У Куна

Кун относится к своему пространству бережно. Баам помнит, что при первой встрече тот навис, прижал руку, угрожая, но сейчас, во время спокойного разговора, сидит так, что если протянуть руку — дотянешься лишь кончиками пальцев. Но если он, Баам, подсядет ближе, Кун не испугается, не напряжётся. Лишь нервничать начнёт немного. У его друга было сложное прошлое, и Баам старается делать так пореже, хотя хочется и прикоснуться к плечу, обращая на себя внимание, и облокотиться, и засмеяться куда-то в шею. У Куна вертикальные зрачки и клыки больше, чем у самого Баама. Тонкие губы, что тот часто кусает, от волнения ли, задумавшись, пытаясь сдержать рвущиеся так не вовремя эмоции, или как-то иначе. Иногда, когда Кун на взводе, кажется, что протяни руку — тот и её укусит. Баам украдкой улыбается, отводя взгляд, про себя сравнивая Куна со зверем, которого видел, ожидая Хва Рьюн и Джин Сунга в очередном кафе. Только зверь ластился, мурлыкал, даже запрыгнул на колени. От мысли о мурлычущем Куне лицо Баама теплеет, но он знает, что Кун себя так вести не будет. Кун не прикасается. Садится, улыбается, и во взгляде необычная теплота. Необычная для самого Куна. Улыбается, говорит, но никогда не тянет руку, чтобы похлопать по плечу, как Ли Су, или шутливо толкнуть, как мог сделать, смеясь до колик, Ванг Нан. Кун не обнимает, не поправляет смявшийся воротник, не гладит спину в утешении и не берёт за руку без необходимости. Зато ставит щит светочем, едва заметит опасность, и холодно, словно змея со змеёй, грызётся с Хва Рьюн, чтобы та не давила на него, нашла другой путь. Баам помнит давний рассказ Куна о детстве, где не принято было выражать заботу, и молчит, опуская протянутую к чужому плечу руку. У Куна невероятные руки — длинные пальцы, что однажды перехватили его, которой он почти коснулся кухонной плиты по незнанию, держали крепко, с выверенной силой. Баам думает, что это от тренировок с ножами. И ещё вспоминает Хатсу — видел несколько раз, насколько надёжно он удерживает рукоять меча. Вспоминает, и тут же забывает. От тренировок с ножом на длинных пальцах Куна много длинных тонких шрамов, и маленькие мозольки на ладони и подушечках пальцев. Баам иногда думает — какие же они на ощупь? Сам он хоть и умеет обращаться с холодным оружием, но всегда использует или шинсу, или голые руки. А ещё руки у Куна холодные — однажды Баам коснулся их, когда тот не ответил на оклик, размышляя. Кун часто думает. Когда в опасности — тревожно, реагируя на каждое движение или шорох. Когда успокаивается — полностью уходя в себя, хмурясь. Прикусывает губы, частенько съедая гигиеническую помаду на них. Когда Кун думает, то почти не дышит, и движения становятся скрытными. Шаг замедляется, становится плавным и размеренным, и хоть грудь и двигается, но даже Баам с трудом может различить шелест воздуха, проходящего к лёгким. Кун будто исчезает, из-за чего Баам частенько оборачивается, пытаясь понять, на месте ли друг. У Куна удивительно синие глаза. В какие-то моменты тёмные, в какие-то — почти лазурные. Выстреливают из-под светлых ресниц одновременно с ножами, или такими же острыми словами. Баам любуется ими, идя рядом. Украдкой косясь на то, как чужой взгляд иногда плетью окидывает стены, светоч или члена их команды. Ему приходится делать вид, что он только повернулся, когда задумчивый взгляд окатывает и его. Не так холодно, как остальных, но всё с тем же пустым расчётом. Кун по пробуждению рассеян и раздражителен, огрызается на каждую мелочь, и больших трудов стоит Бааму не беспокоиться о друге, ещё не принявшем живительный кофе. Поссорится ещё с кем-то, подерётся снова с госпожой Андросси или господином Раком. Баам не хочет, чтобы его друзья ссорились. Потому каждый раз он сидит рядом, играя роль громоотвода, наблюдая за тем, как Кун опускает свои колкости-иголки. На него Кун не огрызается даже утром. У Куна синяки под глазами, которые он замазывает тональным кремом каждое утро. Кун чистит зубы два раза в день, по пробуждению и перед сном. Кун выпрямляет волосы утюжком, надевает снятые на ночь серёжки. Рубашки у Куна всегда белоснежные, без единого пятнышка или лишней складки, не пузырятся. Ради этого тот надевает специальные подтяжки, из-за которых рубашки и сидят настолько идеально. И для носков тоже. Баам задерживает дыхание, случайно обернувшись на одевающегося друга. Задерживает дыхание и тут же отворачивается, будто обжёгся. Чёрные резинки, стягивающие бледные ноги, стоят перед его глазами, из-за чего Баам несколько раз расстёгивает и застёгивает рубашку — пальцы не слушаются, так и норовя перепутать пуговицы. Кун зовёт его по имени — шёпотом, просто вставляя в начале фразы, чтобы обозначить, к кому он обращается, или кричит посреди битвы, почти срывая голос от волнения. У Баама от его голоса и интонаций, таких разных, но искренних, бегут по спине мурашки, хоть он и понимает, что зря. В чужих глазах доверие, к которому сам Кун ещё не привык. Принимает стакан с соком из его рук, и, не проверяя на яд, делает глоток, благодаря за заботу. Поворачивается спиной, смотря в окно. Баам ценит то, что когда он встаёт, шевелится, шурша кроватью, на которой они сидели, Кун не вздрагивает и не напрягается. Что улыбается, видя, как Баам опирается о подоконник рядом, и говорит важные вещи, от которых у Баама сердце заходится даже сильнее, чем от того, насколько близко чужое лицо. Кун искренен в своей заботе. Он говорит — «не будь богом, мы справимся с теми, кто может заставить тебя им быть». Баам слышит в голосе уверенное «я не дам им использовать тебя» и тает, действительно веря, что так и будет. Эта забота обвивает его сердце тёплыми лапами и крепко сжимает, не то грея, не то душа. Баам знает, что в чужой голове ворох мыслей, панические попытки понять, как дружить правильно. Он чувствует, что, оставшись наедине с собой, Кун перебирает их разговоры как драгоценности, улыбаясь. Знает, что тот беззвучно смеётся, с некой болезненностью осознавая, что впервые кому-то доверился. Знает, что в груди Куна свернулось калачиком светлое, без примесей тепло. Дружба. Вот только сам Баам, оказавшись в комнате один, прижимает пальцы к губам, не давая даже тишине комнаты услышать слова и чувства, рвущиеся из него. В его груди — воспалённое сердце, для которого даже чужой спокойный вдох словно ласка. А сам он жмурится от того, как сильно хочется шептать «Люблю» Уткнувшись в чужие колени.