Часть 1
21 мая 2019 г. в 07:58
Есть что-то немного стрёмное в этой стороне Деку.
Эта его сторона показывается каждый раз, когда выдаётся особенно хреновый день — когда стычки со злодеями затягиваются, и слишком долгие бои выматывают до изнеможения. Когда ничерта не выходит как нужно. Когда причуда Катсуки истрачивает себя до предела, и у него не остаётся ничего, кроме боли в запястьях и жжения на стёртых ладонях. Это ощущается, будто каждое нервное окончание в них буквально горит.
― Я люблю твои руки, Каччан, ― прикрыв глаза, говорит Деку, сидя на бёдрах Катсуки, сжимая ногами его бока и запирая того в ловушку из своего тела и подпирающих спину подушек. Катсуки хрипло сглатывает, чувствуя, как вспыхивает его лицо, и это чувство не имеет ничего общего с пережитым недавно перенапряжением.
― Они всегда такие тёплые, огрубевшие, но всё равно мягкие…
Деку целует каждый кончик пальцев, и вот здесь начинается это; Деку помешан на руках — в частности, на руках Катсуки. Когда он заведён, он уделяет им чересчур много своего восторженного внимания, и Катсуки действительно не въезжает, что это — это как-то ебануто странно, на самом деле — но не то чтобы его это сильно волновало.
Стрёмная помешанность на Катсуки и его руках уже давно не является чем-то новым, но Деку, не закрывающий свой грёбаный рот в эти моменты — определённо является.
― Ты был таким потрясающим сегодня там, ― говорит Деку перед тем как провести языком вверх по указательному пальцу Катсуки, беря его в рот и обхватывая губами фалангу.
Блять.
Дыхание Катсуки сбивается, когда он чувствует, как тёплый язык кружит вокруг его пальца, и он стискивает свободной рукой бедро Деку в попытке сохранить самообладание. Этот маленький говнюк никогда бы не узнал о том, какой эффект имеют эти слова, если бы Катсуки просто, блять, умел держать себя в руках.
И не был он таким уж потрясающим сегодня — повязки на его ноге были тому ярким подтверждением.
― Заткнись, ― Катсуки пытается освободиться — получается более уныло, чем он рассчитывал, и он стискивает зубы в бессильной злобе на свою чёртову слабость к этой слащавой херне.
Он не знает точно, когда дековские комплименты переросли из раздражающих и унизительных (в его голове, по крайней мере) в что-то, что возмутительно легко поднимало его член.
Худшее во всём этом — то, что Деку знает.
Конечно, он, блять, знает. Задрот был чокнутым сталкером, который дотошно собирал (и, возможно, до сих пор собирает) информацию о Катсуки тетрадка за тетрадкой — годами.
Но он никогда ничего не говорил, даже если он действительно знал. Они об этом не разговаривали. Они вообще ни о чём таком не разговаривали, серьёзно.
Деку держит Катсуки за запястье — крепкая, но нежная хватка — достаточно осторожная, чтобы не причинить дополнительной боли, и достаточно жёсткая, чтобы удержать его на месте. Он медленно вынимает палец изо рта, легонько задевая зубами кожу и прикусывая кончик перед тем, как сделать то же самое со следующим пальцем — прохаживаясь языком по оголённым нервам и вызывая вспышки возбуждения с каждым укусом.
Катсуки раздражённо фыркает, полный решимости не позволить Деку узнать, насколько охренительно хорошо это ощущается, хотя, вероятно, эта попытка выглядит весьма спорно в сочетании с собственной каменной твёрдостью, упирающейся Деку в бедро.
Ладно, пусть его тело и предаёт его, но это не значит, что рот поступит так же.
― Прекрати меня дразнить, кретин.
Деку улыбается с безымянным пальцем Катсуки во рту и неотрывно смотрит тому в глаза, нежно посасывая его перед тем как достать — не забыв напоследок прикусить кончик, а затем говорит:
― Но я ведь даже ещё не дошёл до второй руки.
― Сделай, блять, что-нибудь другое, пока я не взорвал твоё тупое лицо, раз уж ты так сильно любишь мои руки, придурок.
Деку ухмыляется и проводит языком по всей ладони Катсуки.
― Так?
― Нет, ты грёбаны- аргх, ― с отвращением рычит Катсуки, вырывая свою руку из хватки Деку.
