Под шум дождя

Это вино от Сиченя действительно волшебное. Словно сияет в чарке, переливается оттенками алого. Кажется, еще каплю лунного света — и заискрится изнутри, бросая на обхватившие сосуд пальцы блики цвета поздних георгинов. Рука покачивает чарку, вино бесшумно скользит по краям, не перехлестывая тонкие фарфоровые грани. Она так изящна, эта чарка… Нежные стенки столь просто смять, заставить хрустнуть под безжалостной силой, пойти некрасивыми полосками трещин — разве может быть в мире что-то более ущербное, чем прохудившаяся чашка? — и под конец окончательно сломать, чтобы с осколками пролить и свою кровь, изранив руку острыми краями. Хрупкий фарфор не сдается так просто. Не стоит шутить с изящными вещицами. В воздухе плывет запах сандала — все от гуциня, что отставлен в сторону, даже благовония не затмят этот дивный, но такой чужеродный здесь запах. В Нечестивой Юдоли не место столь возвышенным ароматам. По правде сказать, даже Сичень смотрится здесь удивительно. Словно спустившийся с гор небожитель, не касающийся ногами земли, по превратности судьбы оказавшийся в столь далеком от совершенства месте. На улице шумит ливень, как и вчера, как и неделю назад. Скоро эти последние отголоски лета отгремят, а деревья укроются ало-золотым. Рядом дышит Яо. Он сидит, расслабленно глядя вдаль, за окно, сквозь частые струи воды, и кажется, будто он спит с открытыми глазами. Не Минцзюэ вздыхает чуть глубже, приподнимается на подушках и вновь ложится, не произнеся ни слова. Разумеется, Яо не спит. Он слишком внимателен и осторожен. Даже его столь явная расслабленность на самом деле иллюзия, и он всегда готов отразить удар. Минцзюэ досадливо хмурится — ему не нравится эта мысль, не нравится показное доверие названого брата… Но больше всего ему не нравится то, что он сам таки задремал рядом с ним. Он уснул под шум дождя, хлещущего снаружи, и под мерное дыхание Яо, отыгравшего мелодию успокоения. Ну и, разумеется, под вино, вино из Гусу. Говорят, его обожал Вэй Усянь. Не Минцзюэ готов подтвердить, что у этого малого был отличный вкус. Яо поворачивается, смотрит на него — чуть выжидающе, чуть заботливо, чуть заискивающе и как будто совсем спокойно. Минцзюэ смотрит в ответ, глядя в его глаза, а видя Мэн Яо. Чарка в руке кренится, когда ладонь непроизвольно тянется коснуться. Но того Яо нет, а этот сразу замечает чужую неловкость, поддерживая чашку снизу, помогает отставить в сторону. У Минцзюэ кружится голова от запаха, идущего от его одежд. Это вино, наверняка в нем дело… Яо смотрит на него, голосом вторя дождю:  — Старший брат, хочешь спать? Нет, хочет сказать Минцзюэ. Нет, не спать. Яо продолжает:  — Сказать слугам, чтобы принесли воды для умывания? А вот эта забота уже настоящая. У Минцзюэ что-то колет в груди, отдаваясь в голову и вниз, острием проникая в самое нутро. Сам того не заметив, Цзинь Гуанъяо вытащил наружу часть того себя, которым был когда-то.  — Яо, — шепчет Мин Цзюэ, голос хриплый от сна и вина из Гусу. — Мэн Яо… Он тянется рукой, касаясь чужой щеки, очерчивая скулу. Глаза Яо округляются, он не в силах совладать с удивлением, его губы чуть приоткрываются, будто он хочет что-то сказать, но не знает, что, и маска беспристрастного спокойствия трещит, словно фарфор под пальцами. А Не Минцзюэ смотрит на него и не может наглядеться. Как и раньше, как и всегда. — Старший брат?.. — Яо напряжен, косится на чужую руку на своей щеке, его ресницы подрагивают, выдавая волнение, пусть и сложно угадать это по его лицу. Но Минцзюэ не обмануть: он знает — где-то там, за целым эшелоном масок, бдительных стражей своего властелина Цзинь Гуанъяо, есть тот самый человек, которого он знал когда-то.  — А помнишь, ты меня перевязывал однажды? Яо моргает пару раз, становясь еще сильнее похож на себя прежнего.  — Брат… Минцзюэ хмыкает, на мгновение прикрывает глаза, не отнимая руки от лица Яо. Тот сидит совсем рядом, его напряжение явственно чувствуется через несколько слоев ткани, через пол… да Не Минцзюэ ощутил бы его даже сквозь скалы. Он вздыхает и чуть щекочет двумя пальцами щеку Яо. Это как будто бы помогает, но не очень — Яо по-прежнему смотрит недоверчиво, во взгляде застыл вопрос. Минцзюэ мысленно качает головой — он ничего не понимает. Впрочем, откуда ему знать. Ведь у него не было того Мэн Яо. Дождь на улице припускает с новой силой, и непонятно даже, откуда в небесах накопилось столько воды. Минцзюэ неосознанно гладит пальцем скулу Яо, а тот, вероятно, также, не задумавшись, чуть склоняет голову, приникая к теплу чужой ладони. Он тоже пил вино из Гусу. Наверное, потому и не убежал после первого прикосновения. Не Минцзюэ приподнимается, подвигается ближе и ложится к Яо на колени. Тот обхватывает его руками, потому что девать их больше некуда. У главы ордена Не нет доверия к Цзинь Гуанъяо, но Мэн Яо раньше спасал ему жизнь. Запах одежд становится еще сильнее, хочется повернуться и зарыться лицом в благоуханную золотую ткань. Яо вздыхает — волнение едва чувствуется в этом звуке, да и немудрено, ведь он привык держаться на расстоянии: слишком непредсказуемым стало в последнее время поведение старшего брата. Окончательное искажение Ци еще не наступило, но Минцзюэ уже чувствует эти вспышки обжигающего безумия, от которых холодный пот по спине катится градом. И он хочет оттянуть этот момент. Дотрагивается пальцами до лежащей на груди руки Яо, накрывает ее своей, подхватывает и кладет себе на лоб. Яо наблюдает за ним, в глазах его — любопытство. Ладонь прохладная, хочется закрыть глаза и лежать так долго, очень долго, слушая шум дождя. Яо поднимает голову и вновь смотрит перед собой. Его пальцы неосознанно зарываются в чужие волосы, Минцзюэ чувствует бегущие по шее от его касания мурашки. Прикосновения Яо слишком редки. Настолько редки, что Минцзюэ успевает изголодаться по ним, начать сходить с ума и злиться, срываясь на Яо, восполняя их недостаток хотя бы таким, пусть неудачным, но все же контактом. Он пытается воссоздать воспоминания, но время диктует свои правила, и выходит лишь искореженное, изуродованное подобие тех отношений, что были вначале. Стена непонимания растет меж ними, высится вверх глыбами недоверия и недомолвок: вот Цзинь Гуанъяо уже боится его, занимается отвратительными вещами и якшается с этим Сюэ Яном, а вот и Не Минцзюэ — то и дело оступающийся и страдающий вспышками ярости, все чаще перегибающий палку, от чьих действий страдают все, и в первую очередь — родной брат. Минцзюэ хочет вернуть то время, когда был Мэн Яо. Вернуть его, а вместе с ним — себя. Скомкать все события, разделившие их на «до» и «после», швырнуть в огонь и начать все заново. Пусть будет по-новому, начисто, без недомолвок, осуждения и грязи, без секретов, обид и ужасных тайн. Без непроходящего непонимания, страха и злости. Пусть все будет заново. Яо, возможно? Цзинь Гуанъяо смотрит вперед, такой похожий и непохожий на себя прошлого. Не Минцзюэ затапливает сожаление. В безотчетном порыве он сжимает руку Яо, сильно, так, что тому становится больно — Яо коротко выдыхает и смотрит вниз, во взгляде ни тени расслабленности, он собран и готов защищаться в любой момент. Как это неприятно и горько, когда все, что осталось между ними — готовность защищаться и нападать. Минцзюэ ослабляет нажим и выпускает чужую руку. Во взгляде Яо скользит смятение — он не понимает своего старшего брата. Но ведь раньше-то понимал. И Минцзюэ хочет вернуть это чувство хоть ненадолго.  — Я скучаю по тебе, — говорит он, вглядываясь в его лицо. Он обращается к Мэн Яо, но совсем не уверен, что тот услышит его. И нельзя сказать, что тут обошлось без влияния самого Минцзюэ.  — Старший брат, но ведь мы видимся довольно часто, — учтивость взамен искренности. Яо делает вид, что не понимает. Минцзюэ качает головой и невесело усмехается.  — Мэн Яо, — зовет он и снова видит того самого человека, пусть на секунду, но его тень проскальзывает в растерянно моргнувших глазах. Яо сглатывает и хочет что-то ответить, но Минцзюэ не дает ему шанса снова уйти в оборону витиеватой лжи. Ему ведь… тоже непросто сдерживать тоску по счастью. Он резко приподнимается и обнимает Яо. Он обнимает его так, как не обнимал никогда в жизни. Как никого раньше не обнимал. Ни Хуайсана, ни Сиченя, ни женщину сладкую, льнущую телом. Потому что Яо — его воспоминания. Яо чуть слышно охает, неуверенно кладет руки ему на плечи. Даже сейчас он боится, и это приводит Минцзюэ в отчаяние.  — Яо… — шепчет он, еще крепче сжимая его в объятиях, зарываясь лицом ему в шею, опаляя ее горячим дыханием.  — Что, брат? — тихо спрашивает Яо. Минцзюэ не может ответить, это не умещается на языке, это… слишком много всего. Слишком много бессмысленных лет, слишком далеко они ушли друг от друга. Он трется щекой о шею Яо — оказывается, это аромат не одежд, а его самого, только чуть более острый, насыщенный. Вблизи Цзинь Гуанъяо гораздо более настоящий. Минцзюэ не может сдержаться и украдкой целует его в шею — безотчетный порыв, эмоция, которую он не смог усмирить. Он бы отмахнулся, если бы Яо потом упомянул об этом, свалил все на вино и искажение Ци, в конце концов, извинился бы — и дело с концом. Но тот вздрагивает под поцелуем, выгибает шею и вцепляется пальцами в его плечи. Минцзюэ замирает. Он поверить не может в то, что именно сейчас, находясь в таком положении, Яо перестает его бояться. Он осторожно отстраняется, заглядывает в его глаза. Яо смотрит на него чуть ошеломленно, но как будто бы спокойно — так смотрел тот человек внутри него много лет назад. Минцзюэ, не веря своим глазам, касается его щеки, гладит осторожно, боясь вспугнуть. Яо инстинктивно поворачивается навстречу ласкающей руке, и пальцы задевают его губы. Дыхание Минцзюэ становится таким горячим, словно у него внутри загорелось сердце. Он глубоко вздыхает, лишь сильнее разжигая пламя, приникает к Яо и целует его. Пожалуйста, будь со мной Мэн Яо — хочется попросить ему, когда он проникает к нему в рот языком, прижимая к себе, не давая отстраниться. Помоги мне вспомнить, как это — радоваться жизни, быть вдохновленным каждым новым днем, идти вперед, не боясь, что впереди ждет только тьма. И Яо обнимает его за плечи, притягивает к себе и отвечает на поцелуй. У Минцзюэ кружится голова — от поцелуев или от грозовой свежести, проникающей через окно. Он отгибает ворот одежд Яо и отводит в сторону его руку, тянущуюся помочь.  — Позволь мне, — шепчет неразборчиво у уха, прихватывая губами мочку. Яо ничего не отвечает, но больше не делает попыток вмешаться, он подается навстречу, ловя ласки Минцзюэ, и это доверие пробирает до мурашек. Снаружи негромко рокочет гром, дождь усиливается, поливая крупными каплями листья молодого орешника за окном. Минцзюэ кажется, будто он пьян. Он смотрит на Яо, тот отвечает затуманенным, рассеянным взглядом, совершенно шальным — не хуже, чем у него самого. Это похоже на какое-то сумасшествие. Искренность, вырвавшаяся на свободу. Минцзюэ нажимает на плечи Яо, понуждая его лечь на ворох подушек на полу. Тот не противится, только держится рукой, не разрывая связь. Минцзюэ чувствует, как его начинает колотить дрожь. Волнение, смешанное с нежностью, тоской и радостью.  — Яо… — качает он головой, нависая сверху. — Мэн Яо… Он наклоняется и целует его, не дав Яо и слова сказать, он потом скажет, потом объяснит, какой Минцзюэ несдержанный. Он садится сверху на бедра Яо, сзади слышится жалобное дребезжание — он задел ногой столик с вином, и тот поехал по полу. Им уже не до вина. Одежды Яо в полном беспорядке — ворот съехал, ушамао откатилась в сторону, полы перекошены. Его это, судя по всему, не заботит. Он придерживает за локоть пожелавшего отстраниться глотнуть воздуха Минцзюэ и сам целует, надавливая ему на затылок. Совладать с Яо в этот момент невозможно, бороться бесполезно, любое сопротивление будет подавлено. Минцзюэ и не пытается: он почти падает на него сверху, распахивая полы одежд окончательно, шарит руками по телу, жадно пытаясь коснуться сразу везде. Боги, он так соскучился. В прошлом ему было достаточно, чтобы Мэн Яо просто был рядом. Видеть его, говорить с ним, вести беседы обо всем, о разном, прислушиваться к его мнению и не уставать поражаться удивительной цепкости мысли, которой тот обладал. Понимание того, что рано или поздно Мэн Яо предстоит уйти, присоединившись к ордену отца, придавало их общению оттенок щемящей горечи, но тем ценнее был каждый миг, проведенный бок о бок. Сейчас Минцзюэ чувствует, что проиграл. В безотчетном порыве зацеловывая шею Яо, исходя тоской и желанием, жадно зарываясь пальцами в его волосы, он не может поверить, что потерял столько лет. Что желание быть рядом и нежность обернулись агрессией, а потребность спорить и поучать скрывала за собой обычную ревность, такую человеческую и слишком непривычную для Не Минцзюэ. Яо под ним вздыхает чуть громче, крепче обнимая за плечи и прижимаясь. У самого Минцзюэ распирает грудную клетку огромное чувство, раньше сжатое до размеров песчинки. Он опускается поцелуями ниже, зацеловывает ключицы, грудь, приникает губами и задерживается на несколько мгновений там, где под ребрами гулко бьется сердце Яо. Тум-дум-дум — почти в том самом ритме, в каком его собственное. Минцзюэ поднимает взгляд. Яо тяжело дышит, едва заметно покусывая губы — они припухли и покраснели, это заметно даже в полумраке комнаты. Он протягивает руки и стягивает одежды с плеч Минцзюэ.  — Старший брат, — зовет чуть охрипшим голосом. И у Минцзюэ внутри рушится последний барьер: что бы там ни было, какие бы преграды ни громоздили им жизнь, искажение Ци и Цзинь Гуанъяо, здесь и сейчас, в этих покоях, под шум дождя есть только он и Мэн Яо.  — Сейчас, — отрывисто кивает Минцзюэ и начинает лихорадочно стаскивать с себя одежду. Его пояс никак не поддается, и он почти разрывает его, отбрасывая в дальний угол. Яо улыбается, глядя на это, щурится, почти смеется, да и ему самому хочется хохотать. Он стаскивает всю одежду, оставшись в одних исподних штанах, губы поневоле растягиваются в улыбке. Он приникает к Яо и снова целует. Яо обхватывает его за шею, почти повалив на себя, прижимает его бедра коленом к своим, трется пахом, требуя внимания. Не прерывая поцелуя, Минцзюэ скользит рукой к нему в штаны и обхватывает уже полностью возбужденный член ладонью. Орган Яо не очень большой, размерами уступающий одаренности самого Минцзюэ, но его форма правильная, и Минцзюэ с силой проходится по нему ладонью, оглаживая проступившие венки. Ему не стыдно, не странно, хотя мужчин в его постели никогда не было. По ощущениям — то же самое, что держать себя. Интересно, были ли мужчины у Яо? Эта мысль заставляет еще больше усилить напор поцелуя, как будто он желает выпить его досуха, а он и желает, чтобы тот никому в этом мире больше не достался, оставаясь только его. Яо шипит и вздыхает, приподнимаясь бедрами и толкаясь в ласкающую руку. Он выгибается, распластываясь на полу, среди вороха подушек, его полуприкрытые глаза блестят из-под век. Минцзюэ второй рукой приспускает его штаны вместе с бельем, накрывает собой, чтобы прохлада ночного дождя не касалась их разгоряченных тел. Движения его руки по члену становятся быстрее, он размазывает большим пальцем по головке выделившуюся смазку, чуть надавливает на дырочку, отчего Яо давится вскриком и крупно вздрагивает, дернувшись вверх, еще ближе. Минцзюэ подхватывает его