На дне твоих глаз пылает огонь. Ты превращаешь мою жизнь в ад.

Сонхва ненавидит ночь. В последнее время ночь для него превратилась в персональный ад. Она душу выжигает до состояния темнющего пепла, а кровь превращает в огненно-кипящую лаву. В аду, как известно, обитает дьявол. И если ночь для Сонхва это ад, то дьявол в ней никто иной, как Ким Хонджун. Сонхва ненавидит ночь и вместе с тем обожает ее так сильно, что это практически сводит его с ума. Слишком сложно осознавать свою блядскую зависимость, чувствовать себя слабым перед одним единственным человеком. Для Сонхва это как проклятие, а дьявол, похоже, забрал его душу, окончательно осквернив ее своей порочностью. Смотря на Хонджуна никогда было нельзя сказать, что этот человек может хранить в себе столько тайн. Но, как известно, в тихом омуте черти водятся, а судить по первому впечатлению вообще строго не рекомендуется. Особенно Ким Хонджуна. У Хонджуна нет болота с чертями вот даже близко, потому что он сам является тем еще чертом. Глаза у него бесноватые, бегают и блестят опасно, затягивая глубоко на дно. Многие отчего-то путают это с игривостью, а Сонхва от этого тянет въебаться об стену, потому что игривостью там вовсе и не пахнет. Там чистая блаженная похоть, от которой у Сонхва мурашки по коже и непреодолимое желание попробовать губы младшего на вкус. Началось все примерно неделю назад. Тогда, проснувшись среди ночи от тихого стона, блондин совсем не ожидал того, что в итоге увидел. Сон у Сонхва всегда был чуткий, а резкие пробуждения от очередного скрипа или шороха давно стали чем-то вроде обыденности, как для кого-то кофе выпить с утра. Поэтому звук, издаваемый голосом Хонджуна, стал очередной причиной, заставившей его проснуться, и впоследствии тем, что превратило его в одержимого. Первой мыслью было: «Ему плохо?». Сонхва следовало бы свою излишнюю заботливость нахуй послать и спать себе спокойно дальше, но, кажется, в тот момент его сонный мозг отказывался полноценно функционировать, раз даже подобный звук интерпретировал неправильно. Поэтому, ничего такого не подозревая, блондин слегка свесил голову со второго яруса, чтобы проверить, что случилось с их любимым лидером. Вдруг ему и правда плохо. Проверил. Допроверялся, блять. Сперва вся эта картина была, конечно, отнюдь не такой шокирующей. Бьющие в мозг гормоны и неудержимый спермотоксикоз Сонхва мог безоговорочно понять и даже простить то, что чужое удовольствие стоило ему сна. Единственное, что хотелось сказать: «Ты не мог бы дрочить потише?». Но рассмотрев представшую перед ним картину более детально, Сонхва пожалел не только о своем решении помочь ближнему, но и о том, что вообще родился. Потому что к такому эта жизнь-сучка явно его не готовила. Раскинувшийся на постели Хонджун с приоткрытым ртом и прикрытыми глазами, с разметавшимися волосами, томно постанывающий и жаждущий ласки. Он широко раздвигал ноги, самозабвенно насаживаясь на игрушку, что была в его руке и прикусывал палец, стараясь заглушить себя. Выглядело это все абсолютно по-блядски, а тот жар, что исходил от его изгибающегося тела, был настолько сильным, что, казалось, его можно потрогать на ощупь и им же обжечься. Он пропитывал собою всю комнату, и Сонхва почувствовал, как ему стало жарко. Даже батареи, отапливающие их общежитие, казались ничтожно холодными по сравнению с горячим Хонджуном, который продолжал бесстыдно играть с собой, совершенно не замечая того, что его раскрыли. Сонхва хочется в ближайшее окно выйти или глаза себе выколоть чем-то поострее, чтобы наверняка. Но еще больше хочется запустить руку под резинку трусов и хорошенько так подрочить. Ему бы перестать наблюдать за всем этим непотребством, накрыться одеялом с головой и заставить себя спать дальше, но оторвать взгляд становится просто невозможным, да и каменный стояк ко сну совсем не располагает. Хон же увлечен. Он не слышит, не видит, находясь где-то далеко за гранью, в какой-то своей реальности, которой правит лишь одно блаженство. Настоящее дитя порока, рождающее в блондине такие эмоции, ярче которых только звезды на ночном небе. Сонхва уверен – именно так выглядит истинное воплощение похоти. Она просачивается в него с каждым стоном, что слетает с губ младшего и