от жажды прикоснуться друг к другу. Это было лекарство, а теперь — это его погибель. Его уже ломало, ведь он не мог почувствовать, как она извивается под его сильными умелыми руками, услышать ее стоны. Черт, стоны Романовой были такими, что смогут возбудить даже мертвого. Такая молчаливая, когда ее пытали, и такая шумная под пытками другого рода. У Бартона участилось дыхание. Где эти зеленые глаза, в которых всегда горел огонь? Разве честно, что она осталась на Вормире? Почему он не смог уберечь ее? Кстати, утро после каждой ночи было таким правильным. Они особо не разговаривали, все возвращалось на круги своя само и в безмолвии. Словно переродились и снова готовы ко всему дерьму, которое приготовила для них жизнь. Главное: вместе. И у Бартона забрали его важное — вероломно и абсолютно не справедливо. В одно из таких пробуждений Бартон неожиданно даже для себя заговорил: — Я не хочу тебя терять. И Наташа с неизменной улыбкой ему ответила: — Даже не надейся, Клинт, тебе от меня не избавиться. «Ну и где же ты, Романова» — печально подумал Бартон и откинулся назад, устав сидеть.Кто-то поднял глаза на меня — И из глаз покатилась звезда.
Клинт прикрыл глаза. Бессонные ночи для него не в новинку, но отсутствие сна из любого человека сделает сонную муху. Он старался глубоко дышать, чтобы суметь успокоиться. Смерть Наташи для всех стала шоком, каждый переживал ее по-своему, но Бартон был не настолько сильным, чтобы поддерживать кого-то. Ему было так больно, что он решил остаться один. И был один довольно долго, чтобы почувствовать, что на крыше появился кто-то еще. Он буквально ощутил это всем нутром, но глаза открывать не торопился. Бартон не позволял себе в это поверить, потому что знал: когда откроет глаза, он разочаруется. Откуда-то появилась уверенность, что прямо над ним стоит Наташа и улыбается своей озорной улыбкой. Такое ощущение приходило каждый раз, когда он закрывал глаза. И первое время он подрывался и отправлялся на поиски, словно забыв картину с Вормира. Он искал и искал, пока осознание не опрокидывало его на лопатки, а ведь когда-то этим занималась Нат. Он хмыкнул. Память — оружие пострашнее любой взрывчатки или пушки. Слеза скатилась по щеке. Бартон не хотел открывать глаза и в очередной раз понимать, что он — один. И это навсегда.Если ты слышишь, если ты слышишь меня, Время вышло, а я не успел показать тебе Черный цвет солнца
Он лежал и напевал слова русской песни. Только припев, на большее он был не способен. Эту песню Наташа однажды включила на их плеере, когда они ехали в самую горячую точку в мире. По плану жестокой судьбы они тогда не должны были вернуться живыми. Это казалось попросту невероятным, потому что у их врага склад с оружием и десятки гранат, а у них: два наемных убийцы, готовых умереть друг за друга и выполнить задание любой ценой. Немало, конечно, но арсенал с оружием был бы внушительнее. Каково было облегчение, когда они обнаружили, что все солдаты обучены не самым лучшим образом, а гранаты в руках обезьян теряют свою разрушительную силу. Сейчас то задание казалось детскими играми. И будь Наташа рядом, он обязательно бы напомнил ей о нем, они бы вместе посмеялись над тем, к чему готовились и что получили. Однако смеяться не хотелось. — …я не успел показать тебе черный цвет солнца, — в очередной раз повторил Бартон. Он словно бредил. — Ну, показывай свое черное солнце. Бартон резко распахнул глаза. Когда успело выйти солнце? И это не метафора! Солнце освещало весь город, а на его свете волосы Наташи казались огнем. Он резко сел и уставился на крыши зданий. Он спал? Это сон? Но этот запах — такой знакомый и родной — слишком настоящий. Эта насмешка в голосе и свободная манера говорить. Даже при всем желании он не мог воспроизвести ее в мыслях, так могла только она. Клинт боялся поворачиваться. Он не хотел узнать, что все ощущения — галлюцинация. И все же он встал, все также глядя вдаль. Боялся. Абсурд! Он ни разу так не страшился ни перед кем, он уже думал, что забыл это чувство. Но вспомнил — дрожь во всем теле, ускоренное сердцебиение. Ну, а вдруг она ненастоящая? Как?! Он не хотел вновь разочаровываться, не хотел снова переживать все это, не хотел… мягкая ладонь легла на его плечо и выбила все мысли из головы. Мягкая теплая ладонь. Человеческая. Живого существа. Ее ладонь. Выдох. Бартон медленно обернулся и увидел ее — улыбающуюся, в привычной одежде с идеальной прической. Как всегда. И главное — она была живой и настоящей. Конечно, Клинт был не из тех, кто проявлял свои чувства, но даже он со своим железным сердцем не выдержал и заключил ее в объятия. Настолько крепкие, что казалось вот-вот он сам ее убьет, задушит. Снова. Вопросы задавать не хотелось. Он впился в ее губы жадным поцелуем, вкладывая в него все ощущения, которые он испытывал. Наташа ответила и мягко обвила его шею руками. Безмолвие. Парадокс, но им хватало тишины, чтобы все понимать. Хотя одно оставалось загадкой: как? И Бартон решил никогда не задавать этот вопрос. Просто потому что не хотел испытывать терпение судьбы. Она дала им второй шанс, (или сотый, тут уж как посмотреть) и единственное, что он мог сказать жизни — «спасибо». — Ты мое солнце в черном латексном костюме, — усмехнулся Клинт, когда разорвал поцелуй из-за нехватки воздуха. Наташа подавила улыбку и наигранно скривилась: — Фу, Бартон, это слишком. — Черт, Романова, ты неисправима. Он крепко держал ее за талию и точно знал, что это не сон. Она действительно жива, а значит… была у них одна общая фишка (из тысячи других): все, что не убило, превращалось в повод для шуток. — Кажется, у тебя на родине говорят, что горбатого только могила исправит. Так вот, с тобой даже смерть не справилась, — ухмыльнулся Бартон. — Я не по зубам этой сучке. — Моя девочка, — он крепче прижал ее к себе, все еще силясь поверить в происходящее. Хотя к хорошему привыкнуть гораздо легче. — Еще раз меня так назовешь, проверим отрастил ли ты крылья, — она кинула взгляд на край крыши, а после перевела свои игривые глаза на него. Совсем не изменилась.