***
Мир разлетелся на части пыльными осколками потускневшего цветного стекла, осыпался тонкими струйками праха, сквозь пальцы утёк в песок Вечности, упал в бездонную пропасть; она упала вместе с ним. Тело уже отошло от холода, согрелось, ожило, но вместо него, как будто в насмешку, терзалксь душа. Свет затоплял абсолютную пустоту коридора. Свет лился на голубую сталь непрерывным потоком, ничто не мешало ему, ничто не тяжёлых глубоких теней. Ряд закрытых дверей — совсем как тюремные камеры. Каюты в режиме энергосбережения — вот почему было так холодно, всё действовало только на её креокамеру! Так неужели?.. Один шаг отделял её от коридора. Один шаг до правды. Один шаг в неизвестность. И она сделала его. Переступила через порог, нарушила страшную белизну своим рваным силуэтом. И вновь поразилась тому, как бесконечно, громко и гулко перекатывались отзвуки шагов по кораблю. Это напомнило ей о святой тишине одиноких соборов, оставшихся на далёкой Земле. И она пошла вперёд, она хотела опровергнуть пустоту, но никого, кроме неё, не было здесь. Она чувствовала это, она понимала всю абсудность своих мечтаний, но ускоряла и ускоряла темп, шла всё быстрее и быстрее, она переходила на бег. И звук отражался от стен, множился, нёсся вперёд вместе с ней. Бесконечная сеть переходов, закрытые двери, пустые каюты, безлюдные рабочие места, брошенное оборудование… Она влетела в командный пункт, и здесь надежда угасла окончательно: корабль, видно, продолжал двигаться, не сбиваясь с курса и, неуправляемый, унёсся за границы изученного Космоса, потому что мониторы, где обыкновенно высвечивались координаты, говорили о невозможности определения местоположения. Тут только осознала она весь ужас того, что произошло с ней. Корабль, — крошечный островок, на котором едва теплилась единственная человеческая жизнь — с сумасшедшей скоростью разрезая пустыню изначального, уносил её всё дальше и дальше от дома. Энергии хватило бы ещё на несколько сотен лет, в пище и медикаментах недостатка не было, но какой теперь это имело смысл? Кто, кроме системы (которая лишь передавала человеческие мысли), сказал бы ей хоть слово? Кто узнал бы о том, что она ещё жива, и ждёт, и зовёт, и страдает? Кто разделил бы с ней бесконечно тянущееся, вечное, холодное космическое одиночество? Кто наполнил бы существование смыслом? Кто был бы рядом, когда она умрёт? А ведь это неизбежно: она неменуемо угаснет от болезни или старости, как тихий осенний свет, как забытый огонь, среди бездушной аппаратуры… В отчаянии она рухнула на пол, словно марионетка, который обрезали ниточки, словно деревце под топором лесоруба. Без малейшего движения, в оцепенении сидела она на полу. Колени саднили от соприкосновения с металлом, но она не замечала этого. Руки безвольно повисли вдоль туловища. Вся она вдруг сжалась, стала казаться ужасно маленькой, оказалась подобной никому незаметной песчинке или ещё одной частице космической пыли. Глаза её были открыты, но взгляд не задерживался ни на чём, он, казалось, стремился проникнуть в иные сферы бытия; но в сферы печальные, потому как такая скорбь могла быть только в глазах Демиурга, наблюдавшего за агонией своего мира. А между тем, расширенная пустота зрачков была всего лишь направлена вовнутрь… Она не могла бы сказать, сколько просидела так, одиноким остовом темнея в пустоте белого света. Наверное, долго, потому что когда она вышла из этого странного транса, словно огонь охватил занемевшие суставы. Она уже не понимала, где реальность, а где её больные видения и нездоровые фантазии: всё плыло, озаряемое неясными вспышками и пронизанное высокими рывками пронзительных звуков. «Боже, я наконец-то начинаю сходить с ума», — горько усмехнулась она, но вдруг другая, ещё более страшная мысль закружилась в её голове. — «Нет-нет, не может быть… Ведь это — тревога! Десятая ступень, ничего серьёзного… Но я же совсем одна и ничего не смогу сделать! Нет, нет, нет…» А равнодушный голос всё повторял и повторял, как мантру, ужасные слова: «Введён режим экстренного энергосбережения. При текущем расходе энергии хватит на двадцать четыре часа сорок две минуты пятнадцать секунд. " Через сутки все двигатели и системы отключаться, корабль застынет холодным, безжизненным куском железа в холодном, безжизненгм Космосе, он будет нести в себе холодное, безжизненное тело. Она и представить себе не могла, что умрёт вот так, сломленная и брошенная, одинокая, сдавшаяся… «Нет!» Одно короткое слово, сложенное с ударом крепко, до выступивших жил, до белых костяшек, стиснутого кулака породило в том, что принято называть душой, обжигающую волну негодующей ярости, мятежной решительности, сконцентрированной воли. Нет, она не погибнет здесь! Есть ведь ещё один путь, правда, почти такой же безнадёжный, как слепое ожидание… Но смрно, покорно, раболепно дожидаться конца? Увольте.***
