Возлюби ближнего своего

Миша с трудом открыл глаза и окинул взглядом стены номера дешевого отеля, в котором ему предстояло провести несколько дней. Голова кружилась и болела, как с хорошего перепоя, но он не был уверен, что пил что-то крепче кофе в последние пару дней. Что вообще вчера было? Он сел, кривясь от боли, и тут же застонал в голос. Тело ломило, как будто тянули и ныли все мышцы, а ниже пояса, казалось, все горело огнем. Что вообще случилось?! Что, черт побери, с ним произошло? Перед глазами замелькали картинки обнаженных тел, десятков, сотен людей всех полов, возрастов и рас. Все они безудержно и страстно совокуплялись у него на глазах. Он нахмурился и попытался сосредоточиться, но картинки ускользали, менялись, плыли, будто рисунки в калейдоскопе, перекладывались в другие, исчезали и появлялись вновь. Что он помнил, так это то, что пару дней назад он прибыл в Новый Орлеан для расследования странного убийства, точь-в-точь повторившего несколько других таких же по всей стране — он собрал информацию о них за последние несколько лет, изучил все, что удалось обнаружить хоть сколь-нибудь сходного, с похожими обстоятельствами. Серия жестоких расправ затрагивала особей обоих полов, и на этот раз убитый был мужчиной, хотя того, по какому критерию выбирались жертвы, Миша так и не понял — убийца не смотрел ни на возраст, ни на социальный статус, никто из них не был ни ограблен, ни изнасилован. Ничего из того, что было на жертвах или с ними, также не пропадало, они не были знакомы, и вообще ни полиция, ни он сам, ни за что не связали бы их друг с другом, если бы не два момента — способ убийства и то, что все жертвы имели зеленый цвет глаз. И если второе еще как-то можно было понять, то способ, с которым неизвестный расправлялся с жертвами, был необычайно странен — их словно высасывали досуха, причем не оставляя никаких отметин на теле, кроме зацелованных губ, словно именно через них убийца высасывал из своих жертв силы, жизнь, душу. Кому как больше нравилось. Миша приехал рано утром и поселился в местном отеле в центре города, поближе к эпицентру событий. И было это, если он сейчас ничего не путал, вчера. А вот сегодня... Грязное зеркало отразило уставшего мужчину под сорок со взъерошенными черными волосами, в котором он с трудом узнал себя. Кожа на шее пестрела засосами, полные розовые губы распухли словно от множественных поцелуев, глубокие синие глаза запали, их резало от яркого солнечного света. Все тело украшали то синяки, то засосы. И ещё нестерпимо болел зад, будто он занимался сексом с мужчиной, причем в пассивной роли, и ничего не помнил об этом. Что, черт подери, было с ним вчера?! Приняв душ, он обнаружил и новое доказательство своего вчерашнего падения — следы засохшей спермы на белье и внутренней поверхности бедер. Сперма была и в анусе, а член распух и болел. Он с ожесточением тер тело мочалкой, ощущая себя неимоверно грязным, и все пытаясь вычислить, где же его, черт побери, носило, и что он мог делать вчера? После душа стало легче. По крайней мере, истерзанному телу. В голове так толком и не прояснилось, когда он, одевшись, зарулил в бар неподалеку от кафе. — Я тебе говорю, Ронни, со мной такого ещё не было! Только слышал о подобном, но чтобы сам… — мужчина неловко потирал ладонью шею, на которой Миша заметил сходные с его собственными следы засосов. Выглядел мужчина весьма растерянным. — Да все сегодня с утра только и говорят об этом. Ни у кого такого не было. Хотя Вэнди — ну ты знаешь, она недавно приехала из Оклахомы — говорит, будто ее сестра тоже так влипла однажды. Миша настороженно прислушивался к разговору. Заказав себе кофе и бутерброды, он уселся за ближайший столик, и тут же втянул воздух через зубы от боли в заднице. Незнакомец с барменом посмотрели на него с подозрением. — Приятель, тебе тоже вчера досталось? — наконец решился заговорить с ним посетитель, — мне кажется, ты в такой же растерянности, как и я сам. Миша сузил глаза, пристально рассматривая его с ног до головы. Он вообще о чём? — Был вчера на праздновании в честь короля Бахуса? — со смешком продолжил тот, и, видя, что Миша вдруг резко изменился в лице, понимающе кивнул, — воот! И ты вспомнил! Чертов Бахус и Чертов Новый Орлеан! Миша, как по щелчку, словно для этого нужно было всего лишь произнести имя, вспомнил вчерашний день. Да, он шел по одной из улиц к тому месту, где было совершено убийство, когда услышал громкую музыку на соседней, а потоки зрителей, спешившие туда, заставили его невольно изменить свой маршрут, приближаясь к процессии. По разговорам он понял, что сегодня праздновали день короля Бахуса — древнего божества, духа достатка, размножения и плодородия, и в этом году изобразить его на параде в день Марди Гра пригласили какого-то актера из известного сериала. Актера он не знал, но собравшиеся зрители, многие из которых были его фанатами, часто произносили одно имя — Дженсен. Имя Миша запомнил. Уж больно нестандартным оно было. Скорее похожим на фамилию, потому и врезалось в память. Как он услышал после, Дженсен играл охотника на нечисть в сериале Сверхъестественное, что заставило Мишу с трудом подавить смешок — все эти сериалы только и крутятся вокруг реально существующих персонажей из его жизни — оборотней, вендиго, вампиров, демонов, охотников на них, и только немногие, такие, как он, знают, что на самом деле все это вовсе не страшилки для маленьких детей. И что случаи, вроде того, который привел его сюда, как раз прекрасно это подтверждают — то, что убило мужчину, а точнее, высосало из него жизнь, как раз было явно из этой братии. Он вспомнил, как затесался в толпу —лучшего места, чтобы собрать городские сплетни, было не найти. Помнил, как увидел приближавшийся огромный, богато украшенный помост в виде лодки, на котором везли этого самого Бахуса. Кажущийся небольшим на этой огромной платформе человек, одетый в синий камзол и белые плотные колготки с белыми высокими сапогами, с короной на голове и мантией за плечами, разбрасывал вокруг себя в толпу нити пластиковых бус, монеты, видимо, со своим изображением, какие-то то безделушки и сладости. Толпа ликовала, тянула к нему руки и скандировала “Да здравствует король”, а Миша внезапно застыл, глядя на неизвестного ему мужчину. Тот поднимал руки вверх и что-то радостно выкрикивал, словно ликуя от того, что происходит вокруг, делясь со зрителями своей энергией, своим ощущением безмерного счастья и радости. — Да здравствует король Бахус! — кричали зрители вокруг Миши, заставляя его кривиться от громких звуков, мешавших услышать разговоры, ради которых он и появился здесь. Но вдруг нечто новое привлекло его внимание — мужчина в камзоле и мантии подошёл ближе к краю платформы, на мгновение зажмурился, словно вдыхая доносящиеся до него запахи города, и раскинул руки, приветствуя и обнимая толпу внизу перед собой. А когда он вновь открыл глаза и сделал непонятное движение, направляя вперёд, к зрителям, невидимую, эфемерную волну, Миша раскрыл рот. Да так и остался стоять, глядя на странного человека на платформе уже другими глазами. Невыразимое блаженство и радость внезапно заполнили его до краев, грозя просто разорвать на части его тело, выхлестнуться наружу, затопить все вокруг. Миша склонил голову к плечу, не понимая. И только когда внезапно, вместе со всеми присутствующими, вскинул руки к тому, кого все звали королем, ощутил — это невероятное счастье идёт от него. Он, король, символ плодородия и размножения, богатства и щедрости, дарил людям себя, ликуя и смеясь от счастья разделить с ними свое блаженство. Посылал в толпу волны любви и обожания, вновь получал ответные волны от впадавших в экстаз зрителей, и, усилив их в несколько раз, напитав их своей энергией, слал в толпу снова. Миша сам не понял, как оказался на коленях, как принялся сначала шептать, потом кричать, подвывать всеобщее “Слава королю!”, не сводящий взгляда с платформы, наполненный величайшей благодатью от осознания его величия, его щедрости. Каким прекрасным, совершенным показалось ему каждое творение божье вокруг него, каким восхитительным он увидел каждого, кто находился рядом, как он потянулся к тому, кто был возле него, не разбирая ни лиц, ни пола, каким сильным и правильным было желание так же, как он, там, улыбающийся им, щедрый, прекрасный, дарить эту любовь, передавать ее дальше, дышать ею, пить ее, наслаждаться каждым вздохом. Как он упал в чьи-то объятия, целуя, лаская, касаясь, отдавая себя и принимая взамен другое тело, совершенное уже от того, что было создано богом, было наполнено смыслом его творения. Как целовал и ласкал чьи-то губы, руки, ягодицы, щеки, груди, бедра, как брал и отдавал себя, поскуливая от восторга и трепета… Он в невероятном ужасе вскинул взгляд на мужчину. Тот кивнул в подтверждение его мыслей, и потом с иронией наблюдал, как Мишу тошнило прямо на пол — одни пустые позывы, никакой еды в желудке не было. Как он бледнел и краснел пятнами, как пробегали по его лицу все цвета радуги. — Вижу,что вспомнил! — иронично кивнул мужчина, — вот и я вспомнил. * В то, что подобную вакханалию мог устроить простой актер, Миша не поверил ни на секунду. Как и в то, что убийство было совершено в месте появления сверхъестественного существа кем-то, к этому существу не имеющим отношения. Это все было, безусловно, как-то связано. Оставалось выяснить — как именно. Весь следующий после парада день был посвящен гуляниям и отдыху, прославлению сошествия Бахуса и ожидаемому благоденствию и роскоши. Миша узнал все — когда и где ожидается дальнейшее чествование бога виноделия и урожая, когда в закрытый клуб должны будут собраться гости, сколько их будет и каков дресскод мероприятия. Не узнал одного — как он сам попадет туда, как сможет защититься от чар коварного бога, как подберется к нему достаточно близко, чтобы напасть. По всему выходило, что на этот раз он столкнулся с существом, имевшим многовековую историю — самим Бахусом, или как его иначе величали, Дионисом, богом виноделия, урожая, религиозного экстаза и наслаждения. Существом крайне опасным, коварным, вертким и имевшим огромную силу влияния на людей. Каким образом известная личность, бывшая все время на виду, муж и отец троих детей, смог стать вместилищем столь древнего существа, Миша не знал. Более того, решил для себя, что выбранный на роль бога виноделия обычный смертный просто стал оболочкой жаждавшего поклонения себе заскучавшего создания, а убийство, приведшее в город самого Мишу — ничем иным, как принесенной божеству жертвой. Ещё бы, такая возможность, такое невероятное совпадение — мало того, что избранный исполнить его роль на ежегодном празднестве