★★★
Я не пишу стихи, потому что не умею. Я же не поэт. Но если бы писал, то они были бы посвящены Вам. Я не пишу песен, потому что не умею. Я же не музыкант. Но если бы писал, то они были бы о Вас. Я не пишу картин, потому что не умею. Я же не художник. Но если бы писал, то на них были бы Вы. Но кто же я?.. Я — всего лишь Ваш адъютант. Я не был рождён, чтобы стать великим. Но был рождён, чтобы преданно служить Вам. И я буду защищать Вас, покуда моё сердце не сделает последний удар. Это мой смертельный долг.— Ваш Вернер.
★★★
В комнату через штору проникает свет уличного фонаря, оставляя на гладкой ткани тени мерно качающихся на ветру веток деревьев. Чуть приоткрытое окно впускает в полумрак комнаты ветер, который нарушает тишину, смешиваясь с дыханием и шёпотом двоих. Аккуратное прикосновение, большой палец руки очерчивает изгиб между нижней губой и подбородком. В ответ он получает рваные выдохи, собственнически забирая их себе, прикасаясь к губам напротив, влажно, с причмокиванием целуя их, всё глубже и глубже, разок прикусив губу, внутрь проникает язык, тут же натыкаясь на другой язык, который несмело, изучающе проскользнул мимо. Он зажал лейтенанта между письменным столиком и собой, плотно прижимая его к себе. Тот, немного осмелев, пустил пятерню в тёмные вьющиеся волосы старшего, пальцами ловко поддевая резинку глазной повязки и уже хотел было стащить её, как на его запястье мягко легли три уцелевших пальца левой руки, останавливая его. — Не надо... Полковник ловит на себе вопросительный взгляд. На несколько секунд между ними повисла тишина, они замерли, глядя друг на друга. Своей левой рукой лейтенант цепляет повязку с другой стороны, словно пользуясь тем, что другой рукой Клаус его не сможет остановить. И всё-таки снимает её, откидывая в сторону на письменный стол. Тут же виновато осёкся, поймав обиженный, и даже... Разочарованный взгляд, что вот так вот воспользовался его неполноценностью. Нет, Клаус идеален для него, каким бы ни был. — Тебе что, приятно смотреть на это уродство? — тот горько усмехается, его взгляд делается печальным, и левая глазница, без того выглядящая печально и одиноко, показалась ещё тоскливее от его взгляда. Вернер вздыхает, грустно глядя на пустую складку век, и неожиданно хмурится, мысленно проклиная всех, из-за кого на этом месте теперь пустая, одинокая и печальная ямка, которой Штауффенберг на самом деле стеснялся. Хафтен притягивает к себе его лицо, чуть приподнимаясь и заботливо, трепетно накрывая губами глазницу. Он жмурится, сводя брови к переносице, аккуратно целуя под нижним веком, как бы жалея о произошедшем, сочувствуя. И он был бы готов отомстить каждому, из-за кого Клаус, его Клаус чувствует себя неполноценным. Он знает, что ему нелегко даётся переодеться с тремя единственными пальцами. Но он это делает каждый день. Героически справляется со всем, даже при своих недостатках. Нет, Клаус для Вернера полностью идеален. Искалеченный, но идеальный. Обязанность адъютанта — помогать офицеру. И он готов помогать и защищать его не только из-за своей должности, но и потому, что к Клаусу у него не просто служебно-должностные отношения, но и искренние чувства, из-за которых он готов на всё ради него. Клаус тихо выдыхает. Нет, он не стесняется его, но он не хотел бы, чтобы у Вернера где-то в душе к нему было отвращение, он-то сам знал, каждое утро глядя на себя и пустую левую глазницу правым глазом, и считал это отвратительным. Хафтену же наоборот Клаус в холодном голубом полумраке, в приглушённом холодно-белом свете фонаря сквозь шторы казался невероятно эстетичным, словно бледная статуя с такими же белыми, пустыми, но выразительными глазами. В такие моменты он мог любоваться им дольше, чем даже когда он в форме, идеально сидящей на нём, и в чёрной глазной повязке, что выглядела грозно и устрашающе.★★★
— Там в приёмной ждёт кандидат на должность адъютанта, — негромко оповещает Ольбрихт, в конце совсем переходя на шёпот, словно это было какой-то тайной, — Мне его очень хвалили. Он произносит это как-то заворожённо, тут же удаляясь прочь из кабинета. Из приёмной слышались голоса и телефонные звонки. И через пару секунд за застеклённой дверью мелькнула фигура в зелёной форме, заворачивая в кабинет. Перед Клаусом предстал молоденький солдат в лейтенантских погонах. — Закройте дверь, — полковник мельком указывает за спину солдата, не давая ему слова. Лейтенант послушно разворачивается, бесшумно захлопывая за собой дверь и выпрямляется, вскинув руку вверх перед собой, уже было открыл рот, чтобы выкрикнуть приветствие, как Штауффенберг снова небрежно его перебивает. — Садитесь, — он кивает и отворачивается на стуле к чёрно-белому портрету Гитлера. Лейтенант спустя секунду опускает руку и усаживается на стул перед Клаусом. Тот на него и не смотрит, чувствуя на спине вопросительный взгляд парнишки, и от этого молча про себя усмехается. — Вы знаете, как закончится эта война? — неожиданно заговорил он, так и не поворачиваясь. — Все портреты снимут, а вот человека с них повесят... Лейтенант пристально смотрит на него, не отводя взгляд, и вслушивается в каждое его слово. Тут Штауффенберг поворачивается к нему и спокойно перешёл к основному, глядя ему в глаза, выискивая в солдате признак того, что ему можно доверять. — Я всеми силами участвую в государственной измене. Могу на вас расчитывать? Он видит эти глаза. Он видит это лицо. Оно неожиданно меняется, брови сползли к переносице, лейтенант чуть отворачивает голову и презрительно косится на него, приоткрыв рот, словно готовясь сказать о том, что Клаус сумасшедший на всю голову. Полковник внимательно следит за его мимикой, в ожидании ответа сверлит его взглядом. Парнишка выдыхает, отводя на мгновенье взгляд, словно пытаясь осознать, на какое сумасшествие он сейчас подписывается. Он снова поднимает на полковника глаза, твёрдо и убедительно отвечая: — Можете расчитывать. Всё что угодно. Штауффенберг больше не произносит ни слова. Лишь долго испытывающе смотрит на него. А Вернер, почему-то, всё ещё немного сомневается, не зная, правильно ли он сделал, что свернул на этот путь. И Хафтену сначала казалось, что Клаус действительно сумасшедший и рисковый, а потом он стал для него самым родным человеком в этом враждебном мире.★★★