кровь отравляет, и с нею несется к самому сердцу, дабы отравить окончательно. Так сладко и мучительно одновременно блондин еще никогда себя не чувствовал. Он не уверен, что должен делать после всего увиденного, но кое-что интересное все же для себя из этого выносит. Стонет Хонджун, как настоящая шлюха. Бесстыжие игры их лидера продолжаются каждую ночь, и каждую ночь, ложась в кровать, Сонхва клянется себе, что покончит со своими подглядываниями, забудет обо всем и просто ляжет спать. Он даже беруши себе приобрел, чтобы заглушить хонджуновы блядские стоны, но в конечном итоге они так и остаются нетронутыми. Сонхва продолжает наблюдать. И дуреет окончательно. Дуреет настолько, что мечтает теперь в темноте их общей комнаты услышать собственное имя, срывающееся с порочных уст Хонджуна. Это действительно становится похожим на одержимость, но уже как-то похуй. Он готов и дальше тонуть в пороке, если его инкубом будет Ким Хонджун. Хонджун, что так мил и невинен днем, становится грязным и испорченным ночью. И этот контраст просто до чертиков нравится Паку. Пусть он и убивает в нем оставшиеся нервные клетки, но вместе с тем рождает в Сонхва что-то действительно новое, ранее им неизведанное. Кажется, это называют страстью. И ее такую сильную и всепоглощающую Сонхва никогда не испытывал. Игры же каждой ночью становятся все более и более откровенными. Старший абсолютно не понимает, откуда у Хона в арсенале столько секс-игрушек, где и как он умудряется их прятать, что никто до сих пор их не обнаружил, хотя, если честно, лучше ему и не знать вовсе. Еще одного открытия его многострадальный пошатнувшийся разум точно не выдержит. Сонхва и вовсе уверен – Хон когда-нибудь добьет его окончательно. Теперь он знает, что от Хонджуна ожидать можно чего угодно. У Сонхва ноги ватными становятся, а мозг превращается в подобие желе при каждом взгляде на Хона. Находиться рядом с лидером ему крайне сложно, но судьба, похоже, та еще любительница черного юмора. А потому пидорасит его по полной, каждый раз сталкивая их вместе. Хонджун сидит рядом с ним в машине, мило посапывая в дороге на его плече. В перерывах между репетициями лежит на его коленках, когда чувствует усталость или сидит на них, когда не находится свободных мест. Блондин не понимает, как человек может совмещать в себе столько всего сразу, иметь столько противоречий и при этом так легко менять свои маски, чтобы никто и подумать не мог об их существовании, принимая всю его напускную наивность за чистую монету. Сонхва кричать хочется. Неужели никто не видит искры адского пламени на дне его глаз? Неужели никто не замечает лукавую ухмылку, скрывающуюся в тени этого милого личика? Сонхва кажется, что все словом ослепшие, а он единственный, кто наконец прозрел. Однако он продолжает молча стискивать зубы, лишь мысленно взывая ко всем высшим силам, чтобы прекратили его мучения или просто сделали слепым. Потому что сам он никогда не сможет заставить себя перестать смотреть на Хонджуна. Сонхва знал, что когда-нибудь не сдержится. Знал, но продолжал свято верить в то, что у него все под контролем. Но естественно, что ни о каком контроле рядом с чертовым Ким Хонджуном не может быть и речи. Это что-то скорее из области фантастики, чем что-то действительно существующее. Сонхва ломается окончательно под очередным взглядом младшего и в этот момент, кажется, продает свою душу дьяволу. Это происходит так же внезапно, как и той ночью, когда он впервые увидел другую сторону Хона. Они все спокойно ужинают за общим столом, перебрасываясь дежурными фразами вроде: «Передай, пожалуйста, соль», и заезженными в их кругу шуточками. Хонджун свой ужин доедает первым, убирает за собой, как положено лидеру, чтобы подать хороший пример, и, как всегда это бывает после ужина, убегает в ванну. Старший провожает Хона тяжелым взглядом, и в этот самый момент он смотрит на него. Их глаза встречаются всего на миг, но даже этого для Сонхва становится вполне достаточно, дабы понять, что он окончательно и бесповоротно сошел с ума. Он встает и на негнущихся ногах направляется в сторону ванны, напрочь игнорируя ребят, которые в один голос спрашивают куда он. Сонхва не отвечает вслух, но про себя думает, что скорее всего в ад. Потому