человечишка к тому же был явно знаком и любим многими, он идеально подходил на эту роль — совершенство с идеальной внешностью, мягкими темно-русыми волосами и ярко-зелеными глазами, покрытой веснушками бледной кожей и отличной спортивной фигурой. Миша смотрел видео со встреч с почитателями его таланта, и поражался иронии древнего божка — тому, кого он избрал своим вместилищем, поклонялись и задолго до появления Бахуса — слезы истерики при появлении мужчины на собраниях этих самых фанатов в разных странах мира впечатлили бы любое божество, не то что жаждущего поклонения Диониса. Ему несли подарки и цветы, с ним мечтали сфотографироваться, на нем висели, обнимали, целовали, тянулись прикоснуться, мечтали увидеть хоть одним глазком в толпе неистовствующих, заходящихся в экстазе почитателей. Да, идеальный выбор. Миша невольно зааплодировал, восхищаясь прекрасно продуманным и воплощенным в жизнь планом. Тому, кому поклонялись и до коронации, повышение градуса народной любви не вскружит голову, не сведёт с ума. И в том, что древний бог не ошибся, даже сомневаться не стоило — достаточно было посмотреть на то, с каким восторгом и радостью встречал этот всеобщий идол своих новых поклонников, как радостно махал рукой с платформы, как широко и искренне улыбался каждому, посылая лучи свой любви всем живым существам вокруг себя. Вот только все это также в разы повышало и его недоступность для охотника на сверхъестественных существ — вокруг этого Дженсена охрана ходила кругами, не оставляя его вне поля зрения ни на минуту. Подобраться к нему было просто невозможно. Миша понял, что просто так к нему не приблизиться, и на полдня засел за интернет и книги. Мало было найти то, что помогло бы расправиться с ним, обезопасить мир от улыбчивого, щедрого на любовь существа, чье присутствие так воздействовало на людей, вводя их в любовный экстаз, а некоторых и используя, как расходный материал, нужно было ещё изыскать средство, защищающее от этого воздействия самого охотника. В книгах и интернете о Бахусе говорилось много, но не было главного — как взаимодействовать с ним, приблизиться без урона для собственной психики, остаться невредимым там, где любое человеческое существо подпадает под тлетворное влияние. Он набрал номер давнего друга семьи, когда-то давно заменившего им с братом отца, Бобби Сингера, и почти сразу услышал в трубке глухой ворчливый голос: — Только не говори мне, что тоже попал под воздействие этой твари, — вместо приветствия начал тот, — ты же там сейчас, в Луизиане? — Да… — едва слышно выдохнул Миша, — и мне нужна твоя помощь. Если верить старинным фолиантам, к которым все охотники обращались, когда дело заходило в тупик, защитить от влияния чар Бахуса мог запах растения, с ним же связанного — запах виноградного сока, который следовало держать в специальном медальоне поближе к сердцу. “Клин клином”, как выразился Бобби. Миша молча кивнул в ответ, хотя этого его жеста никто видеть не мог. Но это касалось самого Бахуса. Оставались ещё его защитники, охрана. Сатиры. Существа невероятной физической силы, быстрые, не отягощенные моралью, жестокие и зорко следящие за окружением своего короля, не подпускавшие к нему никого подозрительного. Миша только качал головой, читая легенды о том, как окружавшие бога прихвостни легко управлялись с охотниками, как много их полегло в попытках добраться до него, как опасны они были для всякого, кто дерзнул не верить в их короля, не склониться перед ним в благоговейном поклоне. Лишь одно делало их уязвимыми — любящие разгульные пьянки и увеселения, танцы и оргии, сатиры были слабы к звукам музыки, от которой против воли пускались в пляс, теряли волю, заходились в пьяном экстазе. Музыку эту давала только флейта определенного вида, так же окропленная соком зрелого винограда и увитая колосьями ржи и ветками хмеля. От ее звуков сатиры приходили в неистовство, отвлекались от главного своего задания — охраны Бахуса, увлекались танцами и забывали обо всем на свете. ** Беспечный город, столица джаза, пива, острой кухни и порока, не спал никогда. Залитые огнями улицы и несмолкающие песни только на руку тому, кто крадется к своей цели, стараясь остаться незамеченным. Мише так же было на пользу то, что ночное чествование нового короля, а точнее, закрытая вечеринка для особо приближенных, в этот раз проходила в здании, больше похожем на старинный особняк — одноэтажное и приземистое, оно напоминало скорее большую, раскинувшуюся на виноградном листе жабу, даром, что вмещало в себя ресторан и современный клуб. Он добрался до входа в здание как раз к тому моменту, когда подвыпившие приглашенные и чуть ослабившая бдительность охрана уже не ждали подвоха, вырубил зазевавшегося мужчину в черном смокинге и влился в небольшую группку гостей, вышедших на террасу покурить. Вернуться обратно в банкетный зал вместе с несколькими оживлённо разговаривавшими мужчинами, не составило труда. Он держался достаточно уверенно и спокойно, галантно улыбался дамам, пропуская их вперед в гостеприимно распахнутые двери, шел с пустыми руками и не оглядывался по сторонам. Центральный банкетный зал был полон танцующих, активно двигавшихся в задымленном, перерезаемом цветными лучами стробоскопа помещении. Синие, малиновые, фиолетовые огни освещали лица, фигуры, руки, блестящие глаза и приоткрытые губы. Все что-то пили, разговаривали, толкали друг друга и то и дело поглядывали на сцену, где за пультом работал ди-джей с несколькими помощниками, зажигая веселящуюся толпу и то и дело выкрикивая в зал требования добавить жару. Миша окинул взглядом помещение, подхватил бокал с подноса, чтобы не выглядеть чужим, но пить не стал, как и прикасаться к закускам, которыми были заняты несколько столов по обеим сторонам зала. Того, кого он искал, здесь явно не было. Слишком шумной и слишком разношерстной была толпа, которую он видел перед глазами. Вряд ли божеству, привыкшему к восхищению и любованию собой, пришлось бы по вкусу такое смешение. В понимании Миши Бахус желал не такого, он уже насытился волнами энергии, даваемой городом на своих улицах, вкусил первое блюдо, сбил первую жажду, и теперь хотел чего-то более изысканного, десерта, лакомого кусочка в виде строго ограниченного круга самых приближенных, могущих истинно верить в него, поклоняться и восхвалять его заслуги. Где-то в помещении был закрытый вип зал, и туда было уже просто так не пройти. На поиски дверей, ведущих в отдельное помещение, ушло не менее двадцати минут. Он следил за появляющимися и исчезающими официантами, за выходившими гостями, и понял, что за все это время никто из них не воспользовался только одной дверью — в конце зала, почти полностью скрытой за драпировкой. Сделав вид, что разговаривает по телефону и пытается расслышать собеседника среди грохочущих колонок, он скользнул за темно-бордовую тяжёлую штору, прислонился спиной к стене и заглянул в щель между витражными стеклами. Впереди виднелся коридор, в конце которого была ещё одна дверь, охраняемая двумя крепкими мужчинами в серых костюмах. Миша дёрнул рукой, позволяя своей флейте вынырнуть из рукава пиджака, и мягко толкнул дверь от себя. Впереди его ждал еще целый коридор и двое типов, могущих оказаться кем угодно. Люди? Сатиры? Подействует ли на них звук флейты, либо его сейчас просто выбросят обратно в общий зал? И это еще в лучшем случае. Охранники тут же напряжённо вытянулись в струнку и уставились на него, но Миша не спешил, расправляя колосья и шишки хмеля на деревянном инструменте, посматривая на них и будто раздумывая о чем-то. — Эй, что ты здесь забыл? — рявкнул один из охранников, прищуриваясь и недобро поглядывая на странный, скрытый за листьями предмет. Едва понимание отразилось в его взгляде, он тут же кинулся на приблизившегося Мишу, встречая грудью острие окропленного виноградным соком клинка — смертельного оружия для сатиров, охранников Бахуса. Второму Миша шанса напасть не оставил. Вскинув руки с флейтой, он принялся наигрывать ту мелодию, которую тренировался исполнять последние несколько часов. Простая и незамысловатая, она повторялась бесконечно, словно по спирали. — Что ты… — охранник попытался приблизиться к нему, но тут же явно против своей воли принялся покачиваться в такт мелодии, постепенно набирая обороты и пританцовывая под звуки флейты. В глазах его при этом появился сначала первобытный животный страх, потом безразличие, потом и бесшабашная веселость. Миша довольно ухмылялся, проходя мимо него и продолжая наигрывать на своей флейте. Дверь была не заперта, и он толкнул ее ногой. Перед ним открылось ещё одно помещение, гораздо меньше первого. Весь погруженный в полумрак пол его был занят томно совокупляющимися людьми, полураздетыми, полностью обнаженными — как придется — извивающимися в экстазе, отдающими свои тела другим телам, сливающимися в поцелуях и объятиях, постанывающими и закатывающими глаза от наслаждения. У дальней стены в свете неяркой лампы на троне сидел тот самый мужчина, каждую черту которого он уже знал наизусть. Одетый в темный костюм с белоснежной рубашкой, распахнутой на груди, он вальяжно развалился с бокалом вина в руке и лениво наблюдал за происходящим. Бахус тоже узнал его, мгновенно растягивая губы в подобии ухмылки. Ни тени страха или удивления не отразилось на его лице. Миша поднял руку и сжал защитный медальон. Все, что могло уберечь его от влияния древнего бога, единственная его защита сейчас. Глядя прямо в глаза сидящему, он провел флакончиком у себя под носом, вдыхая запах. Развратник и искуситель не будет иметь над ним власти, он не сможет ничего поделать с ним, пока длится действие оберега. Не сработает — ему не жить. — Ну вот ты и явился, — нараспев произнес божок, салютуя ему бокалом, — я уж заждался. Миша нахмурил брови, пытаясь понять, где он выдал себя. Человеческое море у его ног то и дело перетекало волной в волну, люди тянулись друг к другу, целуя, лаская любого, кто попадался им на глаза, обнимая и простирая руки к соседу, радостно улыбаясь ему и восхищенно бросаясь в чужие объятия. Совсем как он сам еще так недавно. — Хочешь вина? Совсем недурное по нынешним меркам, — спросил Бахус, протягивая свой кубок, из которого только что пил сам. Миша остановился, сжимая в руке флейту, и коротко оглянулся назад. Охранник на входе продолжал корчиться в конвульсиях неистовой пляски, как и еще двое таких же сатиров внутри залы. Миша прикрыл за собой дверь, не отрывая взгляд от сидящего, и окинул взглядом помещение. Из сплетающихся и ритмично двигающихся тел создавалось широкое человеческое море, состоящее, без сомнения, из нескольких десятков людей, ни один из которых не обратил на него ни малейшего внимания. Тогда он сосредоточился на Бахусе. Внимательно оглядел его, но не ответил, только сузил глаза до щелок и медленно, осторожно ступая через чужие руки, ноги, головы и плечи, пошел вперед, к нему. Когда он был уже совсем близко, взгляд его стал еще более напряженным и внимательным. Он не обращал внимания ни на что вокруг, глядя только в глаза. — Откуда ты знал о моем появлении?