— Ну всё, всё... — мягко произносит Клаус, чуть улыбаясь и отодвигая лицо Вернера от своей глазницы, снова ловя этот непонимающий взгляд. И усмехается, неожиданно легко целуя его, что тот внезапно растерялся, замерев. А Штауффенберг с губ медленно спустился к шее, но остановился, чуть приподнявшись к уху. — Ты же знаешь, что это может быть наша последняя ночь? — шепчет он с какой-то горечью в голосе. Да, они оба рисковые, завтра не всё может идти по плану, завтра они рискнут жизнями. Завтра они могут стать победителями, а могут побеждённо стоять лицом к автоматам. Завтра может произойти всё, что угодно. Завтрашний день может стать для них последним. Эта ночь может стать для них последней. Вернер опускает глаза, бесшумно сглотнув накативший резко ком в горле от слов Клауса. Он готов ко всему, готов на всё ради Клауса. Он готов умереть за него. Но одно осознание того, что этой ночью они могут попрощаться навсегда, его выбила из реальности. Он внезапно кидается Клаусу на шею, утыкаясь носом в плечо, и шумно дышит, удерживая рвущуюся наружу истерику. Нет, он не боится смерти. Он не хочет прощаться. Штауффенберг вздохнул, тепло обняв его, хотел было успокаивающе погладить по голове, но вспомнил, что рука не та. А так бы хотелось однажды хоть раз запустить Вернеру в волосы всю целую пятерню, растрепав его вечно гладко зализанный назад чуб, переплести с ним пальцы, все пять, но он мог позволить почувствовать его ладонь лишь тремя. Клаус проводит гладким обрубком кисти руки вниз по спине вдоль позвоночника Хафтена, пытаясь фантомно вспомнить, каково ощущать всеми пятью подушечками пальцев. — Мы многое упустили бы, если бы этой ночью были не вместе, — шепчет он, аккуратно и невесомо прикасаясь губами к тёплой и тонкой коже у сонной артерии. Вернер наклоняет голову в бок, доверчиво подставляя шею Клаусу. Тот лишь довольно улыбнулся, целуя бледный изгиб шеи, на который так красиво падал приглушённый шторой бледный свет фонаря из окна. Сначала мягко и нежно целовал под скулой, спускаясь ниже и всё увереннее хватая губами белую кожу, после чего на ней ярко вспыхивали следы самых разных оттенков — от бледно-розового до насыщенного бордового и сливового. На изгибе к плечам он вцепился в кожу зубами, тут же ловя над своим ухом болезненный вскрик. По рукам Вернера прошла мелкая дрожь, Клаус цеплялся болезненно, но лейтенант терпел всё, терпел ради него. К тому же, это вовсе не было неприятно, а скорее наоборот. Следы от зубов вспыхивали мелкой расползающейся сеточкой повреждённых капилляров, краснеющих под кожей. Клаус быстро переключил Вернера с переживаний о завтрашнем дне на настоящее, на эту ночь, возможно последнюю для них. Дальше спуститься к плечам и ключицам мешала белая рубаха, Штауффенберг тут же принялся с ней разделываться, пальцами левой руки ловко и бегло подцепляя пуговицы. Он знал, что Вернер опять растеряется, поэтому переключился на его губы, вовлекая в поцелуй, переплетая с ним языки с характерным причмокиванием и громкими, чуть ли не на грани стона, выдохами лейтенанта. Подтяжки он просто скинул с плеч, рубаху левой рукой быстро стянул с него, перед ним тут же открылось белёсое тело Хафтена с красивыми плавными изгибами. Клаус не мог не замереть и не полюбоваться им. В полумраке он не видел, но чувствовал, что щёки Вернера пылают, а лицо снова приобрело его частое выражение — растерянность и сведённые к переносице брови. Штауффенберг всегда, обсолютно в любой ситуации и обстановке, где бы ни был, видя это его лицо, невольно умилялся, хоть и не показывал внешне. И сейчас он мягко поцеловал его и наконец нетерпеливо прикоснулся к плечам, оставляя на них синяки и смыкая зубы на мягкой коже выпирающих ключиц. Обоих накрыло волной мурашек, которые пробежавшись по всему телу, завязали тугой узел в районе солнечного сплетения, и оба они почувствовали нарастающее сладностное напряжение ниже пояса. Оба уже знали, что ещё немного, и они уже точно не смогут остановиться.★★★
Хафтена взяли на должность адъютанта. Он с первых дней научился понимать Штауффенберга буквально с полуслова, Клаус первое время относился к нему холодновато, но на самом деле он успел подметить, что из него очень хороший помощник, догадливый, и всё выполняющий беспрекословно. Как адъютант он уже нравится Клаусу. Вечерами они сидели в кабинете за чашкой чая и разговаривали. В основном о политике. Клаус мастерски развеял все оставшиеся сомнения Вернера по поводу того, что стоит ли идти на этот риск. Он никогда не был связан ни с одной организацией заговорщиков, но сейчас ему пришлось попасть в такую. Его не посещали мысли о том, что нужно покончить с этим. Наверное потому, что знал, что он слишком низкого ранга для таких свершений. Но он и не был ярым сторонником гитлеровского режима. Скорее, тоже был не доволен, но ничего не мог поделать и приходилось и дальше служить, как ни в чём не бывало. Но то, что он был прикомандирован именно в этот штаб, дало ему такой большой шанс стать одним из тех, кто готов рискнуть исправить воцарившуюся в мире скотобойню. Вскоре за разговорами политика ушла на второй план и стали появляться вопросы более личного характера. Тогда Вернер понял, что они не останутся просто в сухих служебно-должностных отношениях. Да и с этим человеком ему не хотелось просто работать. Тогда он мечтал о дружбе с ним. И это было не сложно исполнить. Тогда что-то было между ними наподобие зарождающейся дружбы. После они и стали общаться лучше, потому что каждый в маленьком кругу заговорщиков Штауффенберга был хорошо знаком и тесно общался друг с другом. И хорошие взаимоотношения, как Вернер понял, были необходимостью в его окружении. Вечер за вечером, неделя, месяц, второй, третий... Почему Хафтен так сильно к нему привязался? Это было для него жутко странным чувством. И сам не понимал причину своего странного поведения. Клаус отрывает взгляд от документов и тут же сталкивается с пристальным, насквозь сверлящим взглядом адъютанта. Но стоило лишь двум взглядам встретиться, как лейтенант неожиданно вздрагивает и беспорядочно отводит его в сторону, но и так понятно, что его заметили. — Вы что-то хотели? — негромко спрашивает Клаус. Вернер лишь мотнул головой и отвернулся, дождавшись пока тот снова переключится на документ. Чувствует, как краснеет. Как же странно. Главное — не смотреть на него. Минута, вторая, Вернер долго не продержится, Штауффенберг намертво приковывает его взгляд к себе. Нет. Не может. Хафтен не помнит, когда последний раз было такое. И было ли? Было, но так давно, такое забытое чувство, что лейтенант и не сразу понял, что же это. Но это же так постыдно, так не по-мужски... Да к чёрту стереотипы! Разве стереотипы что-нибудь поменяют? Разве закон что-нибудь изменит? Нет, никто и ничто ничего не изменят. Ничьи слова не смогут изменить это чувство. И это полковниковское «Вы что-то хотели?»