Без сожаления

Сначала на Прошутто обрушивается музыка. Ризотто идет впереди, и, когда они минуют короткий коридор, огромное помещение клуба Парадизо встречает их россыпью звуков, запахов, цвета, втягивает и отсекает от внешнего мира, как огромный мыльный пузырь. Вспышки света, дымка, музыка, случайные прикосновения, всплески смеха, всполохи движений танцовщиц в клетках, выкрики - все разлетается фрагментами калейдоскопа, складываясь в меняющиеся картины. Органы чувств врубаются на полную. На миг Прошутто тонет в этом водовороте, а потом выныривает, вплывая в общий ритм, позволяет ему подхватить себя, но не теряет голову. Против течения здесь не попрешь, оно поглотит и размажет, лучше подстроиться. Ризотто трогает его за локоть. Огни цветомузыки текут по его волосам, лицу, меняясь, растворяясь - один в другом, - блики вспыхивают в глазах. В этом окружении он выглядит как будто иначе, не таким, каким Прошутто видел его еще пару минут назад за дверью клуба. Как в измененной реальности. Он наклоняется ближе, у него двигаются губы, и Прошутто не сразу разбирает слова: - Первый этаж - твой. Я - наверх. Встретимся в баре. Прошутто кивает, а потом наблюдает, как его затирает чужими телами, двигающимися в хаотичном ритме, и, подождав немного, идет в другую сторону. Камеры наблюдения, запасные выходы, коридоры - в туалеты и комнаты для уединения, ресторанная зона - все ложится на мысленную карту. Обойдя периметр, Прошутто выбирается к барной стойке и усаживается на свободное сиденье. Осматривается уже с новой позиции. По лестнице со второго яруса спускается Ризотто, неспешно лавируя между идущими мимо и стоящими у перил людьми, - слишком заметный для человека, который не любит привлекать к себе лишнее внимание. Потом Прошутто теряет его из виду за морем танцующих, а чуть позже знакомый запах его одеколона трогает обоняние, и Ризотто опускается на соседнее сиденье. Прошутто сует в губы сигарету и закуривает, невольно передергивая плечами - чужие взгляды скользят вдоль широко распахнутого ворота его рубашки очень навязчиво. Обычно ему все равно, но сейчас они ощущаются почти физически, до того, что хочется стряхнуть их с себя, как муравьев, ползающих под одеждой. Они отвлекают. Повезло, что утром Иллюзо и Формаджо отправились на одиночные миссии в Мадрид, иначе в Парадизо он бы оказался с кем-то из них двоих - отпускать подколы в его адрес они бы не рискнули, но в глазах застыл бы каждый невысказанный, и это даже хуже. Струя выпущенного изо рта табачного дыма закутывает Прошутто в облако и на миг размывает заинтересованные взгляды за стойкой напротив. Словно из ниоткуда появляются два стакана - бармен очень проворный. В обоих - минералка. Пить на задании - слишком неосмотрительно, и алкоголь в этом заведении стоит столько, что тратить на него ту мелочь, которую швыряет им босс в качестве платы за выполненную работу, стал бы разве что Формаджо, но даже он не настолько расточителен. - Мы не террористы, - напоминает Ризотто, проследив за взглядом Прошутто, направленным на верхние этажи, оба - заполненные людьми, - и это одна из главных проблем. Они танцуют, общаются, веселятся, нюхают белые холмики с руки. Витторио Дольче, владелец заведения, - на самом верхнем, четвертом, этаже. Простым смертным туда доступа нет. Там находится его офис с выходом на взлетную площадку, расположенную на крыше здания, куда он уходит утром и на личном вертолете исчезает в неизвестном направлении. Сейчас у них нет ни физических, ни финансовых возможностей отследить его. Ему повезло, что он не идиот, иначе достать его не составило бы никакого труда, потому что убить его уже пытались - не стоило связываться