— вопросом на вопрос ответил Миша. Бахус терпеливо ждал, пока охотник приблизится. Всё то время, что Миша маневрировал по залу — а пробраться к трону оказалось не так-то просто — древнее божество изучало тело Миши. Насколько силен, быстр, маневренен, гибок, красив. Когда дистанция сократилась до минимальной, Бахус довольно хмыкнул и залпом допил свое вино. Затем, уперев руки в подлокотники трона, оттолкнулся и встал. Вопрос охотника так и остался без ответа. Миша напрягся, видя, что противник встает. Но Бахус опережал его на два шага. Плавно поднявшись, бог свернул глубже в залу и скрылся за еще одной дверью. Миша проводил его взглядом, не трогаясь с места, выждал пару минут и понял, что это было приглашение следовать за ним. Он сунул флейту в карман пиджака, и проверил в рукаве клинок. Бахус явно заманивал его куда-то. В более укромное место? В западню? Зачем он покинул зал, где наверняка управляемые им люди могли стать живым щитом, прикрывая его от охотника, где недалеко резвилась его стража? Что он задумал? Он осторожно толкнул дверь, оглядывая смежную комнату. Видимо, помещение было предназначено для администрации клуба, уж больно помпезно он выглядело даже по сравнению с другими залами. Почти полностью погруженная во тьму, комната освещалась только в нескольких местах точечными небольшими светильниками, но этот свет множественно преломлялся от украшенных частями зеркал стен, сверкал в хромированных трубках мебели, отражался парой полированных блестящих статуй из металла, замерших в эротичных откровенных позах. Кроме них двоих в комнате не было никого. В кабинете Миша заметил минибар и парочку низких бархатных кресел, в одном из которых и устроился Бахус - видимо, комфорт божок ценил прежде всего. Было что-то странное в том, как он двигался — будто бы слишком плавно, но быстро. Что бы он не делал, создавалось впечатление, что он любуется собой, заставляя и окружающих обращать внимание на его совершенство — видимо, вместилище на этот раз больше обычного нравилось богу. Совпало все, что он любил: известный, красивый, молодой, с зелеными глазами, и занимать это тело ему было особо приятно, находиться в нем комфортно. Бахус плеснул себе виски и обратил свой взор к охотнику, слегка кивнув в повелительном жесте, мол, говори, слушаю. — Ты чуешь охотника за милю, да? — Миша насмешливо фыркнул, понимающе кивая, — тебя не застать врасплох. Ты знал о том, что я приду. — Он прошелся по комнате, оглядываясь по сторонам, изучая предметы, но ни на миг не спуская взгляда с Бахуса. — Что же так слабо? — он махнул рукой в сторону двери, — я убрал твою охрану в два счета. — Ты мне нравишься, — вместо ответа проговорил Бахус, заметно растягивая слова. Улыбочка на лице его была такая сладкая, что Мише захотелось ударить его по лицу, чтобы ее стереть. Божок ни капли не боялся охотника, он был уверен в собственной безопасности и смотрел на Мишу, как кот, который намеревался поиграть с мышкой. — И потому ты никак себя не защищаешь? — Миша вынул клинок и сжал рукоять в пальцах, — знаешь, что это такое? Хитрый масляный взгляд божества забегал по лицу охотника, любуясь новой эмоцией на его лице. Видимо, клинок не впечатлял его совершенно. — Ты такой красивый, — протянул Бахус, и зрачки его расширились до неимоверных размеров, — иди ко мне. Миша скрипнул зубами и вскинул подбородок. — Убийство трехдневной давности — дело твоих рук, не так ли? И месяц назад в Канаде, и еще, и еще, по всему миру и в разное время, могу назвать точные даты и места. Ты убиваешь людей! За все время твоего существования — тысячи убитых. Из них просто высасывали жизнь. Ты это делал! — он указал острием клинка на собеседника. — Ты много говоришь. Слова не имеют смысла, — Бахус явно начинал терять терпение, никто не смел ослушаться его просьб. — А что для тебя имеет смысл?! — воскликнул Миша, резко взмахнув клинком, — ты убиваешь без разбора, только для того, чтобы наслаждаться. И веками это сходит тебе с рук. Да, я тоже не трепаться с тобой пришел! Но я хочу, чтобы ты знал, что всему бывает конец! — Ты заблуждаешься, смертный, Любви нет и не будет конца! — Бахус повысил голос, тот зазвучал низко и утробно, выдавая гнев и негодование говорившего. — Любви?! — Миша медленно приближался к нему, внимательно следя за мимикой божества, — это ты называешь любовью?! Ты убиваешь невиновных! — Что ты понимаешь?! Это круговорот жизни и смерти! — тут же с жаром возразил Бахус, — каждый из них добровольно отдал мне свою жизнь. Я лишь милостиво принял их подношение, — сидящий в кресле Бахус был ниже стоявшего перед ним Миши, и потому смотреть ему приходилось на него снизу вверх. Невыгодная позиция, которая божеству явно пришлась не по нраву. Желая компенсировать несоответствие статусов и показать, кто здесь король, Бахус отставил бокал и встал во весь рост, едва Миша подошел к нему на расстояние вытянутой руки. Они были почти равны по росту, но вместилище бога было осанистей и выше на дюйм, не более. Бахус расправил плечи, грудь его высоко вздымалась от ускоренного дыхания. "Опять красуется", — невольно отметил Миша. — Ты любовался этим телом, когда меня везли через город на той платформе? — неожиданно спросил Бахус, — помнишь, что ты почувствовал тогда? Ты любил меня! Всем сердцем. — Круговорот, говоришь? — Миша сделал вид, что пропустил мимо ушей напоминание о том позорном инциденте, в котором был замешан, — кто ты такой, чтобы решать, кому жить, кому умирать? Ты используешь свое влияние на людей! И да, я тоже был ему подвержен! Но теперь я лучше подготовлен! — Миша сжал висящий на его шее кулон, — я знаю, кто ты и что нужно сделать с тобой! И можешь не пытаться играть со мной, я знаю, что ты такое! Миша подходил все ближе, и чем меньше расстояния оказывалось между ним и древним богом, тем тяжелее ему становилось дышать, тем больше кружилась голова и дрожали руки, а сердце колотилось в груди, как сумасшедшее. "Я контролирую себя, я себя контролирую,— повторял он снова и снова, — он влияет на меня, но я осознаю это влияние. Я его чувствую, и я сопротивляюсь. Кулон работает, он работает, слава всем богам!" — Ты смотрел и благоговел лишь от одного взгляда на меня. Думаешь, всё это морок и амулет защитит тебя? Милое дитя, — Бахус протянул руку и тыльной стороной ладони, едва касаясь, провел вдоль правой половины лица Миши, — разве ты не понимаешь, что от Любви не спрячешься? Ты помнишь, каково это было? Как громко билось твое сердце, как быстрее бежала кровь, рождая желание жить? Ты был мертв до того самого момента. Я читаю в сердцах людей. Ты был так одинок. Но лишь взглянув на меня, ты позволил беспокойному разуму отдохнуть, а телу получить наслаждение, — Бахус говорил спокойно и проникновенно, дистанция между их телами все исчезала, и Миша сам не понял, как вышло, что все эти, в принципе, риторические вопросы Бахус уже шептал ему в шею около уха, а руки божества блуждали в его волосах, перебирая пряди. Он, черт побери, уже скользил руками по его телу, он был так близко, что Миша ощущал его дыхание на своей шее. Как? Как он смог так близко подобраться к нему? Когда он пропустил этот момент? Он ведь все время оставался в сознании! Он помнил каждый момент их взаимодействия! Как, когда он успел настолько приблизиться? Значит, силы кулона не хватало? Он не справлялся с флюидами, которые распространял божок, он слабел в его присутствии! — Не касайся меня! — рыкнул он, попытавшись тряхнуть головой, сбросить ласковые руки, — я могу сопротивляться тебе, я сильнее тебя! И не твое дело, что было в моем сердце! Я поддался твоему влиянию против воли, ты охмурил меня, как и сотни людей там, на площади. Ты — само зло, которому тысячи лет, и твое влияние на людей слишком велико, чтобы несчастные могли сопротивляться тебе. Убери от меня свои руки! Говоря все это, Миша встретился взглядом со встрепенувшимся Бахусом. Тот буквально испытывал боль от того, что его отвергли. Они продолжали стоять непозволительно близко, но божок уже не касался его. — Хочешь честно? — Бахус кивнул сам себе и отошел от Миши. — Думаешь, я зло? — он указал на дверь в соседнюю залу, — те люди тоже кажутся тебе несчастными, жертвами моего вероломства? Чем плохо любить ближнего своего? — Бахус принялся мерно шагать по комнате, обходя его по кругу. — Вы, охотники, все слишком предвзяты. Спешите казнить, не разобравшись, а так ли дурно то, что я делаю. Ты обвиняешь меня в убийствах? Что ж, да, я убивал, и не раз. Подобных тебе слепцов, потому что доводам любви они не поверили. Знаешь, что прекрасно в современном мире? Здесь у всех есть права. Я пользовался своим правом на самозащиту, не более того. Бахус эмоционально жестикулировал в своей излюбленной манере и сопровождал свой монолог активной мимикой, будто бы был театральным актером, опасавшимся, что зритель на последнем ряду может его не увидеть. Миша следил за каждым его движением. — И в чем была твоя самозащита? Ты убивал невинных! Они ничем не угрожали тебе, не могли причинить тебе зла. Но ты просто совращаешь людей, развращаешь их, как тех, что там, в зале. Это не любовь. Это похоть. И ты сам знаешь это лучше меня, — сквозь зубы проговорил он. Но Бахус явно не разделял его мнения, продолжая настаивать на своем. — Любовь телесная так же чиста, как и капли росы. Нет более честного ответа, чем то, что дает твое тело. Современные люди забыли об этом. Погрязли в самокопании, проблемах. Ходят к психоаналитикам, плачутся друг другу в жилетку. А надо лишь позволить себе расслабиться, позволить себе любить всё сущее вокруг, — в тоне Бахуса было столько запала и эмоций, что Миша даже на секунду восхитился тем, как тот свято верит в свою правду. — Ты погляди вокруг, человек. Мир перестал быть опасным местом. Вы победили голод, болезни, от которых раньше умирали сотнями. Но вы уничтожаете сами себя, вы не позволяете себе любить! А уж любовью ты это назовешь или похотью — вопрос схоластики. Это все святоши постарались, — в этом месте Бахус сжал кулаки и зубы, — их извращенная, далекая от природы людей мораль убивает ваши тела. Верность, моногамия. “Не убий, не прелюбодействуй” — такое ощущение, что заветы описывают невыполнимые задачки. Ты видишь красоту и хочешь взять ее, присвоить себе, а когда