Плоть от плоти дракона

Пальцы почти не дрожат, когда Дейенерис касается покрытого копотью плеча. Чешуя под подушечками твёрдая, обрывающаяся в обычную кожу, будто неумелая вставка, но — самая правильная. Дрогон — красивейшее в их мире чудовище. И сейчас он в ярости. Не будь Дейенерис его матерью, взрастившей, выкормившей и приручившей, то осталась бы без руки. Обглодал бы до костей, вылизал начисто и сжёг в труху, а потом выгрыз бы все внутренности, погружая лицо в пышущее жаром нутро. Хотя Дейенерис кажется, что у неё внутри всё заледеневшее, с того мига, как она ступила на Север. Его цепкие лапы не пожелали отпускать, сдавили шею обручем предательства и разочарования. Дрогон оборачивается, и глаза у него драконьи, остекленевшие. Ему больно, и эта боль отзывается в Дейенерис спазмом, скручивающим внутренности в тугой узел, что выдавливает желчь. Во рту горько и солоно от крови прокушенных изнутри щёк. Потому что Дрогон смотрит на неё почти что с ненавистью. Такой же горячей, как его пламя. — Сначала Визерион, — произносит он, кривясь, словно бы под рёбрами ему щекочет пером, — теперь Рейегаль. Сколько ещё умрут, мама? Может, я паду следующим? Всплакнёшь над моим телом, что потопит флот Грейджоев и суки-львицы? Ответ щекочет Дейенерис язык. А слёзы подступают к глазам, но не той мукой, что терзает Дрогона от потери братьев. Дейенерис хочет разреветься, потому что кроме него — своенравного, дышащего смертью, выросшего ребёнка у неё никого не осталось. — Сколько ещё умрут ради этой железки?! — он срывается не на крик — на распирающий грудь рёв. Шея краснеет, вспыхивает огнём под кожей, разъедает. Человеческое тело Дрогона уязвимо, он всё ещё набирается сил. Слишком мал для великих драконов Валирийского Фригольда. Но самый устрашающий ныне на всех континентах. — Сколько?! Он нависает над ней почти что раскрывшей крылья тенью. Злой, теряющий контроль от боли. Дейенерис разделяет эту муку, но знал бы он, как невыносимо ей самой. Верящей в свои идеалы, в разрушение колеса. Верящей в себя и обнаружившей, что не верит больше никто. Дрогон застывает, когда она льнёт к его горячей груди. Пламя затухает под солью её слёз. Он — единственный, кто имеет право их видеть. Единственный, кто не оставит её, несмотря ни на что. В ином случае Дейенерис не перенесёт этого горя. Его сильные руки оплетают её, прижимают к себе, вплавляют в себя. Плоть от плоти дракона. Когти путаются в сложных косах. Дейенерис чувствует, как Дрогон хмурится и как дышит тяжело, насильно успокаивая свою ярость. — Разве Железный Трон стоит всего этого? Ни одна сила не ведает, с каким трудом Дейенерис поднимает глаза. Янтарь в глазах Дрогона мерцает едва-едва. Она целует сухую кожу его щёк, жмётся губами, как новорождённая, слепая кошка. Дрогон, её наследие и сила. Жар под ладонями, острые клыки и жёсткая чешуя, царапающая пальцы. Дейенерис помнит, как он лежал на её коленях — необузданный и дикий, своенравный. — Да, — выдавливает она из себя. — Он стоит всего. Мы так близки, Дрогон. Так близки. Осталось немного. «Не оставляй меня», с сухих, потрескавшихся губ рвётся надсадно, осипло, разрывает на лоскуты горло. «Я сломаюсь окончательно, распадусь костьми, яд изнутри меня разъест, если ты отвернёшься от меня», она хочет это сказать и надеется лишь на то, что Дрогон почувствует. — Сколько ещё умрут, мама? — его голос глух, полон лязгающего смирения. Дейенерис прячет лицо на его груди. Пытается поймать ритм бьющегося сердца. — Все, — шепчет она и прикрывает глаза. Слёзы засыхают в уголках глаз, а ворочающаяся внутри жестокость заостряет скулы сжавшимися челюстями. Дрогон крепче сжимает руки. — Все, кто не примет наше пламя.