что любое место рядом с Ким Хонджуном превращается в ни что иное, как в тартар. Тихо приоткрывая дверь ванной, блондин замечает младшего, стоящего у раковины, который просто смывает с лица всю косметику. Отчего-то такой Хонджун кажется ему вдвойне уютным, но Сонхва видел слишком много, чтобы вот так просто теперь на это повестись. Он знает, какое истинное обличье тот скрывает в себе, и Сонхва до чертиков хочется, чтобы младший это обличье ему показал. – Хен? Ты чего здесь? – Хон, наконец, замечает старшего в зеркале и оборачивает голову, с растерянностью на него глядя. Сонхва пока лишь молчит. – Эм... ты не мог бы выйти? Я собираюсь мыться, – снова этот его взгляд из-под ресниц. Бесит. И улыбка эта его слащавая тоже бесит. Бесит. Бесит. Бесит. Сонхва злится на самом деле, но все так же молчит, медленно подходя к лидеру совсем впритык, слегка касаясь собственной грудью чужой спины. Всего на секунду блондин кидает взгляд в отражение зеркала. Хонджун кажется рядом с ним таким маленьким, считай, беззащитным. И Сонхва, если честно, сильно ведет от подобного превосходства над младшим. Сладко. – Т-ты чего? – Хонджун вздрагивает, ощущая прикосновение ладони к своему бедру, и теряется еще больше. – Не надоело? – холодным тоном спрашивает Сонхва, слегка сжимая руку на бедре, и пронзительно смотрит в глаза Хона через ровную зеркальную гладь. Хонджуна этот взгляд гипнотизирует, кажется, он словно говорить разучился, а заодно и дышать, потому что кислорода в легких становится катастрофически мало. Но он продолжает смотреть в почерневшие глаза хена, не смея оторвать взгляд, потому что ему страшно. Потому что такого Сонхва он еще никогда не видел. Та оголенная опасность, что невидимыми нитями расходится от блондина, сковывает все тело, заставляет во рту все пересохнуть, а язык прилипнуть к небу. Однако Хонджун все же находит в себе силы спросить. – Ч-что? – Я говорю, тебе не надоело? – Н-надоело ч-что, хе-ен. Я не понимаю... И лучше бы Хонджуну молчать было. Это он понял в тот момент, когда пальцы Сонхва со всей силы сжимают волосы у него на затылке и резко тянут его голову назад. Хонджун шипит и брыкается как может, а в уголках глаз скапливаются слезы. Потому что, блять, это дико больно. А Сонхва – чертов ублюдок. – Ай! Ч-что ты делаешь, хен... Пусти! Пусти, мне больно! Но Сонхва не отпускает. Он держит крепко, с расчетливой яростью, которая гораздо-гораздо страшнее. И ухмыляется. Хонджун думает, что эта ухмылка душу способна вытянуть, а еще то, что старший сошел с ума. Блондину, однако, плевать, о чем там думает Хон. Он может думать о чем угодно, они оба все равно знают правду. И пусть Хонджун еще не подозревает о том, какого монстра создал, Сонхва обязательно продемонстрирует ему его. Прямо сейчас. Старший без лишних слов одним рывком стягивает спортивные штаны Хонджуна и тянется рукой туда, где, как он и думал, находится анальная пробка. Он слегка надавливает на нее пальцами, с садистским наслаждением улавливая тихий стон лидера, взгляд которого в этот момент, Сонхва готов поклясться, просто бесценен. – А это тебе тоже для душа нужно? – К-как.. к-как ты... – Ты же знаешь, что у меня чуткий сон. Тебе следовало быть потише, если ты не хотел, чтобы у твоего ночного порно-шоу появились зрители. Но ты был таким громким мальчиком, а еще лживым. Ты знаешь, что врать плохо? – Хонджун дрожит, а Сонхва победно ухмыляется, потому что в этот самый момент взгляд младшего становится совершенно иным. – Отпусти, – голос перестает дрожать, становясь лишь слегка хриплым и от того еще более сексуальным. Но Сонхва этого мало. Он вдоволь не наигрался и хочет играть еще, так же как этот засранец играл с его сознанием все эти дни. – Отпусти! – ядовито шипит Хон и снова пытается вырваться, – или... – Или что? Закричишь? Ударишь? – Я.. – Ничего ты не сделаешь. Ты ведь не хочешь, чтобы ребята узнали, что их замечательный лидер на самом деле дешевая шлюха. Ведь так, Хонджунни? – блондин шепчет почти в самое ухо, посылая по телу лидера табун мурашек, и взгляда от зеркала не отводит, ловя каждую эмоцию на его лице. – А знаешь еще почему? В голове Хонджуна в этот момент только: «Потому что иди нахуй». Но он по прежнему молчит и тяжело сглатывает, когда хен снова