***
Дерек врывается в лофт одной сплошной, безудержной яростью. Она клокочет внутри безумным потоком и, кажется, — вот-вот прорвется сквозь кожу. Зальет все вокруг багряно, кроваво-алым. Это будто пелена, будто натянутая на глаза повязка, перекрывающая обзор. — Если не хочешь, чтобы мальчишка пострадал, мы можем начать пере… Дерек не хочет ничего начинать. Он совершенно не в настроении, и когти входят в человеческую плоть, как нож — в масло. Пространство тонет в булькающих, тошнотворных звуках, когда тело мешком оседает на пол. Дереку плевать на беспорядок, плевать на то, что часть мебели, похоже, придется выкинуть. Они не просто вторглись на его «территорию». Они пришли в его дом, запачкали его своим отвратительном смрадом. Они посягнули на то, что принадлежит ему. Их больше. Но он куда сильнее. Злее. И злость его выключает боль, оставляя лишь желание убить. Всех. До единого. Пол уже скользкий от крови, когда он не столько чувствует, сколько слышит выстрел и пуля прошивает плечо навылет. Запах пороха щекочет ноздри, но ядовитой едкой пыли в нем нет. Обычная. Человеческая. Пуля. Рана затянется меньше чем через минуту. Он подлетает к человеку прежде, чем тот успевает выстрелить снова. Запах страха бьет прямо в голову. Сорок градусов чистого ужаса. Голос, раздавшийся за спиной, хриплый, клокочущий. Умирающий. — Не трогай… мальчика… псина… Дерек сжимает пальцами трепещущее горло, заглядывая в перепуганные карие глаза. Страшно? Ему тоже. Было. Дерек ломает тонкую шею одним коротким движением и лишь тогда оборачивается. Пожалуй, плачущего охотника он видит впервые. Но добивает его безо всякой жалости.***
Он слышит сердцебиение. Наверху. В спальне. Отчаянное, дикое, перекрывающее все остальные звуки. Дерек не запоминает, как оказывается в комнате, он помнит лишь сдавленный хрип: — Сзади!.. И успевает поймать когтистую лапу прежде, чем та вонзится в его печень. Дерек не то чтобы убийца. Ему не то чтобы это нравится. Но злость, прожигающая нутро, стирает границу меж человеком и зверем. Наверное, он весь залит кровью, наверное, так и не смог сбросить обращение, когда делает шаг к лежащему на полу Стайлзу. Потому что его пульс ускоряется и звучит, кажется, прямо в голове. Запах его тела, его крови — пьянит. — У них была омега, Дерек. Она меня почуяла. Я не… я… — Заткнись, — Дерек рычит, не сдерживая вибрацию голоса. К тягучему аромату боли примешивается вина. Но больше всего — страх. Тягучий, вязкий, он забивается в ноздри, сбивает нюх. — Твой дом… Я не должен был, я… — Замолчи, — свирепо бросает Дерек, а затем подхватывает его на руки. В его голове проклятья мешаются с едким матом, и Стайлз даже не представляет, каких усилий ему стоит просто молчать. Когда в твоей стае гиперактивный пацан — это проклятье. Когда в твоей стае умный гиперактивный пацан — это проклятье вдвойне. А если пацан — простой человек, то это уже локальный пиздец. Цепная реакция в картонной коробке. Дерек переносит его в гостевую, на кровать, еще не заляпанную кровью. Стайлз совсем не сопротивляется, хотя в другой момент наверняка покрыл бы Дерека отборным матом. Но сейчас он лишь мелко и мучительно дрожит. Дрожит, когда Дерек снимает с него рубашку, открывая разбитые, израненные когтями руки. Дрожит, когда Дерек стаскивает штаны, опуская взгляд на усыпанные синяками бедра. На животе черным разводом расцветают пятна гематом, и Дереку хочется убить охотников снова. Хочется обратиться в зверя целиком, разорвать их животы и сожрать внутренности. — Какой бляди ради ты вообще туда полез? — Дерек возвращает себе человеческий облик и почти шипит эти слова, не надеясь на ответ. Потому что давно его знает. Стайлз словно обнажен перед ним. Но не потому, что раздет. А потому, что все оболочки, все напускное резко спало. Стайлз поджимает