поцелуи на твоем теле

чан любил. он любил просыпаться под назойливое жужжание где-то у подушки, что свидетельствовало о скором прерывании его драгоценного сна. любил, задержавшись еще на несколько минут, взглядом сонным, немного мутным скользить по чужому лицу и коже молочной, что украдкой показывалась из-под вороха одного одеяла на двоих, потому что «так теплее, хен». любил, несмотря на спешку, касаться ледяными пальцами тонкой шеи, получая в ответ недовольное ворчание и тычок под ребра. любил готовить завтрак на двоих, пускай и знал, что ребенок этот (совсем уже нет) снова будет опаздывать в универ, а потому схватит со стола лишь остывший тост, жуя на ходу этот пресный кусок. чан любил чонина, обожал больше жизни этого мальчонку солнечного и получал то же самое в ответ. с робкими поначалу касаниями, со словами (признаниями о любви), с поступками, в которых, по сути, не было какого-либо подтекста, лишь забота банальная. и пускай быть чонином значит никогда не заправлять постель и с горем пополам расправляться с учебой, чан продолжал любить, ведь плюсов в разы больше было. потому что чонин – это луч солнечного света, разрезающий монотонную серость его дня; это долгие разговоры за столом во время позднего ужина, на балконе, пока чан выкуривал последнюю сигарету из пачки, и в кровати после тяжелого для обоих дня, когда сил не оставалось ни на что, лишь на объятия согревающие и поцелуи ленивые в несбыточной попытке насытиться друг другом. чонин – небо над чановой головой, его воздух и маяк среди непроглядной ночной мглы, потому что всегда найдет, всегда укажет верный путь, всегда вытянет из пучины мыслей темных, которые бана посещали непременно, тогда, когда становилось слишком сложно.

***

привыкнувший к слепящему свету от монитора, он сидел в полутемной комнате, почти непрерывно перебирая клавиши на клавиатуре, дабы поскорее расправиться с отчетом по двухнедельной практике (вещь, повторяющаяся из года в год, а оттого становившаяся все более нудной). монотонный щелчок мыши и чановы пальцы на ней, а на экране открытый вордовский файл с машинописным текстом, от которого в глазах спустя два часа начинало неприятно рябить. откинувшись на спинку стула, парень вздыхал тяжко, словно бы в жизни его снова настал тотальный пиздец, а не какой-то вынужденный отчет, на который дали ровно неделю. времени этого, если быть честным, предостаточно для подобного, но чан, не отличавшийся привычкой сдавать все в последний день, как то делал чонин, вновь прыгал выше собственной головы, предпочитая закончить все эти страдания на ранних сроках, пока мозг не начал окончательно кипеть с навалившегося. шел третий час. факт этот не то, чтобы раздражал, но напрягал порядком (что одно и тоже), но кто-то слишком уперт. новые строка, абзац.. и вот он чувствовал узкие ладони на собственный плечах, что заставляло вздрогнуть мимолетно, вынырнуть из мыслей в очередной раз и потерять нить действительности, стоило пальцам тонким скользнуть вниз по груди. прикосновения чонина осторожные, того поди испугаешь, стоило только лишнее движение сделать, как юноша скрылся бы с поля зрения, оставляя за собой лишь мимолетное тепло на чановых плечах. а пока. пока он выводил на чужой шее надуманные им самим узоры кончиком носа, отчего по спине бежала дрожь мелкая. чан знал. этот мальчонка слишком робок перед его взглядом, чтобы сказать что-либо вслух, зато действия по отношению к парню были чересчур красноречивыми. темнота – его верное спасение. губы на светлой, почти прозрачной коже – попытка самоутвердиться в этих отношениях и за их пределами, потому что шею жгло от еще бледных, но ощутимых меток. — хен. — м? — ты устал,— жар дыхания уже на двоих, потому что чонин каким-то образом оказывался на его коленях, загораживая собою монитор. — я знаю,— ладони широкие медленно прошлись по худым юношеским ногам, забираясь украдкой под край домашних шорт. чан дразнил, прекрасно зная, что светлую кожу на шее и плечах стягивало не только россыпью поцелуев. это вполне было в стиле яна. даже ожидаемо в некотором роде. — спать?— губы чонина насыщенного алого оттенка, словно бы касался ими не чановых, а лепестков, щедрых на такую откровенную, вульгарную яркость. шея чана сплошь покрыта несомненно заметными поцелуями этих губ. — спать. потому чан и любил. любит и будет любить. а что следовало после, их не волновало от слова «совсем», пока в обществе друг друга быть могли, пока пальцы их переплетались неосознанно, находясь рядом.