... Да, Хафтен хотел бы. Очень. Для начала он хотел хотя бы многое сказать. Но если бы Клаус знал... Поэтому именно Вернер сидел там, в приёмной, и ждал, когда он зайдёт в кабинет и впервые увидит его вживую. Он прослыл про такого человека, как Клаус Филипп Мария Шенк граф фон Штауффенберг, и считал его настоящим примером для всех, и для себя. Он успел стать его кумиром, и большой честью было стать адъютантом своего кумира. И он заметил, как в нём что-то зажглось, от чего при виде Штауффенберга внутри груди покалывало, а желудок пустел, пуская внутрь бабочек, которые опустевшие стенки щикотали крыльями. Так и было в их первую встречу. И Вернер считал огромной ценностью свою невероятную возможность быть максимально близко к своему кумиру. Клаус стал его смыслом жизни, и операция «Валькирия» стала для него жизненной целью, долг защищать графа был главным долгом его жизни. Это переросло в обожание и собачью верность перед полковником. Но чтобы что-то ему сказать о том, что он чувствует... Ему не хватало той самой смелости, которой он как раз не обделён, раз готов ринуться под пули за полковника. Он не боялся что-то сделать для него, он боялся его разочаровать. Разочаровать в себе. Поэтому решил делать так, чтобы нравится полковнику, идеально исполняя свой служебный долг перед ним, показывая эту верность и то, что ему можно доверять, ничего не опасаясь. Он боялся сделать что-то не так, ведь это разочарует Клауса. Пока он не мог ничего сказать ему, он думал хотя бы показывать не деле. Но Вернер влюбился. Глупо, по-детски, но сильно и бесповоротно.★★★
Клаус легко приподнимает Вернера, не смотря на все свои физические недостатки, и оттаскивает к кровати, скинув лейтенанта на неё. Тот чуть приподнимается на локтях, глядя на возвышающегося полковника, что смотрелся словно тень фоне света фонаря за голубой шторой. Штауффенберг ловко расстёгивает пуговицы своей рубахи и стаскивает её с себя, замечая пристальный и жадный взгляд Вернера, и усмехается. Тому хотелось запечатлеть идеального Клауса навсегда в свой памяти. Что бы ни произошло. Он запомнит его. Штауффенберг взбирается на кровать, нависая сверху. Ему не очень удобно с правой рукой, левой же немного легче, ей он упирается в матрас кровати, что чуть продавливается под ними и предательски скрипит. Да и пусть скрипит, главное что эту ночь они вместе. Вернер любил Клауса, любил искренне, даже считал слово «любовь» слишком мелким, он его обожал, сейчас вываливая на него всё, что накопилось за их весьма небольшой период, когда они знакомы. Но за этот период между ними смогло произойти то, что не всегда может произойти за небольшой отрывок времени. И они рады, что это случилось. Эту ночь они должны провести, как последнюю, ведь обоим неизвестно, что за судьба их ожидает завтра. Хафтен осмелел совсем, перенимая инициативу полковника, и как только тот навис над ним, Вернер, не опускаясь, вцепился с жаждой в его губы, так по собственнически. Ему нечего терять. Теперь Штауффенбергу удобнее любоваться его телом. И изучать его. Это его адъютант, только его. Он гордится им. Он ни капли не жалеет, что именно его прислали ему. Клаус думал, что он просто легко смог переманить парнишку на сторону изменников, но он не знал, что тот ради изменника и пришёл в штаб. Граф любил смотреть в эти глаза. Они выражали абсолютно разные эмоции, но одна никогда не исчезала, когда он в ответ смотрел на него. Обожание, восхищение. Клаус даже и подумать не мог, что кто-то действительно так может его полюбить. Но этот лейтенант смог. Два разных человека, две разных судьбы. Граф фон Штауффенберг из семьи аристократов, полковник; фон Хафтен — юрист, выходец из дворянской семьи, обер-лейтенант. Разные пути, но в итоге они привели их на одну большую и опасную дорогу вместе с остальными участниками заговора. Их связывало одно — их операция. И тем не менее, ни смотря не на какие препятствия запретов, загруженности и прочих сложностей их работы и операции, они идеально сошлись, смогли стать близкими настолько, насколько даже никто и не мог подозревать. Штауффенберг запустил ладонь ему в его рыжеватый чуб, растрёпывая его окончательно, и тепло улыбается, от того что перед ним теперь не лейтенант фон Хафтен, а растрёпанный простой парнишка Вернер, с его привычным растерянным выражением лица, но с умными глазами, полные обожания и преданности. Но он никогда не будет для него простым, он для Штауффенберга всегда будет каким-то особенным, которого самого надо беречь от враждебного мира. Клаус поцелуями не спеша спускается ниже по его телу, с большим удовольствием изучая каждый его изгиб. Вернер прогибается ему навстречу, подставляя Клаусу своё тело под поцелуи, показывая этим всё своё доверие к нему. Он опускается до самых бёдер, наслаждаясь тем, как тихо постанывает и содрогается лейтенант от его прикосновений. Это доставляло ему большое удовольствие, моральное удовольствие. Но морального ему было крайне мало, о чём напоминало напряжение ниже пояса, от которого в форменных брюках стало тесновато. Он замирает на мгновение, приподнимаясь над Хафтеном, задумчиво облизнув кончиком языка свои губы. Левой рукой он ловко расстёгивает ремень форменных брюк Вернера. Тот вообще порой поражается, как одной рукой можно вершить многое. А между тем Клаус вытащил ремень и медленно стягивал вниз брюки, обнажая бёдра Вернера, цепляя по пути и резинку трусов, стягивая их вместе с брюками. В свете фонаря он видит пылающее краской лицо лейтенанта, что опять приобрело растерянное выражение. Каждый раз, когда он видел эту умильную мордашку, невольно улыбался. И сейчас улыбнулся, не сдержавшись, наклонился к лицу и мягко поцеловал его в нос, а потом в губы, между тем полностью стащив с него оставшуюся одежду. Снова невольно залюбовался его телом, видя его впервые полностью нагим. И молча восхищается, показывая это лишь взглядом.★★★
