(un)needy

«Алина, я не думал, что это так заденет тебя». «А мне кажется, вы знали, что делаете». И она снова попадает в самую точку. А я снова лгу, отписывая такое приевшееся «прости», с совершенно безразличным видом стуча по клавиатуре. А внутри что-то тоскливо сжимается, когда я представляю ее мокрое от слез лицо. Такое прекрасное, такое когда-то счастливое. И желание увидеть ее снова, снова обнять практически заставляет меня набрать ее номер. Банально услышать ее голос. Останавливает одно – нельзя. Нельзя и все. Держаться подальше – вот, что мне действительно нужно. И меня в очередной раз отпускает. Не знаю, в какой момент я воздвиг такие рамки вновь. Может, когда, отойдя от эйфории, вызванной взаимностью чувств, я вдруг увидел всю реальную картину глазами взрослого адекватного человека. Или, может, когда в тренерском штабе начали портиться отношения, а осуждающий взгляд Дудакова стал настолько явным, что все в группе начали косо поглядывать на меня и Алину, перешептываясь. Никто в группе ничего не знал, нет. Но ведь догадываться они имели полное право. В голове – момент. Совершенно разбитая, уставшая после долгой тренировки Алина. Она сидела в отдаленном углу пустой раздевалки, слушая музыку. Совершенно отрешенная, одинокая. Я заметил тогда, что впервые с того момента, когда поджидал ее у двери, в ее глазах такая тоска. И я знал, в чем причина. Маленькой девочке, которой она все еще оставалась внутри, было слишком тяжело. Я помню, как сел рядом с ней. И как она уткнулась в мое плечо, позволяя слезам стекать по ее щекам бесшумным безумным потоком. И я помню аромат карамели ее волос, который вдыхал так жадно, будто в последний раз, будто больше такого не будет. Наверное, потому что где-то на уровне подсознания уже знал, что совсем скоро ее потеряю. И я потерял. Правда. Болезненно. Беспощадно по отношению к ней. С верой в такое заезженное «так будет лучше», которое твердил себе постоянно: просыпаясь по утрам, на тренировках, перед сном. Я напоминал себе каждый час, что она не должна быть моей. И эта мысль так злила меня, что перспектива набить кому-нибудь лицо, себе, например, казалась мне такой гениальной, такой отличной. Лишь бы выпустить пар. Лишь бы забыть. Лишь бы не вспоминать. И я честно пытался не думать, но каждый раз приходя домой, я украдкой от своей совести думал о ней, вспоминал ее, такую нужную, такую заражающую своим счастьем. В такие моменты я доставал бутылку виски, открывал ее и ставил рядом с собой. Не пил, нет. Просто отчего-то так становилось спокойнее. Признаться, мысли поворачивались не в ту сторону не только когда я оставался наедине с собой. Контролировать это было невозможно. Прогоны, тренировки, посиделки с друзьями. И всегда перед глазами – она. В самый неподходящий момент. Стоящая напротив меня, с огнем в глазах и улыбкой, предназначенной только для меня. Я всегда вызывал у нее улыбку. Наверное, оттого тяжелее осознавать, что я виновник ее слез. И вот сейчас, сидя на диване в зале своей квартиры, в полной темноте и тишине, я снова думаю о ней. И о ее словах. И о своих поступках, которые причиняют боль. Но это нужно, потому что так она отдаляется. «Так будет лучше». Глубокий вдох. Воспоминания о каждом безумном желании взять ее за руку скручивают все внутри. И очередная волна полнейшей, чистой и неподдельной ненависти к себе накатывает на меня. Как бы я хотел, чтобы она была рядом со мной. Звонок раздается неожиданно. Вздрагиваю. Вздрагиваю еще больше, когда вижу ее имя. Она звонит. А я сбрасываю. Сам не знаю почему. Наверное, потому что «так будет лучше». Эта фраза, кажется, уже в сотый раз за сегодняшний день. И это окончательно разбивает. С тяжелым вздохом откидываюсь на спинку дивана, прикрывая глаза. Вспоминаю момент, когда смотрел в ее карие, когда ее взгляд был полон любви без примеси разочарования. - Я непременно тебя забуду, Алина Загитова. Шепчу куда-то в пустоту, понимая, что, конечно, как обычно солгал.