― Тогда что тебе нужно?
Что это за дебильный нахрен вопрос? Как будто Деку не знает, что ему может быть нужно в такой ситуации? Или будто Катсуки собирается упростить ему задачу?
― Я думал, ты любишь головоломки, ― говорит Катсуки, проводя ногтями вверх по бёдрам Деку и забираясь под нижнее бельё, чтобы сжать ягодицы.
Он смотрит, как Деку приоткрывает рот на выдохе и опускает ресницы, когда в его кожу впиваются ногти Катсуки. Чёртов мазохист.
— Люблю, — медленно говорит Деку, прикусывая свою нижнюю губу и проводя пальцами от торса Катсуки к его груди — возможно, наконец-то планируя перейти к чему-то большему, чем темп грёбаной улитки. Кончики его пальцев очерчивают рельеф грудных мышц Катсуки — ещё одна его часть, от которой Деку тащится — и это он, кстати, тоже не понимает, но хрен бы с ним.
Катсуки вздрагивает, когда Деку зажимает между пальцами его соски, сильно — сильнее, чем обычно. Обычно он осторожен во всём, что касается Катсуки, будто хочет обращаться с ним, как с чем-то драгоценным и хрупким.
Пиздец как раздражает.
С другой стороны, это...
— Мне нравится выражение твоего лица, когда тебе хорошо, — говорит Деку, проводя подушечками пальцев вокруг чувствительных сосков и пощипывая их. — Ты так сильно стараешься это скрыть, но — я вижу. Мне кажется, это мило.
Катсуки предупреждающе рычит, впиваясь ногтями в бедро Деку настолько глубоко, что тот заметно морщится.
— Перестань быть нахальным куском дерьма и переходи уже к делу.
— Перестань зажиматься, Каччан, — продолжает Деку, игнорируя его требования и ногти на своих бёдрах. — Я хочу видеть, как ты-... Ты такой идеальный.
Он наклоняется вперёд чтобы накрыть губами истерзанный сосок — почти успокаивающий жест после предыдущих пыток, и — блять — Катсуки ненавидит себя за то, какой он чувствительный, как выгибается, подставляясь под прикосновения, и как ему приятно то, что из дековского рта продолжает литься рандомная сахарно-сиропная чушь, приходящая тому в голову — хотя он скорее умрёт, чем признает, что ему нравится ванильное дерьмо, которое несёт Деку.
— Ага, хоть один из нас, — говорит Катсуки перед тем, как сгрести волосы Деку в кулак, оттягивая его голову назад и отрывая от своей груди с влажным причмокиванием. Деку хватает ртом воздух от чувства натяжения в волосах и прикрывает глаза, полушепотом выдыхая:
— М... Можно оседлать тебя?
Пальцы Катсуки крепче сжимаются в кудрявой, растрепанной копне, и он фыркает:
— Посмотрим, достаточно ли ты компетентен для этого.
Изумрудные глаза широко распахиваются — изумлённые, но всё ещё способные бросить нерешительный взгляд.
— Каччан, ты ранен, и я... Я просто хочу позаботиться о тебе. Я хочу, чтобы тебе было хорошо.
Катсуки сглатывает. Жар внизу живота и мысли о том, чтобы забить и расслабиться, в принципе, не такие уж и неприемлемые, но...
Но это чертовски смущает, когда из всех людей его доводит до такого именно Деку.
— Пошёл нахрен, — огрызается он, отталкивая Деку от себя и игнорируя отчётливое чувство приливающей к щекам крови.
Деку улыбается, и из-за этого Катсуки хочется вмазать ему кулаком по лицу, чтобы стереть с него это выражение. Иногда он скучает по временам, когда Деку смотрел на него со страхом вместо таких вот знающих улыбок.
Немного тревожно, насколько легко Деку управляется со всем этим — чем бы это ни было, — и дотягивается до прикроватных выдвижных ящиков Катсуки, извлекая бутылочку смазки и презервативы так, будто он живёт в этой грёбаной квартире.
— Я, эм... Можешь? — спрашивает он, роняя бутылочку на грудь Катсуки.
— И куда проебалось твоё «я хочу позаботиться о тебе»?
— Ну, ох... Твои руки сейчас очень чувствительные, да? Почти уверен, что растягивать меня пальцами тебе будет так же приятно, как и мне.
