Диббук

Примечания: 1. Диббук (דִּבּוּק, буквально `прилепление`) в еврейских народных поверьях — злой дух, который вселяется в человека, причиняет душевный недуг, говорит устами своей жертвы, но не сливается с ней, сохраняя самостоятельность. У людей, встретивших захваченного диббуком, начинаются приступы удушья и сильного кашля. 2. В игре Deus Ex: Human Revolution можно не выполнять побочный квест поиска убийцы Эвелин, подруги Фариды Малик. Во втором путешествии в Хэньша Адам Дженсен может не успеть спасти Фариду. Темнота. Уши будто набиты ватой. Твоя любимая птичка падает, сила тяжести вдавливает тебя в кресло, ещё чуть-чуть — и осколки рёбер вонзятся в лёгкие, а позвоночник противно хрустнет и переломится словно палка, простая палка. На губах солоно; вертолёт замирает, придавив брюхом грязный бетон проулка. Экраны чёрные. Сильно воняет гарью, нагретым металлом, оплавленным пластиком, чем-то кошмарно едким и чем-то кислым. Ни один прибор не работает: тот мудак сумел выпалить прямо по вам ракетой, и эта дрянь отключила всю электронику, мать её. Ты изо всех сил надеешься, что гаду пришёл каюк: Адам наверняка оторвёт ему руки, а заодно и голову. Как наивно. Вас тут уже встречают. А твоя птичка немножко ранена. Сквозь наушники ты ничего не слышишь — стало быть, долой их. Дверь в кабину лучше не открывать: впереди, справа, слева грохочут выстрелы, тяжко ухают взрывы гранат, кто-то очень большой топает; от его шагов вертолёт вздрагивает всем телом. Тебе уже страшно, ты хочешь жить, ты мечтаешь проснуться в своей кровати, вдарить по кнопке будильника, встать, летать, разговаривать — да, Фарида? Мальчик-шпион не торопится, у него есть дела поважнее, чем помощь тебе. Эх, Адам. Он почему-то медлит. Так хочется знать — за что? Тебе больно. Ты едва дышишь: пуля задела лёгкое. Жёлтые лучи света колют тебя в глаза, живот, руки, бёдра; кабина давно пробита, и тебе кажется — это он, свет, во всём виноват, это он проел дыры в металле борта, он пропорол твой бок; тёмный ручеёк крови течёт по ноге вниз, на пол. Ты умираешь? Нет. Пока — нет. Ты просто ранена, тяжело, но сейчас придёт Адам, спасёт тебя, ты очнешься уже в Детройте или в Хэньша, здоровая, пусть со шрамом, и вы найдёте того, кто посмел убить Эвелин. Тебе страшно. Эвелин умерла. Фарида, очнись, почему ты сейчас о ней думаешь? Там, снаружи, кто-то стреляет, он хочет убить тебя, беги, прячься! У тебя нет детей, мужа, ты обыкновенный пилот, жила с кем желала и как желала, копила деньгу на старость, мечтала когда-нибудь отомстить за смерть Эвелин. — Надери им задницу за меня, — говоришь ты. Мысленно продолжаешь: «Найди убийцу моей подруги. Я обещала ей и не сделала». Топливный бак вертолёта взрывается и горит. Боже твой, ты один сплошной сгусток боли. Недолго, к счастью: сознание угасает, ты уплываешь, взмываешь под потолок кабины, паришь над нелепой кучей костей и мяса, только что бывших тобой, Фарида, воздушным шариком летишь вверх, тебя крутит, вертит будто на центрифуге в пилотской школе, засасывает в пустоту, мрак, Ничто. Или всё же — Нечто? Не понимаешь. Странно. Так не бывает. Где твой божественный свет в самом конце туннеля? Где ты сама, Фарида? Пошевели рукой, да хоть пальцем, пожалуйста, закрой рот, моргни, убери с лица прядь волос. Не можешь. Посмотри хоть куда-нибудь, крикни, что ты жива, просто прислушайся к звукам ночного города — но глаз нет, голосовых связок нет, лёгких нет, ушей нет. Тело — есть. Не твоё, непослушное, тяжеленное; оно чьё-то, не ты управляешь им, пассажир, заключённый, ослепший глухонемой инвалид, разбитый параличом, навсегда запертый в тесной, ходячей клетке. Несправедливо? Не плачь, Фарида, ты всё равно не изменишь то, что уже случилось. И не вини себя; лучше думай, на что способна, обыщи камеру, найди ключ: может, выйдешь, сумеешь примерить чужое тело. И Адам Дженсен тебе поможет; он полицейский, пускай и бывший, он должен знать, как искать преступников. Ты идешь. Коридоры, лестницы, кладовая с железной дверью, стальные полки до потолка, на них — банки, обыкновенные банки с крышками. У тебя в детстве была игрушка, прозрачный