Тогда, в кабинете при первой их встрече, он был хладен к Вернеру, крутился на кресле, говоря с манерой какого-то высокомерия. Сейчас же от былой хладности его не осталось и следа. И в штабе тоже не осталось почти никого, за дверью со стеклянными окошками никто не суетился. Он встаёт и медленно подходит к нему, мягко улыбаясь, чем вызывая у своего адъютанта расстерянность. — Герр полковник... — Тш-ш... — он подошёл почти вплотную, накрывая большим пальцем губы Вернера, — Зови меня просто Клаус. Он продолжает улыбаться, ловя расстерянно бегающий взгляд обер-лейтенанта. Так близко они ещё никогда не были. Но оба уже понимают, к чему всё ведёт. Клаус для Вернера был смыслом жизни, он был готов сделать для него всё, что угодно, был готов за него отдать жизнь, и не просто, как адъютант, а как тот, кто действительно искренне любит. Он всё порывался сказать полковнику обо всём, но боялся. И, кажется, его уже опередили. Оно, пожалуй, и к лучшему. Старший аккуратно берёт его за подбородок, по-доброму жмурясь единственным глазом. Что-то словно неосознанное происходит, метнулось в мыслях быстро, как искра. Лёгкое прикосновение Клауса к губам адъютанта, что заставило последнего вздрогнуть. Но всё на самом деле осознанно, и оба знают, что это безошибочно взаимно. Просто Штауффенберг не дурак. Он видит поведение Хафтена, безошибочно определяя его чувства. И знал, что тот никогда не сделает первый шаг, поэтому этот первый шаг должен сделать сам Клаус, иначе они однажды упустят друг друга навсегда. Как бы он себя не терзал внутренне за то, что что-то почувствовал к этому парнишке, это ничего не меняло. А просто так всё оставить он не мог, когда не только чутьё, но поведение лейтенанта открыто говорило о том, что это всё взаимно. Хафтен до жути растерялся, никак и никогда не ожидая от полковника чего-то подобного. Тем не менее, внутри него заметались бабочки, а душа ликовала, что он нашёл что-то ответное. Его всего пробрала дрожь, когда Клаус коснулся его губ, тот это почувствовал. Он не хватал его грубо, не зажимал где-то, так, на всякий случай, таким образом дав Вернеру возможность прекратить, если он не настроен на это. Клаус всё же не изверг и насильно его бы не заставил. Он лишь ещё прощупывал почву их чувств, помогая разобраться и себе и лейтенанту. Его надежду оправдали внезапные, и даже не совсем робкие, чего Клаус тем более не ожидал, поцелуи Вернера. Тогда Штауффенберг вцепился в его губы увереннее, набирая обороты, но Хафтен начал теряться в его уверенности. Тогда Клаус чуть отстранился от него, встречая всё тот же растерянный и вопросительный взгляд. Вернер искал лишь взгляд в ответ, он пытался заглянуть ему в глаза, а точнее в один единственный глаз, без слов спрашивая так его обо всём. — Я знаю, что нравлюсь тебе, — с уверенностью шепнул ему полковник, заглядывая ему в глаза, но в голосе всё же прозвучал некий вопрос. Хафтен всё-таки сам должен это подтвердить. А тот молчит. Не может ни слова сказать. Клаус лишь видит, как тот подрагивает, и как взгляд его беспокойно бегает. Ноги стали словно ватными, уже не понимая, что делает, Вернер бессильно прижался к Штауффенбергу, лбом утыкаясь ему в плечо. Он лишь чувствовал, как всё его лицо до ушей горит краской. Ему казалось, что не с ним это всё происходит, что это всё нереально. Жутко было неловко, но при этом внутри всё ликовало. Это случилось. Мечется, аки школьница влюблённая. Полковник тихо усмехается, умиляясь его смущению, ласково проводя ладонью по спине. А затем внезапно отходит от него, забирая со стола два стакана из-под чая, и идёт на выход из кабинета, остановившись у двери и обернувшись на лейтенанта. — Можешь больше не скрывать этого, — хмыкнул тот, мол «ну всё ясно с тобой». Прозвучало это с насмешкой, и он тут же негромко добавил, тепло улыбнувшись, дабы не обидеть и не разочаровать своего адъютанта: — Ты мне тоже. И Клаус ушёл, оставив красного до ушей Вернера стоять посреди кабинета одного. Тот вздыхает, без сил опускаясь на стул и потирая пальцами переносицу, всё ещё не веря, что это действительно произошло. И невольно улыбнулся от того, что это всё-таки произошло. Словно мечта всей жизни осуществилась.★★★
Полковник прильнул к губам своего адъютанта, а тот ревностно покусывал его губы. Конечно, у Клауса есть семья — жена, четверо детей, и он всё порывался им позвонить, только вот было не дозвониться по разным причинам. С одной стороны Вернер понимал его, он глава семьи и он за них беспокоится, а с другой стороны ему казалось, словно у него всё-таки в приоритете семья, жена по крайней мере, нежели он. И всегда, наблюдая за его попытками звонков со стороны, задавался вопросом о том, не наврал ли ему Клаус. Но ему было не понять до конца, он никогда не имел ни жены, ни детей. Семью ему заменили участники заговора, по большей части Штауффенберг, потому что вся работа Хафтена заключалась в сопровождении того повсюду. А всё остальное, оно ведь так далеко... Хафтен уже больше не робел перед ним, хватаясь руками за его лицо и жадно целуя. Вернеру просто нравилось целоваться, каким бы ни был поцелуй Штауффенберга, — будь то коротким или самым страстным, — он всегда доставлял ему удовольствие, пуская мурашки по всему телу и дурманя сознание, что тот готов был чуть ли не сразу отдаться ему. Клаус между тем отпрянул, разрывая поцелуй, щёлкнул пряжкой ремня, стащил с себя форменные брюки и сразу же снова примкнул к светлой коже на ключицах и груди, губами обхватив сосок и очертил вокруг него языком мокрую дорожку. Вернера разрывало от нетерпения, с мужчиной у него первый раз, но он успел уже подметить, что с мужчиной намного необычнее и лучше, и жалел о том, что это вне закона. Но они и так государственные изменники, и быть вне закона — их принципы. Он прогнулся в спине ему навстречу, полностью расплываясь в мурашках от наслаждения каждого его прикосновения. Мир словно где-то на поверхности оказался, а эта комната отбилась от мира и стала их маленьким отдельным миром. Словно не существовало вчера, словно не будет существовать завтра, так хотелось, чтобы это было вечно. Не хотелось останавливаться, и не хотелось это закончить, ведь придёт утро, придёт новый день, самый главный день, когда они рискнуть жизнями. И есть шанс не увидеть ничего больше, кроме завтрашнего дня. И то, что они могут друг друга потерять. Хотелось застрять в одном временном периоде, в этой ночи, чтобы жить этим моментом всегда. Эти мысли об риске наплывали и наплывали, от чего подкатывал ком в горле, но все тяжёлые думы тонули в прикосновениях, они словно бежали от ладони, что плавно оглаживала бёдра, и в голове ничего уже не оставалось, кроме туманной пелены, сквозь которую всё словно плыло.★★★