с азиатами, - но он выкрутился, а его осторожность теперь граничит с паранойей, и в этом он так похож на босса Пассионе. Где именно Дольче перешел ему дорогу - Прошутто знать не нужно, а в детали их не посвящают, команда Ризотто Неро - всего лишь жнецы смерти на обочине ада. Прошутто чует неприступную пока близость чужой жизни, которую им нужно забрать, и эта беспомощность сковывает наручниками. Он ненавидит это чувство. Хуже - только проигрыш. Ризотто встряхивает рукой, сдвигает часы ближе к запястью и смотрит на циферблат - уже второй или третий раз. Прошутто здесь тоже не нравится - шумно, ярко, суетливо. Даже голову немного кружит. - Вход охраняют. На двери - видеофон, - говорит Ризотто, наклоняясь ближе. Его дыхание щекочет ухо и шею. - Он приглашает к себе девушек из числа посетителей. - А парней? У Ризотто дергается бровь, едва заметно, увидеть можно, только если приглядываться, но Прошутто привык замечать мелочи, иногда от них зависит слишком многое. Безрассудство - черта, не присущая им обоим, но если других вариантов не окажется, останется последний - идти на крайние меры, если появится подходящая возможность. Вопрос только в том, стоят ли они того. Все, что им известно о станде Дольче - он есть. Преимущество может оказаться на его стороне. - Так или иначе, но даже не думай, - говорит Ризотто. Не требует, но и не просит. Этому тону подчиняется вся их команда - беспрекословно. Прошутто не хочет оспаривать его решение. Ризотто - его единственный настоящий босс. Больше никому он подчиняться не намерен, в том числе - человеку, стоящему во главе Пассионе. Одежды на Ризотто меньше, чем обычно, и она более открытая. Непривычно - в первую очередь, для самого Ризотто, наверняка. Одежда служит ему тенью, в которой можно укрыться, чтобы наблюдать и терпеливо ожидать подходящего момента, сплетая сеть из запланированных ходов и продуманных действий. Он сидит, широко расставив ноги. Вряд ли ему удобно в этих кожаных брюках, настолько обтягивающих, что ткань, натянувшись, обрисовывает плавный переход мышц бедра к колену. Прошутто смотрит, как его пальцы ложатся на стенки стакана, и утыкается в свой, чтобы отвлечься и смочить горло. Слишком многое в этот вечер попадает в поле его зрения, но не то, чему следовало бы. Мысли путаются. Во всем виновата атмосфера, густая как мед. Она обволакивает с ног до головы, проникает в поры и, смешиваясь с кровью, опьяняет. Устойчивость к алкоголю - полезная способность, которая никогда не подводила Прошутто, но он и не старался испытывать ее на прочность, предпочитая четко видеть окружающий мир и мыслить ясно. Вот только к спиртным напиткам он в этот вечер даже не прикасался, а ведет его так, словно он опрокинул в себя не один десяток рюмок текилы. Прошутто проводит ладонью по лицу и опускает голову над стаканом, но вряд ли на его дне можно найти ответ на вопрос: почему взгляд так и примагничивает к полоске оголенной кожи между поясом брюк и жилетом, надетыми на Ризотто. Он покрепче затягивается сигаретой, которая нисколько не помогает прочистить мозги, и сминает окурок о пепельницу. А потом колено Ризотто смазанно задевает его бедро. И в Прошутто словно что-то переклинивает и с треском лопается. - Ты не чувствуешь ничего необычного? - спрашивает он. Чем дольше он смотрит на Ризотто, тем хуже и лучше ему становится - одновременно, - он словно под кайфом на грани похмелья. Ризотто опускает взгляд к его губам. - Смотря что считать необычным. - Он отвечает расплывчато, но зрачки у него так расширены, что затопляют всю радужку, оставив только тонкий ободок по краю - два лунных затмения, - и Прошутто понимает, что более красноречивого ответа