стеклянный шарик «с зимой и снегом»: его трясёшь, и буран заметает маленький красный домик с зелёной крышей, чёрной трубой и тремя окошками в белых рамах. Вместо домика в каждой банке кусочек памяти; закольцованный, он идет себе не спеша, и ты смотришь обрывок фильма про чью-то жизнь, снятый из глаз живущего; чуть коснёшься стекла рукой — и деревья, асфальт, солнце, небо, фигурки людей рассыпаются на крупинки, позёмка крутит цветные крошки, под крышку банки взлетает косматый вихрь, кусочки света и сухой краски падают на дно, переползают с места на место. Картинке — быть; она снова та же, словно не прерывалась. Тебе не стыдно: ты никого не знаешь и не подглядываешь, просто интересуешься. Или второй раз живешь. Не все банки можно смотреть, часть их замотана плотной тканью и запечатана. Ты, срывая материю с той, что ближе, не представляешь, что там такое прячется; ты видишь только застывший срез, один кадр, но хозяин недаром укутывал банку тканью: там бело-красный лохматый пёс, его сбила чья-то машина, и он лежит, весь в крови, и глядит стеклом глаза в пустое небо. Ты не решаешься трогать другие банки: мало ли, на кого напорешься. Так спокойнее. Времени почти нет, скоро Адам закончит дела в Хэньша — и привет, Детройт, прощай, правда о смерти Эвелин. Ты спешишь, втискиваешь себя в тело, влезаешь в него, как ладонь в перчатку; так водолаз надевает скафандр — жесткий, неповоротливый, — твёрдо зная, что это необходимо. Рушатся переборки; обломки бетона и арматуры колются как песчинки, попавшие под трусы, их ужасно хочется вытряхнуть или смыть под горячим душем; тело висит на плечах мокрым ватным комбинезоном, сшитым не по размеру и не по росту. Хозяин тела сопротивляется, не желает делиться общим, но ты сильнее и побеждаешь. Теперь он — ты. Ненадолго, правда. Твёрдый ком плоти под левой грудью пульсирует, гонит кровь по синюшным венам; розовый скользкий мешок желудка наполовину забит омерзительной, кислой гадостью; вздутая печень болит, просмолённые лёгкие вяло качают воздух, в кишках — дерьмо, в почках — камни, а мочевой пузырь вот-вот лопнет. Неудивительно: в твой дом вломился кто-то, разгромил стены, обосновался как у себя — кто бы не испугался? Ты тоже боишься чужого тела. Тебе противно сидеть в нём; оно другое, паскудно дряблое, волосатое, плоскогрудое, под животом висят яйца и тощий член; бельё грязное, майка в дырах, штаны, видимо, не стирали с времён покупки, рубашка без верхней пуговицы. Жаль, нет выбора. Долго думаешь — тот, хозяин, уже пришёл. И ты снова борешься за кусок мяса с кожей, костями и требухой, выгоняешь вон глупого неудачника, наконец-то решив, что для тебя важнее: внешность или же ноги, руки и голова с ушами, глазами, ртом. Управлять не-твоим телом труднее, чем вертолётом. Шаг, другой, третий, а дальше — всё, ты с размаху падаешь лицом вниз; так обычно валятся малыши или вусмерть пьяные. «Я — пилот. Какого дурного хрена я не могу приказать этому телу встать? Я поднимала вертолёт в воздух — значит, я смогу поднять чёртова человека» — говоришь ты сама себе. «Сколько можно быть вот такой беспомощной?» Ты встаёшь. Ты бежишь, натыкаясь на всех прохожих, ноги как два бревна, руки висят канатами, голова мелко-мелко трясётся. Вокруг тебя всё почему-то кашляют. Вот он, Адам. Невозмутимый, собранный, деловитый, как и всегда. — Эй, мальчик-шпион, привет, это я, Фарида! — говоришь ты и смотришь в его очки. В них отражается тощий косматый дядька с отёкшей физией; ты смеёшься, надеясь, что Адам Дженсен узнает тебя по голосу. Адам хмыкает. Вертит башкой влево-вправо, а на лице обида. Такой забавный, не понимает, куда ты спряталась. И уходит. В невидимость, сукин сын. — Дженсен, где ты? «Подумай, Адам, пойми же, что это я, ты должен меня почувствовать!» «Ну почему ты всегда замечаешь только себя?» «И это проклятое тело!» «И помощи ждать от тебя бесполезно, проклятый киберговнюк!» — Сучий потрох! Вернись, всё равно найду! — злишься ты, и хозяин тела, довольный до невозможности, прогоняет тебя в каморку и запирает дверь. Ничего, Фарида. Ты уже знаешь, что надо делать, ты непременно справишься. Всех найдёшь.