приобщишься, прочувствуешь, то захочешь ею непременно поделиться. Вот ты, например, я чую, ты щедро поделился собой на параде. Дай, мне нужно понюхать, — Бахус ступил ближе, осторожно спрашивая взглядом разрешения, — Даааа, хорошо. Две женщины и три мужчины. Вы разделили таинство, стали частью друг друга, подарили себе наслаждение. Тебе ведь понравилось? Тут бог вперил внимательный взгляд в глаза Миши, и увильнуть не осталось никакой возможности. — Это было отвратительно! — тут же воскликнул тот, — и мне все равно, что думает об этом мое тело! Вот тут, — Миша коснулся пальцем виска, — я могу правильно оценивать то, что произошло. Акт похоти, без каких-либо обязательств и условностей! Таинство несут взаимность, брак, любовь. Но не то, на что ты толкаешь людей! Мы потому и не скатились в эту бездну разврата и беспрестанного совокупления, что есть законы, есть мораль. Которая тебе не ведома. Есть определенные нормы, закономерности и правила, и без них мы всего лишь животные! Посмотри на тех, кого ты оставил там, — он указал на дверь, за которой продолжалась оргия, — они подобны зверям, удовлетворяющим свою плоть! В них нет ни капли совести и морали, они не понимают, что творят. Они опоены твоим ядом, и ты рад этому, ты над ними властен. Он подступил еще ближе, хватая Бахуса и сжимая ладонь на его горле. — Я пришел, чтобы убить тебя, и я это сделаю. Ни твоя охрана, ни опоенные тобой люди не защитят тебя. У меня есть оружие, и я точно знаю, на что оно способно! — Тебе не жаль это прекрасное тело? — казалось, Бахус искренне переживал, что будет с вместилищем, будто угрозы Миши касались лишь тела, которое сейчас охотник поймал в капкан. — Если бы мне не было жаль его, я не пришел бы сюда! Тело не виновно в том, что ты занял его, как не виновен и тот, кого ты заставил впустить себя. Я сделаю благое дело, когда покончу с тобой, и тот, кого ты используешь, как костюм для праздника, будет спасен от твоего тлетворного влияния! — он приставил клинок к горлу божка, пытаясь сильнее прижать его к коже. Перед глазами темнело и плыло, руки не слушались, ноги дрожали и подкашивались, и он то и дело тряс головой, отгоняя наваждение. — Я сталкивался с такими, как ты. Я не раз убивал подобных. И с тобой будет то же самое — мир лишится твоего яда, очистится от этой скверны. Бахус судорожно глотал воздух — хватка на горле была сильной. Но оттолкнуть или ударить Мишу он не пытался, будто не имел права на сопротивление. “А что, если он сам — раб своей драгоценной Любви, и не может вредить никому физически?!" — пронеслась в голове Миши внезапная мысль. Миша внимательно смотрел на него, своей хваткой принуждая божка склониться ближе к себе, прижимал лезвие клинка к его коже, заглядывал в блестящие яркие зеленые глаза, пытаясь поймать в них отблеск испуга или сожаления, и не находил его. Во взгляде Бахуса, который тот бросал на него из-под полуприкрытых ресниц, читались только похоть и восхищение. Ему... нравилось то, что с ним делали. Он получал от этого удовольствие! Пока охотник рассматривал его, Бахус держал двумя руками руку Миши, что сжимала его горло, но после отпустил и их, давая полную власть над собой. Он почти терял сознание в его руках, глаза прикрывались от слабости, руки повисли плетьми вдоль тела, и Миша нависал над ним, опустившимся перед ним на колени, видя перед собой только глаза — ничего другого вокруг не существовало. Миша не мог оторваться от этих глаз, заглядывая, казалось, в самую глубину, ныряя с головой в этот омут. Бахус смотрел на него с такой необъяснимой нежностью, как будто он, Миша, явился только затем, чтобы помочь ему, защитить его, и делал это от чистого сердца, потому что не мог иначе, потому что пошел за ним и был готов на любую боль и страдание ради него. Он проникал этим взглядом ему в душу, касался чего-то очень важного, взывал к его рассудку и состраданию. Миша с трудом сглотнул вставший поперек горла комок, и передвинул пальцы чуть ниже. Он прекрасно понимал, что сейчас держал совершенно не сопротивляющегося, безвольного человека в своих тисках. Всего лишь человека, который так смотрит на него, словно в нем одном его жизнь и спасение... Он попытался отодвинуть клинок в сторону, чтобы тот не врезался в беззащитное горло, но вдруг с изумлением обнаружил, что клинка в его руке нет, а пальцы, в которых он сжимал его, сейчас гладят открытую шею бога в распахнутой на груди рубашке. Миша покосился в сторону, замечая, что клинок валяется на полу рядом, но это его совершенно не тронуло. Взгляд снова переместился на лицо перед ним. Красивое лицо. Он бы сказал — совершенное. Миша протянул руку и провел пальцами по щеке, смял подушечкой большого пальца губы. Он же... он не убийца, ведь так? Тот, кто перед ним сейчас, с такой любовью смотрит ему в глаза... он ведь не убийца. Он не мог. Он совершенно точно не мог. Миша нагнулся еще ниже, к самому лицу напротив, и прижался губами к губам бога. Поцелуй получился сухим, легким, слегка сминающим нижнюю губу, и отчего-то таким нежным, таким чувственным, что Мише жизненно необходимо в этот момент стало на равных заглянуть в эти родные глаза и он тоже опустился на пол, обхватывая обеими руками голову Дженсена... Да, точно, этого человека зовут Дженсен… И он такой родной... Миша притянул его ближе к себе, глядя в лицо, такое дорогое, такое знакомое. Его просто распирало от нежности к этому существу, от любви к нему. Он ведь едва не убил его пару минут назад? Как он мог? Как он посмел причинить ему боль? Миша принялся покрывать поцелуями это лицо, губы, все, что попадалось его жадному рту, шепча какие-то ласки и то и дело произнося кажущееся таким родным и любимым имя. — Дженсен, Дженсен, ты ведь не сердишься на меня, правда? Ты не сердишься на меня? Я ведь люблю тебя, знаешь? Я так сильно тебя люблю! — он стал торопливо расстегивать пуговицы на рубашке стоявшего перед ним мужчины, пытаясь добраться до вожделенной плоти. От желания и страсти мутнело перед глазами, хотелось касаться, целовать, брать это тело, ласкать его. — Дженсен, ты ведь не сердишься на меня? Дженсен тихонько всхлипывал, пытаясь отдышаться, постоянно прерываемый поцелуями, жадными ласками. Он потирался о Мишу щекой, пока тот пытался совладать с пуговицами. Терся носом о шею и грудину. Сцеловывал пот, на который Мишу пробило от осознания своего кощунства, издавал тихий утробный звук, похожий на мурчание кота. — Прости меня, прости! Я не хотел, не хотел! — Миша подхватил мужчину под мышки, поднимая на ноги, прижимая к себе, скользя руками по его спине, выдергивая рубашку из брюк. — Я ведь правда тебя люблю, понимаешь? Я хочу тебя! Хочу прямо здесь! — Любишь? — голос Бахуса казался надломленным, взгляд был полон надежды и доверия… — Любишь! — уже ликующе подтвердил он, и следом за этим ноги его оседлали Мишины бока, а руки крепко обвили шею. Дженсен принялся осыпать поцелуями всё, до чего мог дотянуться. — Конечно люблю! Как ты мог сомневаться? Ты самое дорогое, что у меня есть! Любимый, мой любимый! Я ведь мог причинить тебе вред, веришь? Будто пелена с глаз спала, я могу теперь видеть тебя настоящего, тебя истинного, который для меня дороже всех на свете! И я хочу тебя, прямо сейчас! Я не могу больше ждать, не могу терпеть это! Отдай мне себя, пожалуйста! Я так этого ждал! — Миша опрокинул желанное тело на стол, смахивая с него все лишнее, и стал остервенело рвать с него одежду — пуговицы летели в стороны, ремень больно бьил по пальцам. — Родной, я так тебя хочу! — задыхаясь, стонал он, целуя каждый дюйм кожи, добираясь до члена, вбирая его в рот, скользя руками по груди, сминая кожу, лаская его, стискивая в объятиях, — сейчас я покажу тебе, как сильно я люблю тебя! Подожди минуту, я все тебе покажу! Дженсен вытянулся на столе, руками вверх, прогнулся в пояснице, будто потягиваясь после сна. — Да, да, вот так, дааа…— похоть этого смертного разливалась в комнате вязким туманом, он вожделел это тело, готов был отдать всего себя, — дааа, да, вот так, — Бахус довольно улыбался, запуская пальцы в Мишину шевелюру. — Дай мне себя, дай мне наслаждаться собой! — Миша сорвал остатки одежды, стянул свои брюки вниз, растерзал на себе дорогой костюм, — сейчас, сейчас! Еще совсем немного! — он облизал пальцы, обильно смачивая слюной анус своего любовника, стал торопливо растягивать его, задыхаясь от похоти. Кулон то и дело бил его по груди, и он сбросил его прочь. Что за мерзкая затея? От кого он вздумал защищаться? От того, кто ему дороже всех? — он стонал и подвывал от вожделения, подхватывая ноги драгоценного для себя существа в сгибы локтей, подтягивая его на себя. У него стояло так, что было даже больно, и смазка пачкала пальцы. Он едва мог терпеть это все, — Дженсен, потерпи, еще немного, совсем немного. Потерпи, я сейчас! — Миша приставил член к отверстию и толкнулся внутрь, сжимая пальцами ягодицы любимого, — сейчас тебе будет хорошо, любовь моя! Сейчас, сейчас! — Сделай мне больно, —прошептал Дженсен, взглядом моля наконец войти в него, - я не могу быть один. Без тебя плохо. Пожалуйста, — он принялся ерзать, стремясь сдвинуться ближе к Мише. — Да, да, конечно! — Миша не выдержал и вошел несколькими рывками, резко, зная, что причиняет боль, сжимая ягодицы снизу в своих пальцах, натягивая на себя, с каждым толчком все глубже проникая внутрь, — я знаю, ты не можешь без меня, знаю.