Боже, блять.
Катсуки реально бесит то, что с ростом чувства комфорта рядом с ним задрот стал в разы увереннее — его всё ещё выбивает из колеи, когда Деку ведёт себя так дерзко, когда он говорит грязные фразочки вроде этой без заиканий и не краснея, как было в самом начале.
Катсуки вздыхает так, будто на его плечи свалилось тяжкое бремя, но всё же берёт бутылочку со своей груди.
— Нихрена не смогу сделать, пока на тебе грёбаное бельё.
Он всё ещё не может поверить, что кто-то выпускает в продажу трусы со Всемогущим для взрослых, и Деку тратит на это свои деньги, будто бы не видит этого мужика на регулярной основе.
— Ох... точно.
Деку перекидывает ногу через бедро Катсуки, стаскивая с себя трусы и отбрасывая их в сторону. Затем его пальцы пробегаются по резинке чужих, но он зачем-то останавливается и вопросительно смотрит на Катсуки. Ну конечно. Несмотря на бутыль сраного лубриканта в его руке и полную готовность в кои-то веки начать, придурку нужно спросить разрешения.
— Бля. Да, гений. Как, по-твоему, мне трахаться в них, а?
Деку бросает на него сердитый взгляд, перед тем как бережно снять мешающуюся ткань — снова, будто он какой-то драгоценно-фарфоровый. Бесит.
— Иногда не помешает просто убедиться, Каччан-... — говорит Деку, поднимая ногу, чтобы сесть обратно на его бёдра.
— Развернись, — командует Катсуки перед тем, как тот успеет снова на него забраться.
Деку непонимающе моргает, но затем, видимо, всё-таки осмысливает требование и подчиняется, отворачиваясь от Катсуки и раздвигая ноги.
Заставив Деку вздрогнуть резким шлепком по заднице, Катсуки впивается ногтями в подкачанные ягодицы. Ему ужасно не хочется это признавать — признавать то, что в Деку есть что-либо классное — совсем не хочется, но — задница отпадная.
Обеими ладонями Катсуки сминает мягкую плоть, разводя ягодицы в стороны и заставляя Деку громко выдохнуть. Идеально подтянутая и упругая от геройской работы, в россыпи веснушек — Катсуки бы поддался искушению использовать слово «очаровательно», если бы не ненавидел его.
— Каччан... я, конечно, польщён твоим вниманием, но, может, мы… эм, сделаем что-нибудь?
— И тут он, блять, резко стал нетерпеливым, — ворчит Катсуки, снимая с бутылочки крышку, чтобы покрыть гелем свои пальцы.
— Оу, что ж, я думал, тебе нравится это? Когда тебя драз-... ах!
— Как же ты, мать твою, много болтаешь, — говорит Катсуки, проталкивая палец внутрь без предупреждения, и его немного бесит, что Деку был прав — ощущение тесного, влажного жара, обволакивающее его чувствительные пальцы, — дикое, но чертовски приятное чувство. — Может, если я запихну туда весь кулак, ты наконец заткнёшься.
Деку чуть подаётся назад к рукам Катсуки и усмехается:
— Однако всё же бывают ситуации, в которых тебе нравится моя болто-...
— Осторожнее, — предупреждает Катсуки, грубо заталкивая второй палец — возможно раньше, чем следовало, но пошлый вздох, который издаёт Деку, только подстёгивает продолжать в той же безжалостной манере.
— Мне никогда не нравится твоя болтовня, — настаивает Катсуки, разводя пальцы в стороны и раскрывая Деку. Он буквально смакует те звуки, которые он может выбить из его горла в такие моменты — только потому что его эго довольно раздувается от знания, что он способен свести речи «Любимчика Японии» к нечленораздельному мычанию.
— Это вечно какая-то раздражающая, покровительственная херня. «Я хочу позаботиться о тебе...» — проталкивая внутрь третий палец, передразнивает он, полный страстного желания услышать ещё больше этих всхлипов. — «Каччан, ты такой потрясающий-...»
— Ты действительно потрясающий, — дрожащим голосом говорит Деку, оборачиваясь через плечо и смотря на Катсуки с отчаянным желанием, а после отклоняется назад и насаживается на его пальцы практически до костяшек.