— Нам следовало уже давно поговорить... — Штауффенберг возвращается через несколько минут с двумя чашками чая на подносе и ставит его на стол, а сам выкатывает кресло и садится напротив Вернера. Тот молчит, его взгляд устремлён куда-то скорее за спину Клауса, нежели на него. Тот ни в чём его не винит. Он понимает, что тому неловко. Что ж, Клаус и сам боялся сделать этот шаг, потому что никогда нельзя быть уверенным на все сто. Но он привык быть решительным, хотя и было что терять. Как сам полковник смог почувствовать что-то к нему?.. Он не знал. Абсолютно не знал, как это произошло. Его терзало то, что у него самого есть семья, и что он, можно сказать, изменяет. Только это, как и всё остальное, ничего не меняет. — Я, конечно, давно предположил это, — попытался начать их разговор Штауффенберг. — Но всё же хотелось бы услышать это от тебя. Я же не ошибся, ведь так? — Вы не правы, полковник, — вдруг с уверенностью выдаёт Вернер, что у Клауса внезапно упало сердце, но после он смог спокойно выдохнуть: — «Нравитесь» — слишком слабо сказано. Я не знаю слова, чтобы назвать это... Штауффенберг тихо с умилением посмеялся. Хафтен между тем лишь чувствовал, как становится легче. Как его тягостная молчаливая влюблённость внезапно преобрела взаимность, и от этого душа и мысли его давно были не здесь. Всё нутро ликовало. Это великолепное чувство. В этот букет различных чувств и эмоций, что сейчас властвовали лейтенантом добавил сам Клаус. Тот встаёт с кресла, за руку потянув его на себя, обнимая и вновь целуя. А Вернер когда-то мечтал лишь о дружбе с ним. Ему подобное и не снилось. Он бы никогда не смог описать то, как он в тот момент был счастлив.★★★
Хафтен внезапно хватается руками за шею полковника и приподнимается. — Герр, прошу... Можно я? — просит он, Штауффенберг не сразу понимает, о чём тот просит. Но всё же догадался, поэтому, усмехнувшись, опускается на кровать, дав Вернеру забраться сверху, себе на бёдра. Хафтен сразу снова вцепляется в его губы, беспорядочно жадно целуя, словно желая заполучить всё и сразу. Поцелуи его заводили ещё больше. А особенно когда он, наконец, прикасался к телу, к горячей оголённой коже полковника. Ох, сколько раз он представлял этот момент, оставаясь наедине с самим собой, но ни одна его похотливая фантазия не могла сравниться с этой реальностью. Это оказалось в миллиарды раз лучше того, что он себе воображал. Это не должно заканчиваться. Ни в коем случае. Но злосчастные напоминания памяти о завтрашнем дне вновь резко выбили его из калии. Нет, он готов был сделать всё, что угодно, лишь бы не наступил завтрашний день. Ему очень страшно. Страшно не за себя. Страшно за них обоих. — Всё в порядке? — тихий, но взволнованный голос Клауса вытаскивает Хафтена из омута чёрных и тягостных мыслей. Он — единственное его спасение. Если бы они не были вместе эту ночь, Вернер точно бы сошёл с ума, пока мысли беспощадно грызут его череп. — Обещайте мне, что это — навсегда, — лейтенант заглядывает в его глаз с глубокой просьбой, чуть ли не мольбой. Фраза его не однозначна, но каждый смысл подойдёт к ней в этой ситуации. Клаус замечает, как его глаза в свете фонаря блеснули влагой, и его сердце взволнованно сжалось. — Я клянусь, — твёрдо произносит он шёпотом, успокаивающе целуя. Ведь вот он. Здесь. Настоящий. С ним. Пока они вместе, Вернеру не о чем волноваться.★★★
Сколько Штауффенберг не говорил адъютанту, что тот может обращаться к нему на «ты», тот всё так и продолжал называть его на «Вы». Но почему же? Ведь они разобрались в своих чувствах, они стали ещё ближе, так почему же он продолжает к нему обращаться везде, как на работе? Но Вернер его слишком любил, и в придачу очень уважал. Ему просто казалось странным обращаться к самому великолепному человеку для него на «ты». А между тем Штауффенберг всё считал дни до того самого дня, когда они исполнят то, к чему так долго готовились. А день этот приближался стремительно, даже слишком. После провального пятнадцатого июля следующее совещание было назначено на двадцатое. Быстро пролетело шестнадцатое и семнадцатое, восемнадцатое, наступило девятнадцатое. Оставался день. И полковник был уверен, что это должно случиться именно в тот день. Вечером перед роковым двадцатым он, вальяжно отмерив шагами кабинет под стук каблуков на сапогах, останавливается перед адъютантом за столом, наклоняется, облокачиваясь на гору бумаг, и тяжело заглядывает ему в глаза. Возможно, это последний их такой спокойный вечер, полковник это чувствует. Однако такое затишье вовсе не означало спокойствие. Каждый заговорщик готовился к завтрашнему дню. И Штауффенберг не исключение. Вернер отрывается от бумаг. Ловит взгляд напротив. И начинает беспокоиться. — Будь сегодня со мной. Пожалуйста... — шепчет Клаус, буквально с мольбой заглядывая в глаза лейтенанта. Тот вздрагивает и сводит брови к переносице. Только сейчас на него находит осознание, что их жизнь висит на волоске, и что завтра они могут попрощаться навсегда. — Да... Так точно... — по привычке формально отвечает он, мелко кивая и опуская взгляд, сглатывая при этом ком в горле. — Это не приказ, Вернер, — чуть громче добавляет полковник, предупредив. — Я не буду тебя заставлять, если ты не хочешь. — Нет... Нет, я хочу... — Хафтен как-то странно мешкается, заикается и под конец произносит: — Я хочу Вас, — и тут же снова вздрагивает. Полковник даже ухмыляется, растянув левый уголок губ. Эти слова он тоже запомнил. В доме графа фон Штауффенберга Вернер видит величие и грандиозность, но при этом какой-то уют. Но лишь благодаря его владельцу. — Располагайся, — полковник открывает перед ним дверь в свою спальню и впускает внутрь. Наконец оба могут спокойно выдохнуть и выпустить из-под кителей самих себя. Оба мундира повисают на спинке стула, и мужчины ловят долгий, чего-то ожидающий взгляд друг друга. И понимают друг друга без слов. Гаснущий свет. Медленные шаги друг другу навстречу, медленное сближение с последующим долгожданным нежным прикосновением губ. В комнату через штору проникает свет уличного фонаря, оставляя на гладкой ткани тени мерно качающихся на ветру веток деревьев. Чуть приоткрытое окно впускает в полумрак комнаты ветер, который нарушает тишину, смешиваясь с дыханием и шёпотом двоих...★★★