Ты нуждаешься во мне так же сильно, как я в тебе. И сейчас мы, наконец, будем вместе! — он потянулся через стол к губам любовника, целуя его горячо и быстро, почти кусая припухшие губы, вылизывая их, всасывая нижнюю, постанывая от наслаждения. — Тебе хорошо, любимый? — он толкнулся резче и глубже, подбирая угол проникновения, и пристально взглянул в родные зеленые глаза, — тебе хорошо со мной? Дженсен отчаянно закивал, хватаясь за край стола над головой, чтобы не съезжать с места от резких толчков Миши. Они то целовались в забытьи, и поцелуи их были больше похожи на укусы, то вновь смотрели друг другу в глаза, не имея сил насмотреться. Когда Миша в очередной раз что-то спросил, Бахус уже не смог сдерживаться и намеренно с силой опустил затылок на столешницу, пытаясь хотя бы так снять неимоверное напряжение. — Двигайся, давай же, — зашипел он сквозь зубы. Миша стонал от жажды и наслаждения, бился сильнее и резче, сжимал вожделенное тело до синяков. — Люблю тебя, люблю! — повторял он, как заведённый, двигаясь внутри сильным молотом, врываясь внутрь и нехотя покидая узкое пространство, чтобы со следующим ударом вонзиться ещё сильнее и глубже. Голод Бахуса неутолим, ему мало, все мало. Зарычав, он рванулся к Мише, втягивая его, вспотевшего, с осоловевшим безумным взглядом, в развязный поцелуй, ощущения от которого были едва ли не лучше, чем от члена в заднице, обнял за плечи, наглаживая их синхронно по кругу. И Миша задохнулся в этом поцелуе, застонал ему в рот, толкнулся бедрами жёстко и сильно, обнимая его, прижимая к себе грудью, запуская пальцы в волосы. — Я не могу насытиться, так хочу тебя! — пробормотал он во влажную от пота шею, — отдай мне себя полностью, чтобы я ощутил, что ты мой и больше ничей! Отдайся мне целиком! Он не мог уже контролировать себя от страсти и похоти, принимаясь кусать плечи, сначала нежно играясь, а потом чувствуя настоящую потребность хотя бы так попытаться насытиться, оторвать кусочек любимого себе. Он с рычанием впился в кажущуюся сладкой кожу любимого, и тонкие струйки крови стекли там, где зубы вонзились в плоть. Бахус выгибался всем телом, запрокидывая голову и вскрикивая, остановившимся взглядом глядя вверх. Вопль его, полный удовлетворения и боли, мог бы напугать, но Мише было не до того, а раны на теле бога тут же затягивались на глазах. Но и этого Мише было мало, он все не мог насытиться, слизывая кровь и пот с любимого тела, урча голодно и жадно. Он беспрестанно облизывал и кусал все, до чего мог дотянуться, продолжая вбиваться в него со все усиливающимся рвением, сжимая в руке член Дженсена и так же оголтело и грубо дроча ему, рыча от страсти и голода. Сил Дженсена хватало лишь на то, чтобы нечленораздельно мычать в утвердительной интонации и завороженно смотреть на дрочащую ему руку Миши. Оба двигались в едином ритме, который ощущали кожей, не глядя друг на друга, не произнося ни слова. Движения Миши становились все отрывистее, и рука и член все ускоряли ритм, пока, наконец, на пальцы его выплеснулось чужое семя, и отчаянный радостный вой огласил комнату. Он тут же потянул руку ко рту, жадно слизывая все, урча от удовольствия и радости. —- Даааа, — простонал он, выплескиваясь внутрь, рыча от страсти и наслаждения, — даааа.... Бахус удовлетворенно откинулся назад, наблюдая за облизывающим пальцы Мишей. Тот со стоном падает сверху, прижимая его к жесткой поверхности стола. Им обоим неудобно и тяжело, но сейчас на все плевать, ничего не имеет смысла. Миша ощутил такое удовлетворение, такую радость, что его просто накрыло эмоциями. Он все продолжал ласкать тело под собой, гладил его, коротко целовал, не останавливаясь ни на минуту. Ему было так хорошо, так весело, так счастливо, что он не заметил, как он счастья из глаз его побежали слезы. — Любимый, — прошептал он, задыхаясь, — мой любимый... Мы же теперь всегда будем вместе, правда? Бахус промолчал, напевая какую-то мелодию. Голова Миши, улегшегося лицом на его живот, мерно поднималась и опускалась. Ему было так хорошо сейчас, сытно и спокойно, он закрыл глаза и стал проваливаться в дремоту, едва успев рухнуть на диван рядом со столом. Ему всё равно, что он обнажен и перепачкан спермой и потом, ему хорошо, и теперь он хочет одного — спать. Бахус же еще пару минут посидел на столе, тихонько болтая ногами, думая, придаться ли сну или найти занятие поинтереснее. Потом легким прыжком он соскочил, как был голый, со стола и отправился в соседний зал. Его пенис, налитой, с четко очерченными венками, болтался из стороны в сторону при каждом шаге, но он ни капли не стеснялся своей наготы. В соседнем помещении люди так и лежали вповалку, в объятиях друг друга. Сил совокупляться уже не было, и они гладили и нежили, целовали друг друга, постанывая от наслаждения. Море успокоилось, наступил штиль. Бахус уселся на трон, разом перекинул обе ноги через один из подлокотников и подозвал к себе плящущего сатира, щелчком пальцев снимая с него морок флейты. Миша вышел из кабинета только спустя два часа, обнаженный, отдохнувший, полный сил и взволнованный отсутствием любимого рядом. Он быстро окинул взглядом лежащие тела, нашел сидящего на троне Бахуса и со счастливой улыбкой устремился к нему. — Дженсен? — позвал он, бросаясь к нему, падая возле трона на колени и хватая в свои руку бога. Целуя ее, жадно прижимаясь губами, прикрывая глаза, будто не видел его несколько лет и успел ужасно соскучиться, — ты оставил меня одного? Бахус пребывал в оцепенении, его глаза были пустыми и блестящими, губы приоткрытыми, а ресницы чуть заметно подрагивали. Таков был сон бога — краткий момент между сеансами удовлетворения той жажды, что жила у Бахуса внутри. Он вынужден был постоянно подпитываться чужой сексуальной энергией, иначе слабел за считанные часы. Неутолимый голод гнал его по свету дарить Любовь и удовлетворение, сеять тот урожай, что потом могли бы собрать по осени смертные. Бог вина, плодородия, сам он, по иронии, был вечно голоден. Чтобы удовлетворять свои потребности каждый день и иметь защиту от таких вот охотников, у божества была свита, которая ездила с ним. По десять сатиров и вакханок, которые могли собирать смертных на массовые оргии, проходящие в формате закрытых вип-вечеринок, кормить видом своего взаимоудовлетворения божество, и четверо особо приближенных, кто удовлетворял только Бахуса лично. По двое мужчин и женщин. С появлением Миши божество вышло из своей летаргии, очнулось и глянуло на охотника, страстно лобызающего его руки. "Хороший боец и ищейка, полон скрытых нереализованных желаний, имеет сильное тело" - разглядывал его Бахус с головы до ног, скользя ленивым взором по фигуре любовника. — Как твое имя? — обратился он к нему, поднимая на кончиках пальцев подбородок и вглядываясь в глубину сияющих глаз. — Миша, — ответил охотник, — меня зовут Миша. Но ты можешь звать меня, как тебе захочется, — он прижался щекой к руке Бахуса, — я проснулся и не нашел тебя рядом. Мне плохо без тебя. — Миша, ты мне нравишься, — Бахус положил руку на голову коленопреклоненного охотника и нежно погладил вихры,— сейчас я задам тебе вопрос, и от твоего ответа будет зависеть, будем ли мы вместе. Миша весь обратился вслух, потянулся телом к божеству, стараясь стать хоть чуточку ближе. — Я сделаю всё, что ты пожелаешь, — с выдохом произнес он. — Ты храбрый воин и знаешь, что за свои принципы нужно сражаться до последнего, ведь так? — Бахус вопроcительно взглянул на лицо Миши, и тот быстро закивал, подтверждая, — так вот. Как я уже рассказывал тебе, я несу Любовь смертным, одариваю их высшим благом — позволяю принять свои страсти, принять себя. И все те, кому я предлагаю свои дары, ценят и благодарят за оказанную им честь. Все, кроме… — бог забавно сморщил нос и передернул плечами, — кроме святош, которые в своей узколобости и невежестве смеют очернять мое имя, бросая свое жалкое мнение мне в лицо, — Бахус сделал большие жалобные глаза и проникновенно произнес, — разве заслужил подобное? Они не знают, что их нелюбовь буквально убивает меня. Меня все должны любить! Все! Никто не может отвергнуть меня!!! — под конец своей речи он уже неистово кричал, и стоявшие неподалеку сатиры тоже согласно кивали, соглашаясь с его тирадой. — Так вот, скажи мне, Миша, ты готов защитить меня от боли? Готов покарать моих обидчиков? В этот момент в залу ввели двух женщин в одежде служителей церкви. Их под руки вели мужчины, имевшие вместо ног копыта. Когда процессия приблизилась, Миша узнал католическое одеяние на монашках. Женщины были зрелыми, с сухими, вытянутыми от безэмоциональной жизни лицами, их глаза, несмотря на поражающие воображение картины моря человеческих тел и сатиров, были пусты и не выражали ничего, кроме высокомерного презрения. Эти женщины свято верили в свою правду, и любая другая точка зрения была для них изначально вне закона. Монахинь подвели к трону, и тут женщин как прорвало — они с пеной у рта кричали проклятия в адрес Бахуса, обзывали его последними словами, одна даже плюнула, но меткостью она не отличалась. От каждой их фразы Бахус вздрагивал, как от пощечины, и Миша, не в силах более смотреть на страдания любимого, кинулся к женщинам. Одну он сбил с ног, другую крепко ухватил за горло и принялся душить, желая прекратить поток льющейся из ее рта грязи. — Тише, мальчик мой, не торопись, — бог приблизился, легонько коснулся руки Миши, и тот тут же разжал пальцы, - у меня на них немного другие планы. Миша покорно склонил голову и отошел чуть в сторону, внимательно глядя то на вошедших, то на Бахуса. Готовность в любой момент кинуться исполнять любое желание бога была написана на его лице крупными буквами — он был готов сделать что угодно, только бы заслужить похвалу и одобрение любимого, — тебе нужна будет моя помощь? Что ты хочешь сделать с ними? — он приблизился к Бахусу, касаясь кончиками пальцев его плеча. — Сегодня особая ночь, — коротки кивнул тот, — весна вступает в свои права. В древности люди знали, что если не позаботишься об урожае весной, то осенью нечего будет пожинать, наступит голод и смерть. А потому нужно напитать землю соками. Вчера на параде я оросил землю семенем, теперь нужны пот и кровь. И раз уж эти дамы не могут проникнутся моей Любовью, то пусть хотя бы послужат для благого дела, — Бахус резко выбросил руку вперед и ладонью проломил грудную клетку стоящей рядом монахини. Через секунду он резко отдернул руку назад, и Миша увидел лежащее на ладони еще трепетавшее сердце. Кровь струями потекла к локтю божества, а женщина рухнула вниз бездыханной. Бахус развернулся и другой рукой подхватил стоявший на столике кубок, поднимая сердце над ним и собирая драгоценную жидкость. После чего бог передал ненужный более кусок мяса подошедшему сатиру, а сам, весь измазанный в чужой крови, повернулся к охотнику. Вторая монахиня, лежавшая на полу, тихо скулила и молилась вполголоса. До нее наконец дошло — жить ей осталось от силы пару минут, и спасать ее некому. — Вот, выпей немного, и мы станем едины, — Бахус обернулся к Мише, его глаза блестели, губы были приоткрыты. Миша принял протянутый ему кубок и отпил пару глотков, уголки его рта окрасились в красный, и он вытер губы тыльной стороной ладони. Никаких вопросов или сомнений у него не возникало. Бахус забрал кубок у Миши и передал своей свите. Те стали отпивать по глотку, пока не пригубили все, становясь повязаны древней магией крови. — Так, у нас есть семя, кровь, теперь нам нужен пот, — Бахус посмотрел на монашку, — правильнее было бы заставить тебя вскопать поле, чтобы ты хоть раз в жизни потрудилась, как следует, но условия не идеальны, — божество разочарованно вздохнуло, — ладно, придется проявлять изобретательность. В этом доме есть задний двор, где земля не укрыта асфальтом, идемте туда. Женщину подхватила под подмышки пара сатиров, а Бахус поманил Мишу, остальным повелев ждать в зале. К сожалению, в этом столетии размах его действий способны были оценить совсем