на его вопрос и быть не может. Он смотрит на Ризотто и четко осознает - он хочет его так, что мысль об этом стирает все прочие. Она красной лампочкой горит в мозгу и не погаснет по щелчку пальцев. Член реагирует - однозначнее некуда. Наваждение какое-то. Прошутто обводит глазами зал, быстро ориентируясь в большом пространстве помещения. Разум и инстинкты в нем борются, и последние одерживают верх - всухую, - подавляя полностью. Он трогает пальцами запястье Ризотто, будто пробуя прикосновение, проверяя реакцию - больше свою, чем его, - убеждается в ней, а следом уже берет его за руку - ладонь Ризотто сжимает его собственную - и тянет за собой сквозь толпу. Ризотто не пытается его остановить и ни о чем не спрашивает. Его монументальная хладнокровность идет трещинами. Прошутто заходит в коридор с комнатами и пробует открыть дверь в первую подвернувшуюся. Та подается сразу - или незаперта, или от защелки там одно название. Девушка, сидящая верхом на мужике, поворачивает голову и даже не пытается прикрыться. До слуха долетают какие-то слова. Прошутто не обращает на них никакого внимания. - Вон отсюда, - говорит он, негромко, но доходчиво. Достаточно, чтобы люди реагировали правильно и ему не приходилось повышать голос. Из-за его спины появляется Ризотто, и парочку сдувает. Щелчок замка на двери звучит как взведенный курок. У них есть всего два пути - вперед или назад, но отступать Прошутто не любит, а сейчас - не в состоянии, тормоза ему уже сорвало. - Жалеть не будешь? - спрашивает Ризотто. Прошутто оборачивается. В приглушенном красноватом освещении Ризотто выглядит совсем как демон. Кожа между черными ремнями на его груди контрастно светлая по сравнению с ними, ее так и хочется коснуться, провести языком, собирая вкус. - Не о чем жалеть, - отвечает Прошутто. Ноги сами несут его вперед. Ризотто выше ростом, тем более - в обуви на толстой подошве, и это не очень удобно - к нему приходится тянуться, - но есть в этом и что-то непривычное и новое - целоваться с кем-то, кто выше него, Прошутто не приходилось. В рот Прошутто проникает язык, влажный, ловкий и требовательный, и он отвечает с таким же напором. Когда его нижнюю губу Ризотто прихватывает зубами, выдох, переходящий в стон, сдержать не удается. Губы Ризотто сухие и податливые. Мягкие. Прошутто этого не ожидал, но и не позволял себе слишком задумываться об этом раньше - правило "не спать с начальством" в его личном кодексе стояло одним из первых пунктов. Но сейчас он готов его нарушить - без сожаления. Ризотто подхватывает его под бедро. В его глазах клубится темное марево возбуждения, отзывается жаром в паху. Прошутто трется стояком о его выпирающую ширинку. Низ живота напряжен, а смазанные ощущения только сильнее заводят - содрать бы с себя все, что мешает соприкоснуться голой кожей. Они выдыхают друг другу в губы при каждом движении бедрами. Мало. Хочется большего. Ризотто склоняет голову и целует его под ухом, сдвигает воротник рубашки в сторону, открывая плечо, и проводит по нему языком. А потом всего один укус в шею превращает колени в желе. Прошутто сглатывает, готовый сползти на пол, но Ризотто крепко удерживает его. Чужие руки задирают рубашку на его пояснице, и ладони, горячие и нетерпеливые, скользят по спине, притискивают так, что дышать становится совсем нечем. Прошутто чувствует биение чужого сердца, и собственное отдается ответным стуком, колотясь о грудную клетку. Он просовывает руки к ремню на брюках Ризотто, пальцы с трудом расправляются с пуговицей и молнией, которая как нарочно заедает где-то на середине, но все-таки поддается. Головка члена под ладонью мокрая от сочащейся смазки. Очередной поцелуй