Хафтен встряхивает головой, отгоняя все грызущие мысли. Его спасение — его полковник. Град мурашек пускают его стремительно пересыхающие от горячего дыхания губы, мягко касающиеся кожи лейтенанта. Руки крепко-крепко прижимают его к себе, Штауффенберг горячим шершавым языком проходится по набухшему бугорку соска, окружает его губами и продолжает ласкать, в обмен на всё это получая сладкое постанывание своего адъютанта. Чертовски милый голос дурманил его, да и один только вид Хафтена игриво щекотал ему разум. Его смазливое покрасневшее лицо, блестящий в свете фонаря капельками пота лоб, прикрытые глаза и томно разомкнутые губы. Он действительно сильно влюбился в него. Рука мягко ложится на член Вернера, плавно начинает водить по нему, пускай только тремя пальцами, Клаус сопровождает это ухмылкой и смотрит на того, как тот вздрагивает и рвано выдыхает, мычит и постанывает ещё громче, запрокидывает голову назад, нетерпеливо елозя на бёдрах своего полковника, и тихо, неразборчиво шепчет, умоляет его. Умоляет не останавливаться. Его полковнику это нравится, адъютант знает. Штауффенберг чувствует, что при таком сам долго терпеть не сможет, он просто таял от того, как сладко стонал его адъютант, сводя своего начальника с ума. Он крепко подхватывает его за торс одной рукой, губы мягко, успокаивающе касаются его плеча, заставляя расслабиться. Он пускает два пальца в рот и проходится по ним языком. И проникает, — сначала одним, а затем вторым, — в лейтенанта, в ответ слыша над ухом мычание. Помогает ему привыкнуть, ведь он боится навредить ему, сделать больно. А вскоре полковник и сам плавно проникает в Вернера, крепко удерживая его, пока тот извивается и скулит от непривычных ощущений. И напрасно напрягается. — Тише, сладкий, — невесомо прошептал Клаус, трепетно целуя бледную, бешено пульсирующую кожу у сонной артерии. Вернер вновь рвано выдыхает и обмякает на плечах своего полковника. Да, он действительно готов, он хочет этого.★★★
Ночь грязнет в вечность, а роковой день забирает её к себе, лишь вселив её в память двоих офицеров. Однажды это должно было случиться. Из уютных объятий их вытаскивает рано утром звон будильника. На сборы у них не уходит много времени, у дверей они останавливаются и вновь молча смотрят друг другу в глаза. Клаус робко берёт своего адъютанта за руку и тянет к себе. Они прижимаются друг к другу в объятиях. Сегодня целый день им предстоит только лишь прощаться, каждое прикосновение, объятие, поцелуй, всё как последнее. Вернер поспешно захлопывает дверь комнаты, которую любезно предоставляет им майор Фройнд. Судорожными движениями рук он вытаскивает из портфеля бруски взрывчатки, в этот же момент помогая Штауффенбергу с воротничком кителя. Пытается успеть всё и сразу. Стук дверь и сообщение майора о том, что им нужно поторопиться на мгновения их останавливают. — Сейчас, герр майор, — за обоих кричит за дверь Хафтен. Он ненавидит каждого нациста, каждого, тем более тех, к которым он обязан обращаться, как к господину. Ведь для него его герр, его господин один, и он сейчас рядом с ним. Только Вернер накидывал на плечи полковнику мундир, как очередной стук Фройнда заставляет их вздрогнуть. Время поджимает. Штауффенберг в то время собирался пережать капсулу с кислотой, как вдруг бросил инструмент, подняв голову на Вернера. Он может не успеть выбраться из зала совещаний. Ему ничего особо не мешает, но нельзя знать заранее, что может случиться. — Времени масса, — шепчет он и подаётся вперёд к адъютанту, прильнув к его губам. Снова на прощание. Уже второй раз. На этот раз это было рисковано, дверь комнаты без стука распахивается, заставляя полковника молниеносно отреагировать, отстранившись от Хафтена, и навалиться плечом на дверь. И вовремя. Майор ничего не увидел, хоть и такая реакция была подозрительной. Фюрер оказывается уже здесь. Вернеру приходится идти отдуваться перед Фройндом за них двоих.★★★
Хафтен выдыхает и собирается, крепко сжимая плечи своего полковника, пока тот придерживает его за бёдра и помогает насадиться. Адъютант тесен, ведь это его первый раз, с мужчиной уж точно. Он тихо скулит от каждого медленного, протяжного проникновения, но это не приносило какого-то дискомфорта, а скорее наоборот. Оба утопали в пелене возбуждения, Вернер и сам начал двигать бёдрами, позволяя Штауффенбергу ускориться. Каждый новый толчок заставлял его выстанывать это сладкое «О, мой герр», дурманящее Клауса, возбуждающее ещё больше и работающее, как красная тряпка для быка. Он не мелочится, продолжает кусать его плечи и утробно рычать при этом, чувствуя обладание этим лейтенантом. Фраза «иметь своего адъютанта» становится после этого слишком двусмысленной, Штауффенберг уже представляет, как они потом, услышав эту фразу где-то, переглядываются с ухмылкой. И никто, кроме них, ничего не понимают. Вернер не сдерживал своих стонов, каждый в такт их движениям. Пальцы машинально царапают ногтями плечи полковника, когда тот резко входит в него полностью и затягивает в поцелуй. Он умудряется делать всё так, что не делает ему больно, но при этом он ни в чём не мелочится, доводя адъютанта до экстаза, что тот податливо выгибал спину и томно стонал, закусывая губу чуть ли не до крови.★★★
— Прошло три часа, Ольбрихт! Чем Вы там занимались?! Полковник зол, Вернер чувствует это его видом и гнетущей атмосферы. Такая задержка можно обернуться провалом. Хочется надеяться на лучшее. Следует какой-то ответ в трубке, после чего Штауффенберг не выдерживает и срывается: — Чёрт побери! — его ярость заставляет адъютанта испуганно вжаться в стену. Он никогда прежде не видел гнева в этом сдержанном человеке. Ему сейчас даже вдохнуть страшно. — Я был там и видел взрыв! Нет выбора! Хафтен начинает переживать о том, что они опоздали. Ведь просто так Клаус не стал бы так гневаться. — Где Фромм?! Он с нами? Он с нами?! — в трубке ему следует какой-то ответ и полковник опускает её, уперевшись в стол и тяжело дыша. Всё снова идёт не по плану, это его не просто разозлило, а в душе просто разорвало на клочья его выдержку, что, кажется, он не в себе. Вернер это понимал, понимал, что если он сейчас сделает шаг ему навстречу, то может произойти всё, что угодно. Да, он невовремя. Но он всё же делает робкий, но в то же время уверенный шаг к нему, что между их лицами какая-то пара сантиметров. Он обеспокоенно смотрит в единственный глаз своего полковника и видит, как по чуду брови его расслабляются, и он прикрывает глаз, выдыхая. Хафтен снова делает своё дело, он нужен ему, как никто никогда. Лёгкое прикосновение губ адъютанта сгоняет всю ярость, заставляя голову начать думать незамедлительно и разумно. Клаус поднимает трубку к уху и придерживает за талию на том же расстоянии адъютанта, не давая ему отойти. — Слушайте меня, — начинает он более спокойно, читая все слова словно с карих глаз лейтенанта. — Забудьте о Германии. Ваша жизнь поставлена на карту...★★★