губы, и Дерек ждет грубых, ехидных слов, но получает лишь молчание и приторный, сводящий с ума запах крови. Кожа под его ладонью теплая — Стайлз отчаянно дергается, когда Дерек накрывает рукой потемневший бок. Злость истаивает, и остается тупое бессилие. — Мне нужно было приковать тебя цепью, — тише шепчет он, перетягивая к себе боль. Ее так много — хоть захлебнись. Он может вытянуть ее, но ничего не может поделать с тем, что у этого мальчишки в голове. А демонов там на порядок больше. — Твой дом, — повторяет Стайлз едва слышно, — мне так жаль… — Тише. — Я все проебал, да? Хоть что-то еще осталось? — Что-то — осталось, — негромко говорит Дерек. Ему хочется заорать во всю силу легких. Заорать, какой Стайлз идиот, что опять решил сделать все в одиночку, какой Стайлз идиот, что не дождался его или хотя бы МакКолла. Не лезь в пекло, не трогай руками горящие угли — это ведь так просто. Порой легко забыть, что перед ним всего лишь ребенок. До жути упрямый, прямолинейный, колючий, словно ежик, ребенок. Подросток с искренней верой в непогрешимость собственной смекалки. — Ты так не можешь, верно? — негромко спрашивает Дерек, когда лицо Стайлза чуть расслабляется. — Просто быть в безопасности? Просто, блядь, дать мне передышку? — Не могу. Стайлз тихо, сдавленно стонет, когда Дерек чуть сдвигает ладонь в сторону, мягко и осторожно оглаживая живот. Стайлз инстинктивно накрывает его пальцы своей рукой. А затем тянется к нему. С каким-то обессиленным отчаяньем. Дерек не отстраняется, подставляется под прикосновение, ощущая горячую ладонь на своем затылке. Он чувствует, как пальцы вцепляются в волосы, как ногти вонзаются в кожу, но лишь склоняется ниже, ощущая щекой надсадное дыхание. Стайлз дышит так, словно каждый глоток воздуха причиняет ему боль, словно кислород вливается в легкие раскаленным оловом. Дерек наклоняется, не отстраняя рук, прислоняется к его груди, слушая. Не поранили ли внутри? Люди — такие хрупкие… — Дер… Он поднимает голову и ловит усталый, какой-то измученный взгляд. Дерек ведет кончиками пальцев по горячему нежному боку и чуть морщится. Сейчас их прочно связывает боль. Иногда ему кажется, это единственное, что их связывает. — Я поговорю с твоим отцом. Чтобы отправил тебя куда подальше, пока это все не закончится. — Я могу помочь. — Ты не способен помочь даже себе. — А ты — способен? Дерек стискивает зубы. Он чувствует, как тонкие пальцы сжимаются на его загривке. Дерек думает, что это ни хрена не нормально. То, как мальчишка действует на него и его зверя. То, какое влияние имеет. Это опасно. Это слишком опасно. Для них обоих. Все, что Дерек может дать, — кровь и боль. Лишь пустоту и бессилие. Но одичавшему, одинокому зверю плевать на доводы разума. Так смотри же, волк. Любуйся. Телом, способным переломиться в руках, словно кукла. Дыши, зверь. Вдыхай. Запах пота, крови и боли. Этого просишь? Вот это, колючее, ломкое, громкое? С вырванной с корнем функцией тормозов? С не предусмотренным комплектацией инстинктом самосохранения? И Дерек слышит внутри односложный, короткий ответ: «Да. Хочу». Хочу — уткнуться в нежную шею. Хочу — зализать каждую рану. Волк жалобно скулит, припадает на лапы и рвет в мясо грудную клетку. — Закрой глаза, — тихо говорит Дерек. Он не уверен, что сделает, если Стайлз не послушается, но тот подчиняется. Дерек наблюдает, как медленно смыкаются угольные, по-девичьи пушистые ресницы, как прячут опьяненные болью глаза. Стайлз ни о чем не спрашивает и ничего больше не говорит. Лишь слегка вздрагивает, когда Дерек касается губами его плеча. Там, где когти омеги оставили кровоточащие раны. Он на пробу проводит языком по твердой, запекшейся корке, а после — слизывает свежие, спелые капли. Они горят на языке, словно ягоды терна, колют небо и жгут глотку. Стайлз не