разрывается звонко, и длинный прерывистый выдох Ризотто слышен даже сквозь музыку, гремящую снаружи. Лицо Прошутто обдает теплым воздухом. Ризотто прикрывает глаза, ресницы дрожат - длинные, - Прошутто не видел их так близко никогда или старался не придавать значения - есть вещи, которые не стоит замечать. Зрелище - лучше некуда. Прошутто готов спустить в трусы, как какой-то пацан с беснующимися гормонами. Он целует и трогает языком его выступающий кадык и опускает руку ниже, насколько позволяют слишком тесные брюки, скользит по бугрящейся под пальцами вене - член большой на ощупь, крупнее, чем у него самого, - пробирается по жестким завиткам волос и подныривает под яйца, слегка сжимая их. Ризотто прижимается лбом к его лбу. Его приоткрытые покрасневшие губы так и подначивают снова накрыть их своими, ощутить их вкус, и Прошутто не отказывает себе в этом, целует их, раздвигает языком. По его пояснице гуляют ищущие ладони, пытаются забраться под затянутый ремень на джинсах, но только гладят верх ягодиц - дразнят, - а потом не выдерживают, проезжаются по талии к животу, и пальцы берутся за пряжку, принимаясь расстегивать ее. Короткие отрывистые поцелуи между каждым стянутым предметом одежды только сильнее растравляют губы. Что-то явно маленькое отскакивает от пола - почти неслышно, - и катится. Наверное, отлетела пуговица, но кого это заботит. С шейным платком приходится немного повозиться, Прошутто снимает его сам. И когда вся одежда отправляется к черту, прикосновение кожи к коже окончательно одуряет, а тело в этих точках словно горит. Прошутто опомниться не успевает, как оказывается на кровати - его сейчас мало волнует то, чем на ней занимались до них, - и дыхание задерживает, глядя на Ризотто, который опускается к его паху. Прошутто приподнимается на локтях. Он собирает взглядом каждую деталь: светлый штрих на ребрах сбоку - старый шрам, - полосы на бедрах - от швов брюк, - красные отсветы в волосах - от лампочек, вмонтированных в стены, - разлет бровей, выступы ключиц, темные окружности вокруг сосков, руки - больше отдающие, чем берущие - Прошутто успел убедиться. Разрозненные, все они складываются для него в цельный образ, давно и хорошо знакомый, но собранный заново, дополненный. Когда головку обхватывают теплые губы, все скопившаяся в теле взвинченность стекает вниз живота. Он мог бы кончить прямо сейчас, но Ризотто пережимает пальцами его член у основания, а потом берет его в рот наполовину, скользя губами по стволу, выпускает, и, покружив языком вокруг отверстия на головке, снова накрывает ртом. Прошутто давится вдохом. Так сложно сдержаться, чтобы не податься бедрами вперед. Он запускает пальцы в волосы Ризотто и кладет ладонь на его затылок, но не давит - пусть сам задает темп и глубину. Ризотто одним движением проводит свободной рукой по своему члену, снимая большим пальцем вязкую каплю смазки и размазывая ее по стволу. Стоит у него крепко. Прошутто только и может, что смотреть, почти не моргая, чтобы ничего из виду не упустить, и длинно судорожно выдыхает, когда губы на его члене сжимаются сильнее. Ризотто двигается быстро и берет глубже с каждым заходом, иногда бросая взгляды - цепкие, оценивающие. Прошутто от них встряхивает, как от ударов током. Это невыносимо. Пытка удовольствием, от которого яйца скручивает диким напряжением. Долго он так не продержится. - Иди сюда, - зовет Прошутто. Голос севший, даже хриплый. Собственный вкус на чужих губах его не смущает. Он впускает в рот настойчивый язык, позволяя ему перехватить инициативу. Руки Ризотто - это руки профессионала, не знающие промахов и осечек. Чуткие, они трогают, сжимают, гладят его повсюду, угадывая, где