— Ты потрясающий, лейтенант, — Штауффенберг покрывает кожу послушно выгнутой шеи того горячим дыханием, оглаживает рукой поясницу и таз, не сбавляя темпа движений бёдрами. Эти тянуще-сладкие ощущения покрывали его тело полностью в виде мурашек, он ощущал дурманящий запах горячей кожи адъютанта, ощущал жаркий запах его влажных засаленных волос, что слипшимися прядями спадали ему на такой же влажный от пота лоб. — Ты творишь со мной невероятное. Ты сводишь меня с ума. Ты идеален, слышишь? Идеален. У Хафтена кружится голова, каждое слово полковника было словно через густую пелену, они опьяняли нескончаемой дрожью по телу. Они замирают на мгновения, Вернер в ладони берёт лицо своего дорогого господина, заглядывая тому в глаз и в опустевшую глазницу. Он горячо дышит, а голос его дрожит, стоило ему вспомнить о том, что, возможно, они не смогут повторить эту ночь никогда. — Я люблю Вас, мой герр. Слышите?..★★★
Всё слишком гладко, чтобы хоть раз ещё взглянуть друг другу в глаза? Ведь никогда нельзя терять бдительность. Весь день они носятся где-то по отдельности, видя друг друга лишь для краткого доклада. Пока Клаус не видит перед собой растерянные глаза своего адъютанта, который говорит о том, что оборвалась связь с одиннадцатым округом. — Попробуй чуть позже ещё, быть может коммутатор перегружен... — буквально шепчет с мольбой полковник, надеясь, и стараясь, чтобы всё получилось. Ведь, стоит случиться провалу, им конец... Вернер кратко кивает и снова где-то исчезает. Вечер несёт в себе всё более печальные известия. Они действительно близки к провалу. Клаус что-то пытается ещё сделать, не отпускает руки. Ему вовсе не страшно умереть за своё дело. Он не хочет вцепиться в адъютанта и утащить его за собой в ад. Офис пустеет, все бежали прочь, боясь расплаты за этот заговор. Лишь Вернер всё ещё с ним. Стоит у окна и чего-то ждёт. И... Напевает что-то? Тихо, себе под нос, на другом языке, но полковник может разобрать: — This is the last night you'll spend alone. Look me in the eyes so I know you know, I'm everywhere you want me to be... — Что это? — тихо спрашивает Штауффенберг, повернувшись в кресле к нему. В ответ он получает лишь грустную улыбку и взгляд сыро блестящих глаз адъютанта. Тут-то Клаус понимает, что это всё... — Пора... Прощаться? — голос Хафтена дрожит, видно, что он еле держится, чтобы не выпустить слезу. Но он продолжает улыбаться ему. — Уходи, прошу. Ты не должен погибнуть, ведь втянул тебя в это я... — Клаус смотрит на него с мольбой, изучает, как тот упорно борется с эмоциями. — Я не уйду. Я не смогу жить без Вас. — Ради меня, Вернер, ты должен... — Остаться, — упрямо и твёрдо говорит лейтенант и кивает, перебивая начальника. — Тогда я приказываю тебе, слышишь?! — Штауффенберг, повысив голос, вдруг резко встаёт с кресла, налетая на адъютанта и прижав его к стене. Но даже от этого на этот раз он не дёрнулся. — Увы, я ослушаюсь... Я — Ваш адъютант. Мой долг — служить Вам. Я никогда не оставлю Вас. Я должен быть с Вами, мой герр. — Я не дам тебе умереть! Ты не должен! — Клаус трясёт его за плечи, выходя из себя и рыча, но жалобно, голос его дрожит. Он уже понимает, что это всё. — У нас мало времени... — шепнул ему Вернер, беря его лицо в руки и целуя. На прощание. В третий раз. На этот раз действительно последний. А после он забирается в его объятия и тихо всхлипывает, продолжая бороться с эмоциями. — Вы мой смысл жизни. Спасибо Вам... И полковник крепко держит его, прижимает к себе и запрокидывает назад голову, вспоминая каждый значимый день со своим адъютантом. И их единственную, последнюю значимую ночь. И, пока плечо Клауса не пронзает пуля в перестрелке и их не отправляют на собственный трибунал, в голове, а может Вернер сам снова начал, зазвучало тихо, его голосом: The last night you'll spend alone. I'll wrap you in my arms and I won't let go, I'm everything you need me to be...★★★
Слова эти окутывают Клауса мурашками и заводят ещё больше, он рвано выдыхает с тихим рычанием. А после резко подхватывает адъютанта за торс и валит его на кровать. Нависает сверху, подхватывает его бёдра, приподнимая их к себе и вновь входит в него, делая уверенные толчки. Каждый стон лейтенанта ласкал его слух, заводя ещё больше и заставляя с довольствием рычать. Губы Хафтена приоткрыты, он стискивает зубы и скулит, сквозь это хрипло о чём-то умоляя своего полковника, тот не особо разбирал слова, но точно знал, что тот просит не останавливаться. Чёрт, как же ему это нравилось, обладать лейтенантом, при этом и удовлетворять его было чем-то крышесносным. Они вдвоём сходят с ума друг от друга. Вернер чувствует накатывающую волну возбуждения, чувствует, что ещё немного — и закончит. Их обоих накрывает с головой пелена страсти, обоим дурманит голову, обоих пьянит. Просто нет ничего больше: ни забвенного вчера, ни рокового завтра. Их мечта — навсегда остаться здесь вместе. Пока они охвачены страстью. Пока оба счастливы. Клаус чувствует, что на исходе, он обхватывает рукой член Хафтена, помогая ему немного, водя по нему в такт своим движениям. — О мой герр!.. — лишь успевает проскулить адъютант, прежде чем волна оргазма их накрыла практически одновременно, заставляя мелко содрогаться от нескольких мгновений самого пика.★★★
Хафтен выхватывает пистолет из кобуры и целится прямиком в столь ненавистного сейчас генерала Фромма. Его останавливает родная рука и заставляет опустить ствол. — Не надо... — шепчет ему полковник, что Вернер не может ослушаться. Это бы всё равно ничего не изменило. — Закончили с глупостями? Если у вас есть что передать жёнам и детям, сделайте это прямо сейчас, и побыстрее, — генерал окидывает взглядом всех арестованных. И вновь вперёд выходит Вернер, подняв руку. — Позволите? Полковник даже удивился, но всё же знал, что ему есть кому сказать слова на прощание. И действительно было. Лейтенант садится за столик и на листке бумаги быстро что-то пишет, кажется, не задумываясь. А после, сложив лист, встаёт и не отдаёт этот лист генералу, а, едва краснея, но непоколебимо это скрывая, протягивает его... Своему полковнику. Под всеобщее удивление. Да, именно полковнику у него было, что сказать. Клаус, зная, что потом, наверное, не успеет, разворачивает лист и бегло начинает его читать. И чувствует, как к горлу подкатывает чёртов ком. «Я не пишу стихи, потому что не умею. Я же не поэт. Но если бы писал, то они были бы посвящены Вам. Я не пишу песен, потому что не умею. Я же не музыкант. Но если бы писал, то они были бы о Вас. Я не пишу картин, потому что не умею. Я же не художник. Но если бы писал, то на них были бы Вы. Но кто же я?.. Я — всего лишь Ваш адъютант. Я не был рождён, чтобы стать великим. Но был рождён, чтобы преданно служить Вам. И я буду защищать Вас, покуда моё сердце не сделает последний удар. Это мой смертельный долг.— Ваш Вернер.»