немногие, а лишнее внимание лишь помешало бы. В саду за зданием никого не было. В отдалении, у ограждения, росли несколько толстых деревьев с раскидистой кроной, под которыми и расположились Бахус и его свита. — Милый Миша, помоги этой женщине познать ту радость, что я познал с тобой, — обратился Бахус к любовнику, — пусть она наконец узнает то наслаждение, от которого уклонялась всю жизнь. Пусть тело ее покроется испариной от твоей ласки и любви. Миша согласно опустил ресницы, улыбаясь любимому. — Конечно, никто не должен сопротивляться силе той Любви, что ты несешь людям. Каждый, кто окажется против этого, будет беспощадно сломлен и покаран, — он демонстративно сжал кулак перед своим лицом. — Ну что ты, никакой агрессии. Мы дарим Любовь, дарим свет, жизнь. Не нужно никого принуждать, мы просто покажем направление, — Бахус коснулся пальцами щеки Миши, и тот едва не замурлыкал от удовольствия. — Ты так великодушен, так щедр… — восхищенно проговорил он, — люди не заслуживают твоей любви, твоей созидательной энергии, — он направился в сторону монашки, обнимавшей себя руками крест-накрест, продолжая разговаривать с богом, — в твоих руках — жизнь, ты и именно ты даёшь живительный сок всему сущему, заставляешь вращаться колесо жизни… Он обошел женщину вокруг, оглядывая ее со всех сторон. — Тот бог, которого ты знаешь, оставил нас. Он отвернулся от нас, бросил, когда был нам так нужен, — обратился он к испуганной его приближением женщине, — он заставил нас страдать и мучиться, не получая его любви. И я был слеп, был на его стороне, как и многие до меня, верил в него, поклонялся ему. Он схватил женщину за руку и толкнул к себе, хватая в объятия. — Мы все были слепы и тыкались, как слепые котята, в любую руку, что давала тепло и еду, — монашка принялась отталкивать его, призывая остановиться, но Миша не слушал ее. В его взгляде светилось понимание истины, величайшее озарение, снизошедшее на него совсем недавно, — а потом я понял, кто истинный бог, в чьих руках настоящая жизнь, кому действительно есть дело до нас, — он схватил женщину за запястья, убирая ее руки прочь, лишая возможности сопротивляться, — вот ты помнишь, когда твой бог последний раз дарил тебе настоящее тепло, любовь? Все, что ты получаешь от него — мучение, болезни, гнев, войны, ненависть. А он, — Миша кивнул в сторону Бахуса, — он действительно любит нас. Он дарит нам Любовь, настоящую, чистую. Без всех этих условностей, без разбора на своих и чужих. Любовь ко всем живым существам, независимо от их пола, возраста и вероисповедания. Только за то, что они живут и дышат. Миша сжал одной рукой подбородок женщины, внимательно глядя ей в глаза. — Он дал мне понять, что я был не прав, что я был в плену своих иллюзий, и сейчас я готов не только идти за ним, а вести за собой других, потому что он дорог мне, он — самое лучшее, что случалось со мной в моей жизни, — его губы прильнули к губам женщины в крепком поцелуе, который он не разорвал, даже когда та принялась колотить его руками по плечам, толкать в грудь, — ты тоже поймешь, — наконец, оторвавшись, продолжил он, — поймёшь и примешь. Величайшую любовь нельзя не принять. Она абсолютна, — Миша с благодарностью и любовью перевел взгляд на Бахуса. Тот согласно кивнул в ответ, едва заметно улыбаясь и одобряя действия своего нового ученика. А Миша, уверившись в том, что он делает все так, как хочет его любимый, принялся срывать облачение монашки, разбрасывая в стороны ткани. — Ты должна быть обнаженной, — пробормотал он, — такой, какой тебя создал истинный бог. Создатель, любящий тебя безусловно, верящей в него или не верящей, красивой и уродливой, любой. Твое тело не знало ни ласки, ни любви, оттого ты не понимаешь, как велика та сила и та энергия, которую он дает людям, — Миша схватил женщину за руки, освобождая ее от остатков одежды и прижимая к стволу дерева своим телом. — Остановись! — воскликнула та, — неужели ты не видишь, что тобой правит дьявол? Посмотри на его приспешников! Нагие, с копытами вместо ног, они само зло во плоти, и он — предводитель этого зла! Неужели ты не видишь? Миша поспешно закрыл ей рот ладонью, бросая взгляд на Бахуса и замечая, как исказилось его лицо от боли, причиненной ее словами. Хула и неверие, приносящие страдание его любимому, делали ему самому так же больно, будили в нем жажду мести и желание причинить такую же боль неразумному существу. Как же прекрасен и величествен должен быть его учитель, если он способен лишь терпеливо сносить такое наплевательское, пренебрежительное отношение к себе от простых смертных! Каким же великодушным и прощающим он должен быть! Ему, Мише, вовек не дорасти до таких высот самоконтроля и любви ко всему человечеству! Он никогда не сможет быть достаточно терпелив, чтобы спокойно наблюдать за тем, как кто-то из них, не понимающих, осуждающих, пустых, злословит в адрес единственно настоящего, любящего бога. — Ты не поняла ничего, но я объясню тебе так же, как он мне объяснил. Ты все поймешь! — Миша развернул женщину спиной к себе, и заставил опереться руками о дерево. Та рванулась прочь, но он с неожиданно проснувшейся в нем силой толкнул ее на место, одной рукой удерживая запястья над головой, другой распределяя по головке члена смазку, коей было просто неимоверное количество. Монашка сжала зубы и явно молилась про себя, прося у своего бога стойкости и храбрости, чтобы перенести насилие, до конца вынести эти мучения и остаться преданной своей вере. Миша прижал ее своим телом к дереву, плавно вошел и принялся двигаться, продолжая удерживать свою жертву в неподвижности. Женщина молчала, не проронив ни звука и кусая губы, пока движения Миши не стали размашистее и резче. Он все ускорял и темп и силу проникновения, и с ее губ начали срываться тихие подвывания, стоны и всхлипывания. Сатиры стояли недалеко, пританцовывая от нетерпения и возбуждения, Бахус изредка одобрительно кивал, ощущая, как крепнет и растет в его последователе та сила, которой он сам его наделил, как ее живительная энергия передается новому телу, как расцветает в нем цветком похоти и желания то, что было доселе спрятано в этом теле. Миша уже не держал руки женщины — та сама цеплялась пальцами за кору дерева, подставляясь под удары его бедер, запрокидывала голову назад, поскуливая и постанывая при каждом толчке. По губам Бахуса то и дело пробегала довольная улыбка, он наблюдал за действом, наслаждаясь обнаженным телом Миши, тем, как играли его мышцы, как ритмично и сильно двигались бедра, как напрягались икры и ягодицы, каким увлеченным и красивым он казался, как по его загорелой спине стекали капли пота, а волосы легонько трепал ветерок. Миша тоже негромко постанывал от наслаждения, прикрывал глаза и весь отдавался процессу. Когда движения стали еще резче и сильнее, Миша схватил женщину в объятия, опрокидывая навзничь и укладывая на землю, не закрытую асфальтом. Та сама тянула к нему руки, жаждая слиться с ним в новом порыве страсти, испытывая неизвестное ей доселе влечение, страсть, похоть, которую ее тело сдерживало годами. — Все это было в тебе… все это в тебе есть… — бормотал Миша, грубо и размашисто овладевая распростертым под ним телом снова, — это желание родилось вместе с тобой, оно было в тебе… но ты не давала ему воли… ты загоняла его в себя… видишь… оно все в тебе, все это родное для тебя и так же естественно, как дышать… Те запреты, что ты ставила сама себе — вот что искусственно, вот что неестественно для тебя… Женщина обвивала его ногами, стонала, жадно требовала взять ее, иметь ее сильнее и резче, еще, еще и еще. Ее экстаз передавался сатирам и Бахусу, заставляя их радостно пританцовывать и ухмыляться. — Еще, еще, еще! — требовала пленница, шалея от ощущений и обвивая ногами талию Миши, — двигайся, двигайся! Я хочу еще! Миша входил резко и порывисто, прижимая руки женщины к земле, поглядывая на выступившие на ее лбу капли пота. Оставалось немного до завершения ритуала, но она, кажется, совершенно не была насыщена происходящим, не ощущала себя ни удовлетворенной, ни наполненной. Предчувствуя скорое завершение, сатиры принялись притопывать копытами и довольно кивать, сопровождая удары бедер Миши хлопками, глядя на то, как на лбу женщины сливались вместе капли, стекая на щеки, струясь по вискам и все ближе стекая к земле. В момент, когда капля пота, скатившись по ее коже, оросила землю, сатиры возликовали, огласив площадку довольным ревом, а Бахус, довольный, гордо поднял подбородок и медленно кивнул в ответ на долгий внимательный взгляд Миши. Вскинув руки ладонями вверх, он подал ему знак заканчивать действо, и Миша согласно опустил ресницы. В несколько неритмичных сбитых толчков он достиг пика, к которому был уже готов, и, сжав в руке член, окропил семенем бедра женщины, низко утробно рыча, как насытившийся зверь. Но его партнерша в ответ на это, напротив, издала разочарованный вопль, потребовав продолжения. Вцепившись в его плечи ногтями, она тянула его на себя, обхватывая ногами и потираясь разгоряченными щеками о его грудь. — Еще, я хочу еще! — взвыла она, пытаясь вновь направить член Миши в себя, и не получая желаемого. — Еще! Тот с трудом оторвал женщину от себя и покачал головой, но это ее совершенно не успокоило. — Ритуал завершен, — произнес он, поднимаясь, — достаточно. Женщина запрокинула голову и расхохоталась, сидя на земле с широко разведенными ногами. — Ты не понимаешь, — раздраженно произнесла она, — я хочу еще! И, не найдя понимания в своем партнере, она поднялась на ноги, направилась к стоящим рядом с Бахусом сатирам и запрыгнула одному из них на руки, мгновенно оплетая того руками и ногами. — Еще! Дай мне еще! — потребовала она, вцепляясь в плечи мужчины пальцами, — мало, мне мало! Тот подхватил свою ношу, позволяя женщине опуститься на его стоящий член, и понес ее обратно в здание клуба, крепко прижимая к своей груди. Второй тут же последовал за ним. — Ты доволен? — Миша, отряхивая колени от налипшей земли, подошел к своему богу, — она поняла, чего лишала себя все эти годы. Она приняла тебя, — он коснулся кончиками пальцев груди Бахуса и потянулся за поцелуем, — они все сделают это, рано или поздно, любимый. Они все поймут, что есть только одна правда — твоя. Я приложу все усилия к тому, чтобы это было так. Чтобы все прониклись этим пониманием, впитали в себя эту правду, эту единственную истину. Ты будешь доволен. Бахус влюбленно смотрел на своего нового приспешника. Да, это был, однозначно, удачный выбор. Божество нуждалось в близком круге обожателей, с которыми оно могло бы всегда получать свою порцию концентрированной любви в любой момент. Одного из его мальчиков Миша убил, пробираясь