— Чёрт, — выдыхает Катсуки, прикованный к месту этим взглядом, чувствуя, как заинтересованно дёрнулся его член от слов Деку и горячей тесноты вокруг своих пальцев. Он знает, что ублюдок очень даже в курсе его реакции — потому что замечает крохотный намёк на самодовольную ухмылку на дековских губах.
Боже, Катсуки его просто ненавидит.
— Ты уже-... блять, ты готов? — спрашивает он — взволнованный, смущенный — и ладно, хрен с ним, тупой маленький говнюк выиграл этот раунд.
— Ты сегодня действительно нетерпеливый, Каччан, — говорит Деку, разворачиваясь лицом к нему и обхватывая ладонью его член. Он медленно ведёт рукой вверх, отслеживая большим пальцем линию вены вплоть до влажной, болезненно ноющей головки. Катсуки вздыхает — больше из раздражения от грёбаной медлительности Деку, но в то же время и от удовлетворения тем, что его руки в кои-то веки заняты чем-то полезным.
— Планируешь начать до того, как я сдохну от старости?
— Очень нетерпеливый, — шепчет Деку и достает из упаковки презерватив, с завидной сноровкой завершая приготовления.
Чувствительные ладони в предвкушении скользят по бёдрам Деку, когда тот приподнимается на коленях и чуть наклоняется вперёд, и головка члена Катсуки упирается между его ягодиц, надавливая на кольцо мышц. Но, конечно же, Деку просто необходимо устроить из этого ебучее шоу. Он склоняется ниже, и одна из его ладоней почти нежно ложится на затылок Катсуки, утягивая его в мягкий, приторно-сладкий поцелуй.
Катсуки на самом деле насрать на поцелуи — это для него чересчур романтично, слишком сентиментально, и он бы вообще предпочёл использовать рот Деку для других вещей, но он помнит их первый поцелуй. Жесткий, болезненный, отчаянный — после нескольких лет напряжения между ними и бесчисленных взглядов украдкой ставший наконец кульминационным моментом во всём том дерьме между ними, — и, чёрт с ним, Катсуки признавал, что это было круто.
Он помнит, как однажды (в надежде чуть ускорить процесс) сказал Деку о том, что не любит целоваться. Его ответ до сих пор заставляет кровь Катсуки закипать от гнева, стоит только вспомнить снисходительное: «А, ну я понимаю почему, Каччан: ты ведь совсем не умеешь».
С тех пор, возможно, ладно — он не так уж сильно возражает против поцелуев, но это не значит, что он должен мириться со всей дековской глупой хренью, вместо которой можно заняться чем-то получше.
Покоящиеся на бёдрах Деку руки сжимаются крепче, и Катсуки опускает того на свой член одним резким движением. Волосы на затылке неприятно оттягивают судорожно вцепившиеся в них пальцы, и Деку разрывает поцелуй и вскрикивает. Катсуки это не сильно беспокоит — это должно было быть больно, но, судя по тому, как Деку беззастенчиво двигает бёдрами, усаживаясь, — не настолько больно, чтобы об этом волноваться.
― Какого чёрта, Каччан-...?
― Переживёшь, ― Катсуки кладёт одну ладонь на подбородок Деку, оттягивая вниз его губу большим пальцем. ― Ты хотел позу наездника — так, блять, давай уже. Мне становится скучно.
― Скучно, да? ― повторяет Деку и берёт его палец в рот. Дыхание Катсуки сбивается, когда он начинает посасывать и кружить языком вокруг фаланги, одновременно двигая бёдрами по кругу. С влажным звуком Деку выпускает палец изо рта, слишком самодовольно смотря в остекленевшие, изумлённые глаза Катсуки. ― Ты не очень хорошо лжёшь, Каччан.
― А ты — двигаешься, ― Катсуки выверенно чеканит каждое слово, стараясь сохранять невозмутимый внешний вид. Деку только улыбается в ответ, плавно и осторожно приподнимаясь, чтобы затем с размаху насадиться на член.
Из горла Катсуки вырывается сдавленный стон, и он закусывает губу, тщательно контролируя своё дыхание на очередном мучительно медленном движении Деку — ощущая его дюйм за дюймом.
― Почему ты так старательно сдерживаешься? Будто я никогда не слышал, каким громким ты бываешь, Каччан, ― Деку замирает, приподнявшись до самого конца и только едва двигаясь вверх и вниз на головке его члена. Это заставляет терять контроль, выводит из себя — этого недостаточно, и Катсуки гневно сжимает челюсти от неконтролируемого желания.