начинает шептать. – Потому что сейчас в глубине души ты мечтаешь о том, чтобы вместо твоей игрушки внутри тебя оказался я. И твой вставший член полное тому подтверждение, – шах и мат, Ким Хонджун. – Д-да пошел т-ты, – дрожь в голосе возвращается, а младший окончательно сдается. Ему сказать больше нечего, потому что все сказанное Сонхва абсолютная, мать ее, правда. У Сонхва прищур опасный, дикий. А Хонджун его взглядом выжигает и стонет снова, когда пальцы старшего в очередной раз надавливают на пробку. У Хона от такого ноги в стороны разъезжаются и не держат почти, а вот руки хена – да. Он пальцами сжимает раковину, в то время как Сонхва продолжает свои манипуляции, сменяя волосы в другой руке на его шею, и почти доводит до исступления. Хонджуну же в голос завыть хочется. – Трахни уже или отпусти... только не мучай, – младший позорно хнычет и задницей призывно трется о стояк блондина, не сдерживая очередного стона. Сонхва этим доволен более чем. Ему дважды повторять не надо. Хватает всего пары минут, чтобы избавить себя от таких мешающих сейчас штанов вместе с бельем и резким движением вытянуть пробку из жаждущего входа младшего. – Без растяжки... я готов... п-пожалуйста, – почти что в бреду бормочет Хон и красиво прогибается, чувствуя скользящий член Сонхва в ложбинке меж ягодиц. Сонхва с ним особо не церемонится, входя грубо сразу наполовину. И трахает так, что у Хонджуна от подобного искры из глаз сыпятся, а стоны контролировать больше не выходит. Хонджун пальцами по стеклу царапает, и навстречу бедрами двинуться хочет, но не делает, позволяя старшему драть себя, как последнюю блядь. У старшего от такой податливости только башню рвет окончательно и первобытные инстинкты выбираются наружу. Он кусает Хона за загривок, целует, засасывает кожу на нежной шее, оставляя спелые багровые отметины. – Ч-черт... только без засосов, к-кретин. – Это я уж сам как-нибудь решу, малыш, – произносит Сонхва снова и снова, оставляя свои метки только теперь на плечах. – К-конечно... не тебе же п-потом... с менеджером... об-бъясняться. Сонхва на это лишь тихо хихикает и языком ласкает проколотую мочку уха. А младший стонет так громко, пальцами впивается в руку почти что до крови, и от этого внутри блондина узел тугим комом скручивается. Голос Хона звучит слишком идеально, но нельзя, чтобы другие услышали. Поэтому он закрывает его рот ладонью, и, если честно, это тоже выходит не менее сексуально. Хонджуна же такой расклад, похоже, совсем не устраивает. Он мычит и хмурится, а затем и вовсе больно кусает старшего за ладонь. Однако с Сонхва так просто такое не проходит, и он мстит, совсем переставая двигаться. Хонджун на это протестующе хнычет, кусается в два раза сильнее и двигаться сам пытается. Потому что это, черт возьми, невыносимо. Ему так сильно хочется еще. Очень-очень сильно хочется. А Сонхва – просто самый настоящий мудак. – Спрячь свои прекрасные зубки, малыш, если хочешь и дальше чувствовать мой член, – у Хона взгляд красноречивее любых слов, и им он ясно объясняет, куда хену следует пойти, но кусаться все же перестает. – Хороший мальчик, – говорит Сонхва и награждает его новой порцией восхитительных толчков. Хонджуну кажется, что он умрет скоро. А может, и не кажется. Может, он уже умер и в рай отправился, потому что не может на земле быть так хорошо. Член хена слишком идеален, и весь он сам идеален, и вообще все просто слишком. Но Хонджун ему скорее в нос даст, чем признается в чем-то подобном. Сонхва наглеет окончательно, упивается вседозволенностью и проталкивает два пальца в рот стонущему Хонджуну. Младшему пальцы, если честно, ему откусить хочется, чтобы отучился пихать их без разрешения, но еще больше хочется чувствовать в себе член. А потому он послушно пропускает пальцы Сонхва в свой рот и сам неистово посасывает, представляя во рту отнюдь не пальцы. И это даже сильнее возбуждает, а Хон мысленно берет сам с себя обещание когда-нибудь отсосать старшему. Лидер даже с пальцами во рту умудряется стонать по-блядски и глаза закатывает, демонстрируя кайф от каждого движения члена внутри себя. Такой Хон пьянит только больше и в голову бьет не хуже, чем пузырьки от трех бутылок шампанского. Такой вот открытый, жаждущий, прогибающийся