в зал. Что ж, таков ход жизни и смерти, все рано или поздно умрут. Бахус вовлек охотника в ритуал, чтобы посмотреть его в деле, проверить верность новым принципам. И остался доволен. Миша обладал отличной мускулатурой, и Бахус откровенно любовался им, пока тот претворял ритуал в жизнь. Хорош. Свежая кровь в свите — это всегда приятно. Впереди их ждет период узнавания, изучения каждого дюйма тел друг друга, да остальные тоже будут рады. Бахус чувствовал предвкушение. — Ты молодец, — улыбнулся бог Мише, — теперь я уверен, что ты достоин стать частью нашей маленькой дружной семьи. Идем. И они вместе, как были, по-прежнему нагие, отправились в залу. Море человеческих тел еще волновалось и шевелилось в зале, которую занимала свита Бахуса, но сейчас многие уже просто лениво отдыхали рядом друг с другом, переплетаясь руками, ногами, телами. Двое сатиров, один из которых держал на руках вспотевшую растрепанную монашку, заняли места возле трона, расположившись прямо на полу, как и остальные. Бахус остановился недалеко от них, приобнимая Мишу за плечи и удовлетворенно оглядывая дело рук своих. — Видишь, как им хорошо и сладко? Они счастливы. Им не до войн и обид. Они любят друг друга. Нет этой глупой, навязанной людям морали и религии, нет законов и запретов. Есть только любовь. Все любят друг друга, все равны. Как должны были быть изначально, как были созданы богом. Никто не сравнивает себя с другим, никто не ищет в другом изъянов. Все прекрасны и все равны. Миша довольно кивнул, глядя на разморенные любовью тела, на затуманенные негой глаза присутствующих, и в его груди разлились не испытываемые доселе тепло и благость. — Это все благодаря тебе,— он с восхищением и благодарностью обратился к богу, — если бы не ты, мы бы до сих пор не знали этого блаженства. Бахус опустил веки в подтверждение его слов. — Ты совершенно прав. Я живу на земле уже многие тысячи лет, и за время своего существования наблюдаю одно и то же на всех континентах и во всех эпохах — люди загоняют себя в рамки, самостоятельно строят себе ограничения, заборы, преграды. Двое, мужчина и женщина, годами живут рядом, зачастую даже относятся друг к другу с симпатией, но не могут сблизиться, потому что, видите ли, мораль и нравственность. Оба, мучимые желанием и страстью, наблюдают за другим на расстоянии вытянутой руки от них самих, но не смеют приблизиться, ибо не должно. Сходят с ума от вожделения, но берегут себя — кто до брака, кто до встречи с одним единственным, кто в память о бывшей любви, о погибшем любимом. Приобретают комплексы, болезни, умирают в одиночестве, и так и не решаются на самое простое, то, что дала природа — наслаждение, любовь, желание. Ведь это дано им при рождении, как и тело, которое они не любят, прячут под одеждой, уродуют шрамами, косметикой, татуировками, истязают, подвергают изменениям. А что ведь проще, казалось бы? Просто протянуть руку тому, кто тебе нравится, обнять его, прикоснуться губами, дать телу жить своей жизнью, — он протянул руку к Мише, — тебе нравится это тело? Тот окинул взглядом обнаженного мужчину перед ним. Да, ему нравилось то, что он видел. Стройное поджарое тело с умеренно развитой мускулатурой, светлая кожа, большая татуировка птицы на левом плече. Легкая щетина на красивом лице, яркие зеленые глаза, и еще россыпь рыжих веснушек — везде, от морщинок в уголках глаз до паха. — Да, очень, — кивнул он, подхватывая протянутую к нему руку, переплетая пальцы с тем, кто смотрел на него с любовью и нежностью. — Оно теперь будет принадлежать мне три года. Так положено по закону, который старше меня самого, всех нас, — он обвел жестом зал, — и они, моя свита, мои сатиры и вакханки, тоже будут в этих телах такое же время, чтобы быть поблизости от меня. А ты, — он снова обернулся к Мише, обнимая его и прижимая к своей груди, — теперь всегда будешь со мной. Я дам тебе то, что не мог дать ни один другой бог из всех, что существуют в этом мире. Я дам тебе настоящую чистую любовь. Ты будешь счастлив, Миша. Ты будешь со мной, будешь одним из моей свиты, моей правой рукой и моим любимым. Он запустил пальцы в волосы Миши, целуя и исследуя языком его рот, лаская другой рукой спину, плечи. Притихшие и внимательно глядящие на них сатиры, вакханки и остальные, разомлевшие от ласк и любовных утех мужчины и женщины из свиты Бахуса, следили за каждым движением своего бога. Любой акт любви, совершавшийся во славу Бахуса, питал энергией каждого из них, приумножая силы и наполняя особой божественной энергией, но когда этот акт происходил между самим их богом и кем-то из его приближенных, особая аура буквально плавила всех его любимцев, заставляла их ощущать почти то же самое наслаждение и благодать, что ощущал он сам и тот, кто был на этот момент в его руках, удостаивался его особого расположения. Миша в ответ благодарно обнял его руками вокруг шеи, прижимаясь ближе, стараясь ощутить каждой клеточкой свое любимое существо, слиться с ним, наполнить себя его любовью, которой тот так щедро и искренне делился со всеми. Ему было так хорошо и спокойно в этих объятиях, что он мгновенно отдавался всем ласкам и касаниям своего бога, выгибался в его руках, стонал от наслаждения и тянулся к его рукам, губам, притираясь бедрами, целуя и лаская желанное тело. Ощущение от присутствия всех наблюдавших за ними людей посылало по коже мурашки, и волоски вставали дыбом, он прикрывал глаза и отдавался ласковым требовательным рукам, выгибался в этих объятиях, чувствуя себя единственной, самой любимой драгоценностью, бриллиантом среди бархата объятий и поцелуев того, кого так любил и так хотел. Бахус не спешил, лаская его медленно и неторопливо, заставляя плавиться и пылать от желания в его руках. Его руки медленно скользили по телу, оглаживая, растирая, легонько пощипывая кожу, разнося по ней будто некое невидимое масло или зелье, насыщая особой эротической энергией каждый дюйм, наслаждаясь прикосновениями к явно вожделенному телу. — Ты так красив в моих руках, — прошептал он на ухо Миши, ловя ответный стон и подрагивание его ресниц, — ты любишь меня, я чувствую это. И ты ощущаешь мою ответную любовь, я знаю. Миша извивался в его объятиях, обвивая бедра любимого ногой, потираясь напряженным до предела членом, скользя губами по его телу, прижимая, подтягивая его к себе, явно желая большего. — Я знаю, вижу, как ты хочешь, — с улыбкой прикрыл веки бог, — иди ко мне. Он подтолкнул Мишу к дивану, опрокидывая на широкие мягкие подушки, прижимая своим телом сверху, разводя его колени в стороны, нависая над ним на вытянутых руках. Миша тут же обвил его бедра ногами, подтягиваясь к нему всем телом, явно показывая, как сильно и горячо его желание, как жаждет он этого соития, как требовательно и голодно его тело. — Такой нетерпеливый, такой горячий… — нежно покусывая его нижнюю губу, прошептал Бахус, — я вижу твое желание, оно питает меня, дает мне силы, и я поделюсь ими с тобой. Ты тоже ощутишь все то блаженство, что ощущаю я от любви каждого из вас! Он проехался бедрами по промежности Миши, заставляя того громко и требовательно стонать и вскидываться навстречу от каждого прикосновения к подрагивавшему от возбуждения члену. Ему настолько не терпелось отдаться своему богу, стать его частью, что он не мог оставаться спокойным, ерзая на подушках, бесстыдно раскидывая ноги, выгибаясь под ним, умоляя взять его поскорее, унять эту жажду, насытить его тело вожделенной божественной лаской. Вопросом, почему его тело словно покрыто тончайшим слоем бальзама, от которого кожу покалывали мириады иголочек, он не задавался — с ним был бог, и в его руках были силы, не подвластные смертному. Не удивила его и влага на ловких пальцах, скользнувших между его ног к промежности, нечто схожее с маслом или гелем, от которого кожа словно загоралась внутренним огнем, становилась чувствительной, а член и область ануса припухали и сладко пульсировали. Его выбрал в любовники сам бог, и в его руках было любое благо, любая магия. Миша принимал его ласки с благоговением и радостью, как глотки живительного вина в знойный полдень, как величайший дар жизни, пропуская в себя эти пальцы, расслабляясь навстречу им, давая разрешение брать себя, растягивать, толкаться внутрь сначала ими, а потом и членом, который, казалось, заполнил его до самых краев, заставляя тело дрожать и биться от распирающего проникновения, от силы, с которой его распяли на диванных подушках. Он вцепился пальцами в плечи своего Дженсена, давая ему входить глубже и глубже с каждым толчком, стеная от жгучего жара внутри и одновременно умоляя о большем. Наблюдавшие за ними сатиры, вакханки и все присутствующие в зале любовники и любовницы привставали со своих мест, ощущая потоки божественной энергии, исходящие от совокупляющейся перед ними пары, волны сладостной истомы от переплетавшихся тел, принимались медленно и вдохновенно ласкать себя и своих партнеров, теряя голову от заполнявшей пространство магии наслаждения и вожделения. Миша принимал желанное тело все смелее, все горячее отзываясь на становившиеся сильными и резкими толчки Бахуса. Его все больше захлестывало этой лавиной, и он не мог уже сдерживать себя, прижимая его к себе, сцепляя ноги на его спине, подмахивая его движениям, постанывая и тяжело дыша от усиливавшейся страсти. Сатиры облизывались, глядя на них, невольно проводя руками по своим телам, оглаживая свои напряженные члены, девушки и женщины из свиты постанывали, запуская руки себе между ног, не выдерживая накала страсти от растущего наслаждения своего бога. В зале повисло такое напряжение, что воздух уже искрил от сексуального желания и похоти. И Миша ощущал все это каждой клеточкой тела, все голодные взгляды, что кидали на них присутствующие, слышал их стоны и шепот, чувствовал жар желания в их телах. Кожа Миши отражала свет, блестела. Сам он заполошно дышал, уже полностью отключенный от реальности, потерявшийся в ощущениях. Он чувствовал ритм, жар, выламывающие мышцы удовольствие и страсть. Ему хотелось задержать именно это ощущение: ты целый, тебя ничто не гнетет и всё устраивает, ты идеальный, ты принимаешь себя таким, каков есть — ты даже не успеваешь думать обо всех этих мелочах, они сами собой разумеются. Тебе просто одуряюще хорошо, и ты не хочешь, чтоб это марево блаженного забытья заканчивалось, качаешься в такт наваливающейся требовательной волне и нежишься, когда она откатывается. Бахус обхватил руками его колени, расцепляя ему ноги на своей спине, поднимая их выше, к самой груди, сворачивая его едва ли не пополам, раскрывая перед собой еще больше, еще бесстыднее, тыкаясь лицом в промежность, туда, где только что был его