Он ненавидит то, как его собственная кожа горит от болезненной нужды в чём-то, как и то, что Деку способен довести его до такого отчаяния.
― Значит, работай над этим, мудила, ― рычит Катсуки, пытаясь снова дёрнуть Деку вниз на себя ― безрезультатно ― на сей раз тот был к такому готов.
На лице Деку снова расцветает это бесящее самоуверенно-решительное выражение, и его руки с нажимом проводят по мышцам пресса Катсуки к его груди. Плавно опускаясь на член, Деку сжимает его соски так сильно, что из его горла вырывается непроизвольный вскрик.
― Ты, маленький кусок читерского дерь-… ммх, ― Катсуки закусывает нижнюю губу — на случай, если Деку решит повторить манёвр.
― Так-то-… ― прерывисто выдыхает Деку; его раздражающе красивые сильные бёдра исступлённо двигаются вверх и вниз — сопровождая каждую фрикцию круговыми движениями таза. ―…Лучше. Обожаю твои стоны.
Он снова берётся за своё — начинает нести тупую хрень, будто бы сам факт наличия под собой Катсуки недостаточно тешит его самолюбие; будто бы не знает, что с ним творят его слова.
Катсуки сгибает ноги, упираясь пятками в матрас и вскидывая бёдра навстречу движениям Деку — это заставляет того впиться ногтями в плечи Катсуки и зажмуриться, беззвучно раскрывая рот, будто готов закричать.
Не то чтобы эти действия положительно отразились на его травмированном бедре — но это по крайней мере заставило Деку заткнуться.
Хоть Катсуки и раздражает признание этого факта, но Деку умный мальчик — он быстро подхватывает темп, подстраиваясь под его движения— жёсткие и безжалостные, предположительно способные помешать тому снова начать болтать.
И это действительно работает. По крайней мере, одну короткую, прекрасную минуту.
― Мне так хорошо с тобой, Каччан, ― Деку кажется абсолютно изнеможённым, его голос дрожит и надламывается — знак того, что до слёз остались считанные мгновения, — и, если бы Катсуки знал, что в таком контексте склонности Деку к рыданиям могут быть настолько горячими, он бы начал делать с ним такие вещи намного раньше.
― Только ты можешь сделать мне так хорошо.
По щеке Деку наконец скатывается слеза, срываясь с подбородка на грудь Катсуки и врезаясь в неё каким-то уязвляющим и разрывающим изнутри чувством. «Только ты» эхом повторяется в его голове, словно мантра, и, конечно, блять, это был только он — равно как и для него всегда был один только Деку.
Приподнявшись, Катсуки вплетает пальцы в густые кудри на затылке Деку, грубо притягивая его к себе и сминая его губы своими. Если Деку и удивился, он нисколько этого не выказывает, жадно отвечая и приникая к губам Катсуки, будто их рты были созданы идеально подходящими друг для друга. Неаккуратно, влажно от слёз Деку вперемешку со слюной и потом, жарко и отчаянно — возможно, именно такой тип грязных и диких поцелуев был тем, что Катсуки готов полюбить вместо типичной дековской нежной херни.
― Пожалуйста… Дотронься до меня, ― шепчет Деку, прижавшись лбом ко лбу Катсуки и беспорядочно цепляясь пальцами за его плечи и шею — Катсуки уверен, что тот уже на пределе — это читается по тому, как он захлёбывается короткими вдохами, как его движения становятся всё более и более исступлёнными и хаотичными, как он срывается на неразборчивое бормотание.
Катсуки обхватывает ладонью до боли возбуждённый член Деку, надрачивая его в такт шлепкам по своим бёдрам, и спустя несколько мгновений Деку впивается зубами в шею Катсуки и со всхлипом кончает, пачкая его торс каплями горячей липкой спермы.
― Блять, ― вырывается у Катсуки, ошеломлённого ощущением судорожно сжавшихся вокруг члена мышц и горячего укуса на своей шее, но тем, что толкнуло его на грань, были именно эти чёртовы всхлипы, — и он кончает следом с гортанным стоном, выгибая спину над постелью и слабо толкаясь в Деку до полного опустошения.