«Только бы всё работало!..» — думала она, спускаясь в ангар. Осмотр небольшого шатла, лёкого в управлении и очень манёвренного не приподнёс, вопреки ожиданиям, никаких неприятных сюрпризов. Судно окружали мягкий серебристо-стеклянный блеск, оно пело под тёплыми человеческими руками, совершенное, готовое к путешествию в Вечность. Сборы не заняли много драгоценного времени. Пара комплектов униформы, пособия по механике, радиотехнике, динамике и пилотированию, атласы, документы и книги — вот и всё, что отягощало полупустую сумку; остальное было укомплектовано в шатле — входило в спасательный набор. Оставалось сделать только одну вещь. Медленно, очень медленно прошла она, чеканя шаг, по кораблю. Признаться, ей страшно было бросать судно, с которым её столько связывало, которому она всё ещё сообщала жизнь. Но тут ничего нельзя было поделать, и шаги всё гулко шумели по коридорам. На минуту они замерли: это она остановилась на пороге своей каюты, вздохнув, окинула всё взглядом. Как же пусто было здесь! Подошвы касаются пола раз, другой, отступают в нерешительности. На креокамеру (она привинчена к стене горизонтально, на манер полок в старинных поездах, но на этом сходство заканчивается) и смотреть не хочется, но у неё была иная цель. Стоит ли подходить к стальной полке, стоит ли снимать с неё альбом, этот кладезь воспоминаний, эту кладовую печали? Стоит ли мучить себя снова и снова? Но она давно уже решила всё. В конце концов, что есть наша жизнь, как не вечная тоска по ушедшему? Она, жизнь, полна извечной, изначальной, неприходящей грустью… Тонкие пальцы сомкнулись на полимерном корешке. Связка полупрозрачных страниуюц-голограмм исчезла в недрах сумки. Она развернулась, прикрыла глаза и пошла навстречу Вечности.***
Шатл нёсся сквозь бесконечную пустыню космических просторов. Беспросветный, почти первобытный мрак расцвечивали мягко-стремительными переливами звёздные сполохи. Казалось, что мимо с головокружительной скоростью проносились целые миры, быстротечные, как человеческая жизнь, умещавшиеся в одно мгновение, и в то же время существовавшие задолго до зарождения земной цивилизации. Клубящиеся дымчатые спирали туманностей проникали друг в друга, смешиааясь невообразимо чистыми переливами и отражались в душе пассажира лёгкого утлого судёнышка. Звёзды, всё такие же далёкие и холодные, всё такие же невообразимо прекрасные, бесконечным дождём летели ей навстречу, сталкиваясь, рассыпая сверкающую пыль в темноте небытия. Их колеблющиеся призраки полутенями бродили по крошечный капсуле и падали в бездонные колодцы лихорадочно горящих глаз. Эти извечные просторы бросили едва видимый, но всё же неизгладимый фантом на её сознание. Оставленная один на один с вечностью космического небытия и собственным помешательством, она была не в состоянии контролировать шатл. Но ейи не хотелось этого; всю себя она целиком и полностью вверила Мирозданию, и тем была счастлива. Она забыла о воде, еде и сне, но полушёпот, исходивший из садеящего горла и обращённый к кому-то всесильному, молил об избавление от одиночества. Она была окружена всеми чудесами Вселенной, она видела прекраснейшие в мире вещи, но эта красота ранила, заставляя сердце наполняться нежной тоской. Тоской по простым, земным радостям; по старинным друзьям; по птичьему щебету; по утреннему кофейному аромату; по свежему ветру; по всем, кого любила. Её маленькое человеческое сердце разрывалось на части от страшного одиночества и сладкой надежды. Но шатлл всё нёсся и нёсся сквозь необозримый Космос. Теперь она часто плакала, беспомощный клубком свернувшись на койке. Надолго её сил не хватало, и она, измождённая, перелистывала страницы своего старого альбома, а после забытье призрачными грёзами окутывало её. Надежда таяла день за днём, час за часом. С ней исчезла и она, всё глубже и глубже проваливаясь в сверкающие и ужасные недра галактик. Она с лёгкостью могла бы умереть от тоски и одиночества…***
Но однажды случилось чудо. Она беспокойно спала тогда и мало что могла понимать, помнила только жёлтый электрический свет, вдруг ударивший в лицо; дверь ангара, захлопнувшуюся с металлическим лязгом и скрывшую бесконечность Космоса. Помнила чьи-то руки — её куда-то несли. Помнила гул многочисленных голосов, доносившихся словно с поверхности океана, и свой собственный, надтреснутый и глухой. «Земля… Вы летите на Землю?» — всё время спрашивала она. «Да-да, на «Землю». Что случилось? Что с Вами было?» — вопросы, вопросы вопросы… У неё не было сил отвечать на них, и она только вздыхала успокоенно. Она ещё чувствовала, как голова соприкоснулась с чем-то мягким (наверное, с подушкой), но уже ничего не могла разобрать в этом фоновом шуме. Огни медленно угасли.***
— Её данных нет в базе… — Так она одна из этих? Тех, которые жили до катастрофы? Теперь всё понятно… — Станция «Земля», приём! Наши координаты… — Триста лет! Подумать только! — Станция «Земля», вызывает лайнер «А-15-40-25». Подобрали человека, готовьтесь к встрече и оказанию помощи… -… бедная девочка!***
А она не слышала ничего. Лайнер постепенно приближался к огромной конструкции, расположенной точно в том самом месте, где когда-то зародилась жизнь. Она уснула с улыбкой на губах и счастливым шёпотом: «Я иду к вам!... » Она ещё не знала, что прошло триста лет.