шевелится и, кажется, почти не дышит. Только пальцы сжимают все так же крепко. Это веление чего-то глубоко внутреннего. Ни злого, ни доброго. Сильного. Дерек способен лишь покориться. Если б мог — проник бы под кожу. Или забрал бы в себя. Что делают безумные волки с тем, что любят? Глодают до белых костей. Дерек целует алые синяки, зализывает отметины чужих рук и когтей. Он знает, что сейчас станет легче. Но не знает, что будет делать после. Когда Дерек спускается к впалому животу, Стайлз, кажется, начинает задыхаться. Он сдавленно выдыхает, приоткрывает губы, и зверь жаждет прильнуть к ним, разбитым, своей пастью. Зверь жаждет обратиться, перехватить контроль, но Дерек устало натягивает повод, вжимает его, лютого, в свои ноги. В нем говорит кровавый дурман. Близящееся полнолуние. И голод. Дерек целует мягко, аккуратно обводит края ушиба кончиком языка и пальцами. И тянет, тянет, тянет, отнимает, прячет в себе, как в бездонном колодце, чужую боль. Возможно, это жестоко. Но Дерек не уверен, кого из них истязает больше. Он осторожно касается бледных ног, стараясь не потревожить ненароком раны, опаляет кожу дыханием, и Стайлз непроизвольно вздрагивает. Его сердцебиение совсем дикое, оголтелое. — Дерек… — он зовет сипло, почти испуганно, — это… — Не дергайся. От моей слюны заживет быстрее. — Не в этом дело, я… — Мне все равно, как реагирует твое тело, — Дерек отвечает негромко, ровно. Стайлз подросток. Это — естественно. В отличие от того, что делает он сам. Но инстинкты, желание убрать наконец источник этой боли столь сильны, что противиться им — абсурдно. Стайлз слабо охает, и Дерек чувствует, как горячая, почти раскаленная ладонь соскальзывает с его затылка. Он подавляет в себе желание потянуться вслед за рукой, за ее прикосновением. Самоконтроль — это все, что у него есть. И потому он просто старается дышать — хоть чем-то, кроме Стайлза, — и считать трехзначные числа задом наперед. Ему бы убраться отсюда подальше. Дождаться МакКолла и свалить в лесные ебеня. Но он не может. Он не способен на это. Дерек думает, надеется, что это нормально. Не по человеческим меркам, но нормально. Он молод для альфы и на боль своей стаи реагирует слишком остро. И даже если сам Стайлз не считает себя ее частью — для Дерека меток-маячков предостаточно. Действия Стайлза решили за него самого. Смешение запахов становится почти невыносимым: страх, стыд, вина. Солоноватая боль и терпкая, горькая нотка черемухи — возбуждение. Дерека рвет на части от желания то распахнуть все окна, то уткнуться носом в излучину стайлзового плеча, там, где аромат ярче, и вдохнуть его полной грудью. Но Дерек не делает ни того, ни другого. Он зализывает последний, медленно светлеющий синяк и отстраняется. Стайлз выглядит как человек, пробежавший марафон или прыгнувший с обрыва без страховки. Он тяжело, надсадно дышит, а сердце его, кажется, в шаге от аритмии. Дерек и не пытается разглядеть выражение спрятанного в ладонях лица. Наверное, стоило бы что-то сказать. Но вместо слов он молча укрывает Стайлза пледом и спускается вниз. К подоспевшим-запоздавшим волчатам.***
Между ними не то чтобы что-то изменилось. Стайлз не то чтобы стал осторожнее. А Дерек не то чтобы перестал на него рычать. Брошенный камень не изменит течение реки, Дерек это прекрасно знает. Дерек и не пытается. Но порой, когда сумерки сгущаются на горизонте, а в воздухе сладко пахнет черемухой, Дерек шагает в ночь. Запах ведет его красной нитью — к окну, что всегда открыто. К половицам, почти не скрипящим под поступью лап. Альфа чувствует каждого из своей стаи. Но лишь один из них по-настоящему уязвим. Волк чует. И готов поделиться своей силой, если нужно. И если этим рукам нужно держаться за его шерсть, чтобы устоять на ногах, пусть будет так. Ведь он совсем не против.