Как раздражающий ластящийся кот, Деку зарывается в каждый закоулок тела Катсуки, до которого только может добраться — и это относится к той категории вещей, от которых тот обычно бесится, но сейчас он слишком выжатый, слишком уставший — в приятном смысле, но всё же уставший, — чтобы протестовать.
Катсуки весь липкий и грязный, но вес придавившей его сверху тушки на удивление комфортный — будто единый с его собственным телом, но что действительно странно — Деку наконец-то, блять, молчит. На самом деле, это так приятно — просто нежиться в удовлетворении и звуках одного лишь размеренного дыхания.
― Что-то гложет тебя, ― бормочет Деку в шею Катсуки, немного щекоча её дыханием. ― Хочешь об этом поговорить?
И всё рухнуло. На сей раз Деку слишком быстро разрушил атмосферу.
― Я не обязан говорить тебе ни единого чёртового слова.
― Нет, но так будет легче нести бремя.
Катсуки фыркает, закатывая глаза:
― Я догадывался, что ты сморозишь что-то в этом духе.
― Мне кажется… Мне кажется, ты расстроен сегодняшним днём, ― продолжает Деку, напрочь игнорируя Катсуки. ― Но ведь обошлось без жертв. К тому же ты был уже ранен. Ты принял очень тяжёлое решение, но я считаю, что оно было верным.
Конечно, он должен был это сказать. Предпочитающий спасение победе самоотверженный идиот. Никто не умер, да, но это не значит, что Катсуки должно устроить поражение. Он всё ещё, блять, проиграл.
― Я горжусь тобой, знаешь?..
Катсуки закрывает глаза, шумно выдыхая через нос. Похвала уже не оказывает такого возбуждающего эффекта, как раньше — на сей раз она вызывает более мягкое, тёплое чувство — словно он податливо плавится в руках Деку.
Катсуки это вроде как бесит. Вроде как до безумия нравится. Он не уверен, как относится к этому.
Но оно заставляет его чувствовать себя слабым. А вот это его совершенно однозначно бесит.
― Я не нуждаюсь в том, чтобы ты мне это говорил. И не нуждаюсь в том, чтобы ты вообще говорил мне что-либо из этого дерьма.
― Я знаю, ― отвечает Деку и приподнимается, упершись ладонями в его плечи и нависнув сверху, вжимая в постель. Он сверлит взглядом глаза Катсуки — тот уже знаком с этим жестом, вынуждающим смотреть на него чтобы принять его тупорылую точку зрения. Обычно он просто пялится на Деку в ответ, пока тот не отворачивается с сердитым вздохом.
― Я знаю, что не нуждаешься, но-… иногда людям нужно говорить вещи, о которых они и так знают. В смысле, чтобы они действительно это почувствовали.
Этим вечером Катсуки отводит взгляд первым. Искренность Деку вызывает глупое неловкое смущение, даже если он возможно в какой-то степени прав.
― Ты остаёшься или как?
Деку наклоняет голову, озадаченно выпрямляясь. Это необычный вопрос — не вписывающийся в рамки того, что между ними происходит, но возможно то расплавленное состояние распространилось и на мозг Катсуки, превращая его в кашицу, потому что это действительно звучит… не так уж и плохо. Позволить ему разочек остаться на ночь.
― А ты хочешь, чтобы я остался?
― А нахуя бы мне ещё спрашивать-…?!
― Ладно-ладно, ― Деку примирительно вскидывает руки. ― Да, я-… Конечно. С радостью.
― Чудесно. А теперь слезь с меня нахер, потому что я весь в твоей мерзкой конче, и тебе предстоит это смыть.
Деку смеётся, и его смех звучит уставшим, но довольным.
― Знаешь, ― мягко говорит он, зачёсывая рубцеватыми пальцами влажную от пота чёлку Катсуки назад. ― Если ты хочешь, чтобы тебя побаловали, всё, что тебе нужно сделать — попросить.
Катсуки фыркает:
― Я думал, ты любишь головоломки.
― Люблю, ― отвечает Деку, усмехаясь. ― И ты — самая лучшая из них.
Лицо Катсуки в который раз за вечер вспыхивает, и он всерьёз задумывается, возможно ли утопить человека в душе. Если только сам он не умрёт раньше — от смущения после всех этих грёбаных комплиментов.