Он не успевает посмотреть в глаза адъютанту. Приговор для них ясен — расстрел. Полковник прячет предсмертную записку в нагрудный карман. Кажется, сегодня она пропитается его кровью. Он лишь смотрит, как медленно подходит его очередь встать к стене перед автоматами. — The night is so long when everything's wrong... — вдруг слышится тихий напев сзади. Это снова Вернер. Они встречаются взглядами, Хафтен хватает его за запястье и, пристально глядя ему в глаза, тихо пропевает: — If you give me your hand, I will help you hold on tonight. Tonight... И после этого звучит его фамилия. Настало его время. Вот и всё, Вернер. Он смотрит ему в глаза с грустью и чувствует, как неохотно, вынуждено его ладонь разжимается и выпускает запястье, всё отдаляясь и отдаляясь. Автоматы заряжены, Штауффенберг напоследок окидывает этот двор обречённым взглядом. Это всё. Но тут видит, что Вернер, его Вернер вырывается из-под конвоя и несётся к нему. «Защищать Вас, покуда моё сердце не сделает последний удар.» Да что ты творишь, лейтенант?! Так говорит взгляд полковника, в последний раз встречаясь со взглядом своего верного адъютанта. Тот лишь уверенно кивает. Так много он должен ещё сказать, но больше не может. Не может словами. А последний взгляд говорит всё. Абсолютно. «Это мой смертельный долг.» Когда любишь, отдать жизнь за предмет воздыхания не страшно. Более того, это большая честь. Даже зная, что эта жертва не спасёт твою любовь. Но подарит ей ещё несколько мгновений жизни. Вернер не смог позволить себе увидеть смерть своего полковника. Он не должен был просто стоять в стороне. Настоящая любовь — это когда ты действительно отдаёшь всего себя для этой любви. Когда ты можешь жертвовать своими мгновениями жизни ради того, кому ты даришь эти моменты. Ведь без этого человека они бессмысленны. И звучит выстрел, пронзая пулей спину лейтенанта. Штауффенберг лишь замирает, падая мысленно в тёмную пропасть. В голове в последние минуты звучит такие родные, такие нежные слова лейтенанта, что с замирающей улыбкой шепчет их, вкладывая в них столько любви, столько преданности и верности, что ни от кого он бы столько никогда больше не услышал — «Мой герр...». Слова пропадают в голове вместе с затихающим эхом рокового для адъютанта выстрела. И никто никогда не увидит, как у полковника в этот момент блестит от накатывающих слёз глаз, как наружу рвётся ярость и ненависть ко всем этим людям, как внутри гаснет огонь и теряется в каких-то закоулках смысл. Никто никогда не сможет прочитать те слова, что Хафтен написал на бумажке для Штауффенберга, которая теперь пробита пулей и полностью пропитана кровью. Кровью сердца, которое горячо любило того, кто хоть и поспешно, но трепетно писал эти предсмертные слова.★★★
Штауффенберг падает рядом с Вернером на кровать. Тот тяжело дышит и после поворачивает голову в сторону полковника, заглядывая в глаза. Клаус тепло ему улыбается. Приближается и забирает в свои уютные объятия, целует в лоб. — Я люблю тебя, лейтенант. Ты же знаешь, я никогда не позволю умереть тебе первому. Что бы не случилось, прошу одно — живи. Для меня, Вернер. Живи... — шепчет он и крепко его сжимает в руках. Тот молчит и сглатывает ком в горле. Ещё один поцелуй в лоб, полковник уютно ёжится и вскоре засыпает. Вернер лишь не спит. Он волнуется. Ему что-то неспокойно, он что-то чувствует, какое-то колкое предчувствие говорило ему о том, что завтрашний день обернётся чем-то кардинальным. В какую сторону — неизвестно. Но чем-то придётся поплатиться. Вернер отгонять мысли, что он может поплатиться им. Тем, кто теперь для него смысл жизни. Тем, ради кого и благодаря кому он идёт вперёд со всеми и спасает страну. А эти слова полковника... Разве он сможет жить без него? Разве человек может жить без смысла жизни? Никогда, никогда он не даст себе право на жизнь, если при этом он поплатится душой того, кого горячо любит. Того, кто его смысл жизни. Никогда. Однажды он сказал полковнику, что долг превыше всего. А его долг он видит лишь в своём полковнике. — Отдать жизнь за Вас — мой долг, герр. Я не дам Вам умереть прежде себя, — шепчет он спящему Штауффенбергу. Пусть он спит, пусть. А Вернер, как всегда, будет преданно охранять его жизнь. Даже во сне. Чтобы ничего не нарушило его. Это и есть — долг адъютанта, который любит.★★★
В предсмертном бреду полковник всё ещё слышит голос Хафтена, как тот продолжает тихо напевать ту песню. Так и умирать не страшно.— I won't let you say goodbye, And I'll be your reason why. The last night away from me, Away from me...
★★★
Das Ende.