член. Вылизывая анус, мошонку, дрожащий от желания член, заставляя Мишу со свистом втягивать воздух сквозь сомкнутые зубы, выгибаться ему навстречу. Необыкновенное наслаждение огнем поднималось из глубин его тела, отзываясь на толчки языка его любовника, грозя затопить его целиком, раздавить, смести все ощущения. Он сам не ожидал от себя такой требовательности, с которой потянул его на себя снова, буквально умоляя взять его, не мучить больше, дать ему ощущать внутри себя член так сильно и так глубоко, как только возможно. Бахус не заставил себя просить, входя вновь, и тут же принимаясь толкаться навстречу, таранить тело под собой набухшим, горячим от желания членом, с силой прижимая колени Миши к его груди, разводя их в стороны, врываясь внутрь резкими порывистыми толчками. Сам Бахус тоже был отрешен и медитативно сосредоточен на процессе. Его тело высилось над распластанным охотником, полностью контролируя каждое движение. Бахус был и здесь, и не здесь одновременно. Он смотрел сам на себя чужими глазами, слившись разумом со всеми в этом зале, и в равной степени наслаждался и самим сексом, и тем, как выглядел сам со стороны. Эгоистично, нарциссически, он любовался своим весселем, радуясь новым возможностям, которые его ждали в этом теле, чувственно наслаждаясь эстетичностью всего действа. Бахус был зеркалом, в котором отражались и множились чувства каждого присутствующего. Он не создавал новое, он лишь усиливал, проявлял истинное, то, что было в каждом. Именно поэтому радость, удовольствие и удовлетворенность каждого его заботили не меньше собственных. Редкий эгоизм и редкое человеколюбие. Буквально. Миша уже мелко подрагивал всем телом в его руках, ощущал его страсть, как близок тот к оргазму, и его самого накрывало волной невыносимой, разрывающей грудь радости, благодарности от ощущения своей сопричастности, от того, что его тело так желанно, что именно он сейчас — причина сладостной муки на любимом лице. Он вцепился одной рукой в плечо Бахуса, обвил ладонью другой его шею, и вскинул бедра высоко, как мог, с долгим протяжным стоном толкаясь в ладонь, обхватившую его член. Бахус продолжал ритмично и жадно иметь его, а свита и присутствующие смертные неосознанно покачивались в такт толчкам его бедер. Бахус любил такие моменты единения. Он мысленно дал отмашку, призывая свою свиту последовать его примеру, совокупляться, любить друг друга в его славу, впитывая в себя дарованную им энергию, усиливая ее снова и насыщая себя и его самого, и всех будто прорвало, они тут же кинулись друг к другу, жадно вжимаясь в тело соседа. Сатиры, вакханки, плененная монашка, все присутствующие слились в общее море, которое теперь жило своей жизнью, кипело страстью, бурлило желанием. Догнать, успеть за Хозяином. Люди были распалены настолько, что от минутных ласк подходили к пику. А Бахус терпеливо ждал каждого, хотя охотник под ним уже изнемогал от необходимости взорваться в руках любимого, отпустить свернувшуюся в его теле пружину. Вот оно! Каждый инструмент в этом оркестре встроился в основную мелодию, все заиграли в унисон, слились в одно. Бахус слышал эту музыку, и его самого понесло по волнам. Раз. Два. Три. И взрыв. Долго сдерживаемое наконец нашло себе выход и затопило разум всех и каждого. Дружный полустон-полувопль раздался в зале, а дальше море людей стало хаотично расплываться в неясную массу на полу — извивавшиеся от вожделения тела, приоткрытые рты, поведенные негой желания глаза. Силы кончились, всем резко захотелось отдохнуть, и они опустились на пол прямо там, где стояли. Миша кончил почти насухую, ведь это был третий раз подряд за несколько часов. Его ломало, тело выгнулось дугой, было и приятно, и больно одновременно. Но Миша был одуряюще рад, что сумел доставить удовольствие своему партнеру. А Бахус, кончив, лег прямо на него и лежал, придавив всем весом. Теперь они поменялись ролями, ведь совсем недавно всё было наоборот, и сейчас Миша чувствовал удовлетворение от исполненного долга. Так чувствуют себя люди, окрыленные идеей. Они знают, куда применить свои силы и уверены в правильности выбранного пути, а это ли не самое большое счастье в жизни — понимать, в чем ее смысл? Еще с час они лежали неподвижно, каждый в объятиях тех, кого только что любил, отдыхая, ощущая негу и довольство, полную, ни с чем не сравнимую сытость и блаженство. И только когда часы с общем зале пробили четыре утра, сначала сам Бахус, потом его приспешники и вся свита, стали подниматься со своих мест, приводить себя в порядок, одеваться, поправлять волосы, отряхивать одежду. Сатиры возвращались к нормальному человеческом виду, постепенно рассеивался густой тягучий запах секса, наполнивший зал, из взглядов присутствующих исчезала томность, жесты становились резче, слова громче. Бахус, уже облачившийся в костюм обычного смертного, обнял Мишу за плечи. — Мы идем встречать рассвет. Начало новой жизни, дань силе Любви, которую мы питаем и которой питаемся сами, — произнес он, — настает новый день. И отныне у тебя будет совсем другая, новая жизнь. Он вывел Мишу во двор, продолжая обнимать его, и вся свита, высыпавшая следом за ними, радостно приветствовала солнце… почему-то песней того самого Дженсена Эклза, тело которого сейчас занимал Бахус. Слова, такие знакомые, словно стучали в виски, бились в кончики пальцев, влетали в уши. Миша закрутился, задергался в руках Бахуса, не понимая, при чем здесь эта песня, и… проснулся… На подушке рядом с ним валялся отчаянно орущий телефон, исполнявший песню “Ангелы”, служившую ему звонком для особо близких друзей. Миша с трудом приподнялся, схватил телефон и навел резкость на светящуюся на экране надпись. Дариус. Он со стоном упал назад на подушку и прикрыл глаза. Говорить он точно был не в состоянии. Бахус, Дженсен, монашка, сатиры… что это было?.. Это что, приснилось ему? Это был всего лишь сон? Такой реальный, невероятно реальный сон? Все тело ломило, ужасно болела голова и ныла задница. Телефон продолжал настойчиво трезвонить. Миша скрипнул зубами и ткнул пальцем в иконку прыгающей трубки. — Ну наконец-то! Чего телефон не брал? — послышался в трубке взволнованный голос друга, — с тобой все нормально? — Я еще не понял, — едва слышно пробормотал Миша, пытаясь оглядеться. Он в номере отеля, на нем нет ничего, и он прикрыт покрывалом на неразобранной постели. Что за черт? — Что значит — не понял? Ты вообще где сейчас? — Дариус явно забеспокоился, слыша странный голос Миши в трубке. — Не знаю. В отеле вроде бы, — со стоном уточнил Миша, прижимая руку к гудящей голове, — Дариус, мне Бахус приснился… — В отеле? В каком к черту отеле? Ты все же поехал туда? Ты в Луизиане, что ли?! — Ну да, поехал... — Миша попытался сесть, покрывало съехало к ногам, и он с удивлением осмотрел обнаженного себя, — ты же знаешь, я хотел увидеть его таким… Не смог удержаться… Ему идет корона, она как родная на нем… — Миша, ну ты же обещал, что не станешь! Мало ты тут на него смотрел! — Дариус вздохнул в трубке, — зачем туда-то за ним переться? Где ты остановился? Миша с усилием распахнул закрывавшиеся глаза и потянулся к россыпи визиток отеля, украшавшей журнальный столик. Черт побери, на визитках значилось “Отель Меркантиль, Новый Орлеан”. — Ну… тогда это казалось хорошей идеей... Я в Меркантиль, это в центре, — Миша вскинул взгляд в потолок, — мне приснилось, что я… — он изумленно затряс головой, прикрывая глаза ладонью, — вот черт! — Что там еще? — Дариус явно внимательно прислушивался к звукам в трубке, — ты что-то принимал? Ты вообще в адеквате? Что там было? — Не знаю! — Миша запрокинул голову и расхохотался во весь голос, — Дариус, я монашку трахал! При всех! И с самим Бахусом кувыркался! Я типа этот, охотник, как в Сверхъестественном, охотник на нечисть, как Винчестеры! Следующие несколько минут Дариус безуспешно пытался добиться от заливавшегося истерическим смехом Миши хоть что-то вразумительное, но тот только перемежал оглушительный хохот с подробностями своего сна, расходясь все больше. — Кажется я это… я насмотрелся вчера… в интернете… я смотрел… — Миша едва перевел дыхание, — смотрел, что за фрукт этот Бахус, которого будет изображать Дженсен. А там, знаешь, оргии, вино, женщины, мужчины, все вперемешку… — Миш, ты пил вчера? Ты хоть что-то помнишь? — Дариус явно был взволнован тем, что слышал в трубке, — где ты вечер провел? — Я не помню… А хотя нет, стой. Я был в баре… Точно. Гулял по улицам, смотрел на него… — На кого? — Да на Дженсена же! Он в короне, синем с серебром костюме и белых колготках! Ты не представляешь, какой он был красивый! — И ты по этому поводу напился, — утвердительно заявил Дариус, — в который уже раз, Миша? Ну сколько ты будешь по нему сохнуть? Напиться — не выход, сколько тебе повторять? — Эх, дружище, ты не понимаешь! Мне такой сон снился, такой сон! — Миша откинулся на подушки и мечтательно прикрыл глаза, — мы занимались сексом на глазах его свиты… — Так. По порядку. Ты смотрел парад, — продолжил Дариус с единственно понятного для него места, — а потом? Что было потом? Ты напился? — Кажется, да, — Миша нахмурился, — да! Точно! Я пил в ближайшем баре с каким-то парнем! Вот черт, Дариус, я вспомнил! Парень так похож на Дженса! Вот же черт! Тоооочно! Я вспомнил! Мы поднялись ко мне в номер! — Только не говори, что потащил к себе первого встречного! Я тебя не узнаю, Миш! Тебе что-то в спиртное подсыпали? Как ты себя чувствуешь сейчас? Миша вновь принялся тихо посмеиваться. — Точно. Так все и было. Мы трахались тут на кровати… — Вы — что?! — Дариус явно хлопнул себя ладонью по лицу, — слушай, тебе точно ничего не подсыпали? Сам как ощущаешь? И этот твой… друг, он тебя не ограбил? Вещи целы? Паспорт, деньги? Ты проверил все?! Миша, посмеиваясь, поднялся с кровати, охая и постанывая. — Судя по твоим стонам… хотя нет, я не хочу об этом знать! Избавь меня от этого, Коллинз! — рыкнули в трубке, — вещи смотри! Миша похлопал по карманам, проверил сумку. — Все на месте, не разводи панику! Нормально я себя чувствую, ну, может, что-то и было, кажется, какая-то трава, но сейчас-то все хорошо! — рассмеялся он, — ох, Дариус, ты не представляешь! — Очень представляю! Давай принимай душ и первым же рейсом домой! Викки небось с ума тут сходит! — Нет, ты не понимаешь! — Миша все больше вспоминал свой сон, потрясенно качал головой и хмыкал про себя, — ты не представляешь! Он едва успокоил друга и пообещал тут же позвонить домой. Но, взяв в руки телефон, на мгновение задумался. “Видел тебя вчера, дружище. Шикарен, как всегда. Я в центре города. Поужинаем где-нибудь?” — смс Дженсену уже давно улетела, а Миша все сидел и с улыбкой смотрел на экран.