над раковиной и со стекающей слюной в уголке губ. Хонджун – его путь к саморазрушению. И Сонхва готов саморазрушиться прямо сейчас. Хотя он и так это уже делает, держа в руках своего порочного ангела. Каждая заслонка его разума уже снесена. У блондина глаза, кажется, кровью наливаются, настолько диким смотрится его взгляд. Он становится грубее, вбивается резче, но Хону так только больше нравится, а участь быть сломанным руками Сонхва его вовсе не пугает. – Х-хе-е-н... ах-хаа... С-сонхва-а-а-хе-ен, – младший всхлипывает надрывно, стонет его имя. Стонет. Его. Имя. Это все, что Сонхва сейчас понимает, а дальше в его голове туман. Там пусто, и ни единой мысли, хоть мало-мальски адекватной, кроме тех, что связаны с Хонджуном. Но их априори нельзя назвать адекватными, потому что все, что с ним связано, лишь сплошной хаос. Сонхва только больше становится неконтролируемым и своему мозгу уже не подчиняется, делая только то, что чувствует. А чувствует он непреодолимое желание вытрахивать из младшего стоны и натягивать на свой орган так, чтобы тот каждый раз, заходя в ванну, вспоминал, кто именно драл его как дешевую шалаву. И плевать уже, что кто-то услышит. Да даже если кто-то зайдет. На все плевать, лишь бы еще немного продлить это сумасшествие и слышать свое имя на обкусанных губах. Хона коробит от взгляда, что он видит в зеркале и глаза прикрывает в легком испуге. Но его встряхивают и снова заставляют смотреть. Хонджун смотрит и чуть ли не плачет, у него задница уже болеть начинает, хотя он и не особо обращает на это внимание, сосредотачиваясь лишь на том, как головка члена раз за разом проезжается по простате, разнося по телу крупные мурашки и заставляя дрожать. Хонджун не понимает, как все еще держится на ногах, хотя скорее всего это заслуга Сонхва, что не выпускает его из своей мертвой хватки. Ему тело не подчиняется от слова совсем, а потому он, неуклюже двинув рукой, сносит что-то с раковины с громким стуком и чувствует, что скоро кончит. Член старшего большой и горячий, так приятно растягивает, унося на небеса. Блондин ощущает то же самое, находясь внутри Хонджуна, который приятно узкий, чем казалось на первый взгляд. И становится только более узким, когда нежные стеночки начинают все чаще сокращаться от подползающего все ближе пика. Хонджун пропускает тот момент, когда сдерживаться становится уже невыносимо, и в последний момент отпускает себя. Он выгибается на носочках, сжимая рукой хеново бедро, пока кончает, и кричит в заглушающую его ладонь. И от такого перед его глазами становится катастрофически много черных точек, превращающих все пространство вокруг в сплошную темноту. Хон думает, что точно отключился, но отголосками сознания ощущает, как в нем все еще двигается чужая плоть. Его тело такое размякшее, и он просто откидывает голову на плечо Пака, позволяя толкаться в себя, пока тот наконец не кончает, оставляя на шее очередную багровую метку. Они дышат в унисон, стараясь прийти в себя, пусть это и кажется совершенно невозможным после такого. Сонхва аккуратно выходит из младшего и разворачивает к себе лицом, очевидно за поцелуем. Но Хонджун его попытку перекрывает своими пальцами. – Вот только не надо этого. Я тебе не девчонка, чтобы целовать меня после того, как трахнул, – старший улыбается уголками губ, оттаивает и превращается во влюбленного идиота, целуя пальцы на своих губах. Хон их тут же отдергивает слишком резко и отчего-то смущается даже больше, чем от той мысли, что его только что поимел собственный одногруппник. – Может быть, ты и не девчонка, но сучка еще та, – игриво произносит Пак и никак не может избавиться от дебильной улыбки, что прилипла к его лицу. – Да пошел ты, – беззлобно отвечает Хонджун и мило фырчит, как вздыбленный лисенок, – теперь ты дашь мне принять душ? – А кто сказал, что ты будешь принимать его один? – Хонджун не успевает ничего сказать, потому что руки Сонхва так легко подхватывают его и слишком бережно заносят в душевую. Сонхва просто так, конечно, не сдается и под теплыми струями воды все же урывает поцелуй с губ младшего. Окончательно от него гибнет. И в нем же находит свое спасение. Ночи теперь не кажутся адом, а Хонджун не такой уж и дьявол. Но Сонхва по-прежнему одержимый.