свободной рукой под поясницу, приподнимая, притискивая к себе, и Яо ловит ртом воздух, распахивает глаза, кончая себе на живот и на руку Минцзюэ. Он вздрагивает в его руках, продолжая двигать бедрами — плавно, выплескивая последние капли семени. Минцзюэ приподнимается и смотрит на лежащего среди подушек Яо. Тот тяжело дышит, волосы растрепаны, лужица семени на животе поблескивает. Минцзюэ проводит рукой по его щеке, шее, груди, животу, члену, яичкам, бедрам. Он хочет запечатлеть эту картину в своей памяти. Клан Вэнь оставлял на своих пленных тавро, Мэн Яо же подарит ему еще более обжигающие воспоминания. Внезапно Яо приподнимается и, не обращая внимания на растекшееся семя, сам обнимает Минцзюэ за шею и целует. Его длинные волосы падают на живот и пачкаются, скользя по коже влажными кончиками. Минцзюэ в жизни не видел картины откровеннее. Разорвав поцелуй, он полностью стаскивает с Яо штаны, белье, сапоги, оставляя его обнаженным. Яо провожает глазами собственную одежду и переводит взгляд на Минцзюэ.  — Я не сделаю тебе больно, — севшим голосом отвечает Минцзюэ на его невысказанный вопрос. Яо улыбается.  — Сомневаюсь, что сейчас это возможно. Это царапает, ранит больно, хоть и понятно, что он имеет в виду. Минцзюэ бессильно рычит:  — Я буду стараться. Он проводит рукой по животу Яо, собирая остатки семени и размазывая по пальцам. Его бьет дрожь — желание слишком велико, но он не смеет нарушить данное обещание и отпустить себя раньше времени. Пальцы влажные, он скользит ими между ягодиц Яо, находя вход и смазывая вокруг, облегчая проникновение. Яо неотрывно смотрит на него, внимательно смотрит, как будто пронзает насквозь. Минцзюэ неуютно под этим взглядом, он старается сосредоточиться на том, что делают его руки, но удается не слишком хорошо, и он досадливо шипит и поднимает беспомощный взгляд на Мэн Яо. А тот, будто того и ждал, берет его ладонь в свою, смачивая два пальца в семени, и приставляет их к входу, слегка надавливая на кисть. Минцзюэ разбирает нервный смех, он поверить не может в происходящее. Небеса, неужели у Яо кто-то был, это растравляет нутро изнутри, а если это Сюэ Ян, что же делать. Он смотрит в глаза Яо — в них ожидание, тепло и доверие. Палец кружит у входа и проникает внутрь — не глубоко, но достаточно резко. Яо ахает и напрягается, а Минцзюэ немного отпускает. Возможно, это только его личные демоны, и у Яо никого не было. Он проталкивает палец глубже, мышцы сжимаются вокруг, а он хмурится, сомневаясь, сможет ли внутри поместиться его собственный член. Яо слегка расслабляется, откидываясь назад, раздвигая ноги. Минцзюэ придвигается ближе, обнимает его и добавляет второй палец, получая в ответ шипение. Яо закусывает губу, он совсем не сдерживается в реакции, и это бесконечно радует. Со вторым пальцем все сложнее. Вход узкий, Минцзюэ начинает корить себя за недостойные мысли о том, что Яо мог быть с кем-то еще. Яо цепляется за его плечи, царапает короткими ногтями, когда тот пытается внутри развести пальцы. Он тяжело дышит, прижавшись к груди Минцзюэ, словно раненая лиса, попавшая в капкан.  — Тише… тише… — Минцзюэ потряхивает, он старается быть аккуратным, но это так сложно — не причинить боли в их ситуации. Его собственные пальцы, всегда аккуратные и ровные, сейчас кажутся ему просто огромными и чересчур толстыми. Страшно подумать, как ощущает их Яо. А тот, хоть и напрягся сначала, постепенно расслабляется и подается бедрами вперед, насаживаясь. Для Минцзюэ это сигнал. Он делает еще пару движений внутри и вынимает пальцы. Яо недовольно вздыхает и хмурится, смотрит на него выжидающе. Минцзюэ мажет рукой по его животу, собирая не успевшую подсохнуть влагу, и размазывает ее по своему члену. Он нервно сглатывает, волнуясь. Но вдруг ощущает, что Яо поглаживает его по руке, успокаивая. Минцзюэ чувствует поддержку, и