и как надо. Так, как Прошутто хочет. Каждое их движение - отточенное, выверенное, умелое. По телу от них разливается густое, тягучее, почти мучительное, возбуждение. Прошутто упирается в его плечи, вынуждая податься назад и сесть, тянется к нему следом и обнимает за поясницу, возвращает ему каждое касание. Целует в изгиб у основания шеи, ведет губами по груди - она вздымается чаще и сильнее, - лижет. Сосок под кончиком языка - отвердевший. Обвести, прикусить, прижать губами, ощущая, как Ризотто прогибается навстречу в его руках. Запах его одеколона - терпкого, но сдержанного и ненавязчивого, - смешанный с его собственным, окутывает, щекочет ноздри, Прошутто от него совсем одуряет. Он откидывается назад и переворачивается на живот. Ризотто ложится сверху, накрывая собой, и вжимает в кровать. В задницу упирается его член, оставляя влажные метки - от выступившей смазки. Жаркое дыхание дрожит над ухом. Вдох, выдох - неровный, прерывистый, - снова вдох. Внезапный поцелуй в ямку на шее под волосами почти выкидывает Прошутто из реальности и тянет из него тихий стон. Невольно двинув бедрами, он проезжается стояком по покрывалу. Ризотто прикусывает его ухо, а потом слизывает испарину с его виска, там, где отдается бешеный стук сердца, и прикладывает палец к его губам. Прошутто берет его в рот, сосет, обводя языком и смачивая слюной, а потом отпускает. Наверное, Ризотто добавляет своей слюны, потому что палец проходит без сопротивления, Прошутто только чуть морщится и старается расслабиться полностью. Предвкушение тугим комком бьется где-то под ребрами. Внутри становится теснее, пальцы Ризотто двигаются мягко, раскрывают, растягивают, то исчезают, то появляются снова, пока, погрузившись под другим углом, не давят так метко и чувствительно, что Прошутто коротко вздрагивает и закатывает глаза на секунду. - Хватит, - просит он. - Подожди, - выдыхает Ризотто. - Что? - Прошутто смутно догадывается, в чем дело. - Сойдет по слюне. - Нет. Тебе будет больно. Боль - последнее, что волнует Прошутто. Но на сухую больно будет им обоим, только себя Ризотто не упоминает. - Секунду. - Он все-таки поднимается. На маленьком столике в углу стоит округлая стеклянная ваза, наполовину заполненная презервативами. Пока Ризотто перебирает их, Прошутто не может не смотреть на его задницу - округлую, подтянутую, бледную. Его тронутые загаром руки смотрелись бы на ней хорошо, идеальный контраст. - Со смазкой. Это лучше, чем ничего, - говорит Ризотто, повернувшись. Прошутто ведет по нему глазами - от лодыжек и вверх, пока их взгляды не перехлестываются между собой, как оголенные провода во время бури, и Прошутто так коротит, что по всему телу дрожь прокатывается. Ожидание разламывает его на мелкие куски, но прикосновения - жгучие, расплавляющие - склеивают обратно. По внутренней стороне бедер проезжаются ладони, поднимаясь выше, к ягодицам, раздвигают их. Прошутто разводит ноги пошире. Ризотто просовывает руку под его живот и обхватывает поперек, вынуждая привстать на колени и приподнять зад. Он входит медленно и постепенно и только под конец толкается резко - до конца. Заполненность внутри такая, что Прошутто может только дышать - часто, сбивчиво, рывками, - замерев и вжавшись лбом в скрещенные руки. Пытается привыкнуть - от боли в первые секунды перед глазами искры вспыхивают, - а потом сам слегка подается вперед, пережидает и насаживается обратно - туго, но терпимо. Он слышит, как Ризотто втягивает воздух сквозь зубы. Новый плавный толчок проходит легче. Со следующим - Прошутто стонет на выдохе. А когда он слышит тихий стон Ризотто, его просто напрочь выхлестывает. Кажется, что время замедляется, воздух становится густым и плотным, а мрачный приглушенный свет - ярким и почти ослепляющим. Голову кружит как после крепкой затяжки сигаретой после долгого перерыва. Прошутто закрывает глаза и падает в переплетение музыки, рвущейся в дверь снаружи, ритма, с которым Ризотто трахает его - размашисто и глубоко, - и ощущений, таких обостренных, что каждое касание ладоней или губ будто вспарывает кожу. А потом Ризотто вжимается в него бедрами - сильно и тесно, обхватив руками за живот, - и так замирает. Его загнанное дыхание клубком прокатывается по спине Прошутто и вплавляется в кожу, когда он прижимается к ней лбом. Мерная пульсация внутри вплетается в ритм стука сердца, долбящегося где-то под горлом, и не исчезает, даже когда член Ризотто выскальзывает. - Перевернись. Его голос Прошутто едва различает - близость разрядки оглушает, а острое желание кончить туго скручивается в нем, уже готовое рвануться. Он переворачивается на спину. Его член плотно обхватывают губы и пальцы, принимаясь быстро скользить по стволу. Прошутто зажмуривается и сразу распахивает глаза. Оргазм накрывает шквалом, накатывает волнами, выкручивает мышцы, руки и ноги слабеют так, что совсем не слушаются. И каждый выдох громко, с силой, выталкивается из легких. Прошутто долго кончает во влажное тепло рта, глядя из-под ресниц, как у Ризотто перекатывается кадык - вверх, вниз. Когда оргазм отпускает, все вокруг теряет неестественную резкость. Опьяняющая дымка в голове немного редеет, словно вместе со спермой выплеснулся какой-то дурман. Станд. Мысль стрелой прошивает голову, почти исчезает у края сознания, но Прошутто успевает за нее зацепиться. - Я убью эту сволочь, - говорит он, хмуро глядя в потолок. Злости нет - только желание сократить жизнь Дольче до одной секунды и смотреть, как его останки рассыпаются в прах. Этот мудак - больше некому, - окопавшийся в своей норе как крот, почти в прямом смысле отымел его в мозг и скорее всего продолжает это делать, потому что соображать по-прежнему сложно, обрывки мыслей путаются, приходится собирать их как мозаику. - Этим займется Иллюзо. Как только вернется, - откликается Ризотто. Он уже застегивает брюки. - Надо уходить. Пока снова не накрыло, мысленно договаривает за него Прошутто, и по его глазам видит - он тоже понял, что они оказались под воздействием станда. Как и все посетители клуба. Вот почему популярность Парадизо взлетела до таких высот. Люди приходят сюда забыть о проблемах и получить удовольствие - станд Дольче усиливает его многократно и вскрывает подавленные или неосознанные желания, лишая воли и самоконтроля, но никто этого не осознает, - и возвращаются снова и снова, за очередной дозой. Прошутто поднимается - от резких движений задницу прошибает саднящей болью, поясницу тянет, и на ногах он стоит не так твердо, как хотелось бы, но нужно одеваться. Взгляд натыкается на пуговицу, лежащую у стены, - точно от его рубашки, сегодня - черной, в тон одежды Ризотто. Когда Ризотто садится на край кровати, чтобы надеть ботинки, Прошутто подходит к нему и встает между его разведенных колен. - Я не собираюсь об этом забывать, - оповещает Прошутто - глаза в глаза. На всякий случай, если Ризотто не к месту придет в голову включить режим босса и взять всю ответственность на себя. В слова оказывается вложено чуть больше, чем Прошутто сам от себя ожидал, но о сказанном он не жалеет ни секунды, потому что хочет, чтобы Ризотто это услышал. - А я не собираюсь настаивать на том, чтобы ты забыл. Вот и отлично. Они разрывают зрительный контакт - слишком затянувшийся. На улице в голове проясняется. И в одном Прошутто остается четко уверен - сожалений нет. И не будет.