это задевает куда глубже, чем даже то, чем они сейчас занимаются. Он хватает руку Яо и прикладывает к своей щеке, а потом прижимается губами к ладони. Яо пораженно смотрит на него, он, видимо, даже забывает о том, что лежит перед ним обнаженный, с раздвинутыми ногами и влажно поблескивающей промежностью. Кажется, — смеется и почти плачет внутри себя Не Минцзюэ, — кажется, мне все-таки удалось тебя пронять. Он не разрывает контакта глазами, закидывает ногу Яо себе на плечо и входит в него, не полностью, но достаточно, чтобы Яо изогнуло дугой. Минцзюэ наклоняется, накрывая его губы своими и целуя. Он толкается внутрь едва заметными, слабыми движениями, хоть ему и хочется проникнуть сразу на всю длину. На его коже и на коже Яо выступает пот от напряжения. Минцзюэ хочется сказать — расслабься, станет легче, но он не знает фразы, которая сейчас прозвучала бы глупее. Яо облизывает губы, дышит сорвано и сипло. Минцзюэ чувствует, как мышцы раздвигаются под его напором, поддаются, впуская его глубже внутрь. Яо в его руках уже не сжат в напряженный комок, он откидывается назад, забрасывает вторую ногу на талию Минцзюэ и тянется за поцелуем. Рубеж пройден, и плотина внутри главы ордена Не рушится. Больше можно не сдерживать себя, понимает он. Он с силой толкается внутрь, входя до конца, вызывая у Яо отчетливый стон. Минцзюэ улыбается подрагивающими губами, для него сейчас это музыка. Он хватает руки Яо и удерживает их у него над головой, переплетает пальцы, а сам целует его губы, щеки, шею, везде, где дотягивается. Он двигается внутри, то ускоряясь, и тогда Яо до боли стискивает его пальцы, приподнимаясь бедрами вверх, притираясь своим членом, то замедляясь, растягивая удовольствие, доводя Яо почти до исступления плавными, сильными движениями. В эти моменты тот распахивает глаза и смотрит с мольбой — зрелище, достойное гравюр самых великих мастеров, но доступное только Минцзюэ. Он перестает замечать, где находится и что вокруг. Минцзюэ вколачивается в Яо, заставляя того кричать и метаться, и шептать что-то неразборчиво. Внутри узко просто до невозможности, у Минцзюэ плывут круги перед глазами, он едва сдерживается до того момента, пока Яо не вцепляется резко в его плечи, открыв рот в беззвучном крике и изливаясь второй раз за ночь. Минцзюэ стискивает его руками, толкается внутрь еще раз, еще и еще, резко и сильно, так, чтобы Яо запомнил, чтобы они оба никогда не смогли стереть это из памяти. Яо содрогается от оргазма, бессильно обмякая в его руках. И тогда Минцзюэ позволяет себе закончить. Он утыкается в шею Яо, сжимая того так, что становится трудно дышать, и изливается внутрь, вплавляя его в себя и себя в него, завершая это головокружительное приключение. Они лежат рядом на полу в покоях Не Минцзюэ. Дыхание обоих уже почти выровнялось, стала ощутимой прохлада от заканчивающегося дождя. Тот уже не хлещет тяжелыми каплями по веткам, а шелестит обессиленно и невнятно. Минцзюэ перебирает волосы Яо. Тот устало жмурится, слабо улыбаясь — ему приятна ласка. Минцзюэ думается, что надо бы принести воды и вымыть их обоих, иначе к утру семя подсохнет белесой корочкой. Он вздыхает, поворачивается к Яо и обнимает его. Ему смертельно не хочется никуда идти. Он знает: ощущение их единения слишком зыбко. Оно призрачно, как призрачен и образ Мэн Яо в его голове. Он ушел далеко, и его не вернуть, как и того Не Минцзюэ из воспоминаний. Они смогли быть вместе лишь сейчас, в удивительном порыве, в невероятной ситуации, и за это следует всецело благодарить судьбу, подарившую им эту ночь. Завтра в его покоях проснется Цзинь Гуанъяо, и все станет по-прежнему. Но эту ночь и этого Мэн Яо он навсегда запечатлеет в памяти, как благодарность за доверие и ту соломинку, за которую он, может быть, сумеет удержаться, пока искажение Ци окончательно не настигнет его.