AS YOU CAN/КАК УМЕЕШЬ

      Вся жизнь. Все мысли, мечты и сладкие грёзы — белым снегом высыпались на пол. Все тайные видения вскрылись — рыбьими кишками наружу, рассыпались белым ворохом простой бумаги, и остались никому не нужны.       Вот и всё.       Просто дерево с краской.       Что Тадаши действительно запомнил на первом курсе художественном колледже, так это как делают полотна. Пергамент вот — из телячьей кожи. Холсты — из льняной и конопляной пряжи. А бумагу вообще из чего угодно, хоть из елок, хоть из берез, хоть из тряпок вообще. Главное — правильно переработать. Технично.       Тадаши вот рисовал технично. Между уроками, домашкой и волейбольным клубом времени оставалось совсем мало, но порисовать в большом просторном классе художки бок о бок с Ячи — это отличная доза успокоения. И Ямагучи ходил.       Целлюлозу для бумаги делают из сосны, тополя или эквалипта. Иногда используют каштан. На бумажной фабрике с деревьев снимают кору и измельчают в щепки. А щепки — в порошок. Смешиваешь с водой, и получится тонкая газетная бумага. Смешиваешь с серной кислотой — получишь хорошую, плотную бумагу. Для книг, журналов и атласов. Или вот, для художников.       Когда они с Ячи впервые зашли в класс и уселись у своих мольбертов, преподаватель сказал:       — Нарисуйте то, что вам нравится. Чувствуйте себя свободно.       Ячи тогда возбужденно сжала в своих тонких пальчиках зеленый карандаш и с энтузиазмом начала что-то черкать, высунув от усердия язык. Палки, линии, штрихи и овалы — в мыслях пронеслось зловещие слова «построение» и «композиция», а в голове заиграла музыка из пилы.       Тогда Ячи посмотрела на пустой лист Тадаши и засмеялась:       — Ты научишься. А пока рисуй, как можешь.       Или Ячи нравились круги, палки, построения и пила — Тадаши не знал, но он взял в руки карандаш, нерешительно покрутил в пальцах, и начал.       Когда древесина вымочена и разварена, ее фильтруют и промывают. Эта жижа становится липкая и клейкая, и называется бумажным сырьем.       В конце занятия преподаватель объявил, что свои работы студенты могут забрать домой. Тадаши заглянул в планшет Ячи — нет, кажется, ей не нравились овалы. То есть, может, овалы тоже нравились, но на ее листе красовался волейболист в атаке.       — Это Андерсон? — поразился Тадаши. — Потрясно. Очень похож.       Ячи тогда покраснела и сказала, что Андерсон очень красивый. То есть, Ямагучи тоже красивый. То есть, это вообще не взаимоисключающие понятия. То есть, Ячи могла бы нарисовать Ямагучи, но она нарисовала Андерсона, потому что сказали нарисовать что нравится, ну, то есть, Ямагучи тоже ей нравится, ну, то есть, как нравится… Она говорила много и сбивчиво, и Тадаши поспешил повернуть ей свой лист.       — Это… Наверное, очень мужественная и серьёзная девушка?       «Мужественная и серьезная» из уст воспитанной Ячи можно было прочитать как «страшненькая».       Тадаши выдохнул. Да, наверное. И это был первый и последний раз, когда они рисовали «что-то, что нравится» в художественном колледже.       Для того, чтобы бумага получилась крепкая и качественная, в перерабатывающую машину к бумажному сырью добавляют дополнительные ингредиенты. Если добавить клей, то получившаяся бумага будет отталкивать влагу. Если добавить смолу, то бумага получится шершавая, акварельная, позволяющая чернилам не растекаться.       Еще один глухой стук означал, что Хината совсем утомился. Они сидели в пустом классе после уроков, и Хината упорно, и не менее безнадежно бодался с математикой. Он лег лицом в тетрадь, и Тадаши, сидящий на соседнем стуле, сказал:       — Ну, ну. Давай разберем, что там.       Хината резко оторвал лицо от листа, и на его щеке остался синий отпечаток функции от икс.       После этого получившаяся смесь становится грязно-бурой. Для того, чтобы она стала белой, в смеситель добавляют красители и пигменты: белую глину — каолин, например, или диоксид титана. Диоксид титана вообще классная вещь, потому что может из чего угодно сделать нечто прекрасное, снежно-белое.       По мере того, как Тадаши учился рисовать в колледже то, что ему не особо нравится — овалы, штрихи и всякие разрезы, он рисовал в свободное время то, что ему нравится. Школа, домашка, волейбольный клуб, колледж категорически не оставляли Тадаши никаких шансов спокойно сесть и нарисовать, как сказала Ячи, серьезных и мужественных девушек через круги, овалы и построения. Поэтому серьезные и мужественные девушки рисовались на полях в тетрадях. На салфетках. Иногда даже в учебниках — случайно.       — Всё же правильно. Ты молодец! — рассеянно сказал Тадаши, вчитываясь в прыгающие каракули Хинаты. — Только график нарисуй ровнее.       Хината молча опасливо посмотрел на Тадаши, поджимая губы. Так смотрят на людей, которые приходят на работу в офис в разных носках, и каждый думает, сказать об этом или не стоит. Хината помолчал, а потом открыл рот и осторожно сказал:       — У меня минус вышел, а тут квадрат.       Тадаши захотелось стукнуть себя по голове. Быстрее, чем он успел среагировать, Хината сказал:       — Дай лучше посмотреть, как у тебя сделано.       И схватил тетрадь Тадаши.       — Ты рисуешь? — сказал Хината, вытягивая губы трубочкой. — Красиво! Только лицо какое-то дебильное. Как будто этот… С синдромом… Этого.       — Дауна? — наугад сказал Тадаши и вырвал листок из рук Хинаты. Тот остался наедине с решением, и совсем не расстроился.       Рисунки нужно тщательнее хранить — вот, что подумал Тадаши, скаладывая лист в четыре раза и отправляя его в боковой карман сумки. Он утопает в делах и писанине, к подготовке к экзаменам и совершенно не следит, куда попадают его серьезные и мужественные девушки. Ах да, простите, дебильные лица с синдромом Дауна.       — Ну, ты хотя бы красиво можешь. — Хината перечерчивал под линейку график. — Кагеяма вообще. Кроме треугольников ничего не умеет.       На следующем этапе бумажную массу выливают на сетку бумагоделательной машины. Сетка натянута на два вала, и постоянно несет конвейер вперед, сжимая сырье, удаляя из него воду и уже придавая бумаге плоскую форму.       Перед приходом Цукки Тадаши выпотрошил все свои папки с рисунками. Вырвал все изрисованные листы из тетрадей. Из школьного альбома по МХК убрал все страницы, не относящиеся к урокам. Нужно было убрать куда-то всех этих серьезных и дебильных девушек, и Тадаши не нашел ничего лучше, чем запихать в сумку.       Цукки еще месяц назад плюнул на все свои принципы и теперь они постоянно занимались вместе: экзамены уже давно не маячили на горизонте — семимильными шагами приближались. И чем больше на Тадаши взваливалось работы, тем меньше он контролировал свои рисунки, и тем больше он себя ругал, выдергивая цветные стикеры и обрывая поля из тетрадей, засовывая их в карманы штанов и за манжеты рукавов.       — География не поместилась, — уведомил Цукки с порога, сбрасывая сумку с учебниками на пол, — ты ведь одолжишь свою?       В конце сетки бумагоделательной машины бумажное полотно проходит мокрое прессование. Из него удаляются остатки воды и оно уплотняется. После этого бумага белой лентой выходит из машины и наматывается на огромный рулон, который потом нарезают в типографии.       Учебник географии за третий класс оказался огромной махиной в пятьсот страниц. Цукки верно и метко охарактеризовал его одним хлестким нецензурным словом, открыл где-то на первой трети и упал на кровать. Тадаши же взялся за рисование каледонской складчатости и разрывных нарушений, как у него екнуло сердце.       Мужественная дебильная девушка оказалась на предпоследней странице учебной карты. Тадаши немедленно вырвал ее вместе со Скифской плитой, с другой стороны страницы калеча Пиринейский полуостров, сложил и незаметно бросил в сумку, и вроде как уже сосредоточился на работе под методичное перелистывание страниц учебника, как сердце упало снова:       — Это твои рисунки?       И Тадаши неуверенно сказал, не поворачиваясь к другу:       — Да?       Цукки неопределенно хмыкнул.       — Скажи мне, что это вы рисовали в колледже с натуры.       И Тадаши, стараясь перебить голосом колотящееся сердце, просипел:       — Ну… Да?       — Боже, — выдохнул Цукки. — Я знал, что в натурщиков берут не самых красивых людей, но это прям вообще стрём. Если оно придет ко мне в кошмарах, я не удивлюсь. Попробую отбиться дихлофосом. Ну, хоть не треугольники.       Тадаши сидел с каменной спиной, ожидая еще каких-то комментариев, но Цукки пробубнил под нос «москитол, потому и не кусают», и перевернул страницу.       После всего этого тяжелого и унизительного пути, чистенькая, беленькая и красивенькая бумага попадает в руки людей. Писателей, сценаристов и дизайнеров. В руки художников. В руки Тадаши.       Пора было взглянуть правде в глаза. Стрёмные мужественные и серьезные девушки с синдромом Дауна, которых нужно мочить дихлофосом — вот, что рисовал Тадаши. И пора было с этим поканчивать.       Впереди оставался экзамен по английскому, и, хоть Тадаши уже говорил на уровне интермедиейт и совсем не переживал, он решил пойти на урок в языковую школу. Это начальный урок, для детей и стариков, это будет невыносимо скучно и медленно, и будет продолжаться почти четыре часа, и Тадаши сознательно пошел туда. Нужно найти невероятно унылое место, где ты не сможешь не рисовать — и нарисовать, наконец, что-то хорошее. Цветочную поляну. Дельфина в прыжке. Сделать по памяти зарисовку Моны Лизы или девятого вала. Набросать план аудитории. Сделать скетч какой-нибудь старушки. Что-то.       И если ландшафтный дизайнер может откупиться нейтральным видом домика на берегу моря, сценарист — просто бездумно переписать книгу от третьего лица, а писатель — трусливо спрятаться за тысячей разных героев с противоположными точками зрения, так, чтобы никто не узнал его душу, то рисунки — это другое.       Вся жизнь. Все мысли, мечты и сладкие грёзы — выплескиваются на бумагу образами. На клетчатые листы блокнотов, на глянцевые страницы рекламных буклетов, на обрывки купонов, на обратные стороны картонных пачек, на всё.       Рисунки — это то, что выдает тебя с головой.       Тадаши комкает салфетку с рисунком и бросает ее в сумку. Вырывает два листа из середины тетради. Поспешно стирает ластиком лицо с обложки учебника под монотонные объяснения преподавателя.       Аудитория к середине лекции наполнилась под завязку, за парту к Тадаши подсели аж трое. Он недовольно потеснился — за партой перед ним сидел парень, абсолютно один, и Тадаши с трудом узнал затылок Тобио, который пришел… в какой-то странной одежде. Не в школьной форме. Не в спортивном костюме.       Тадаши бросил карандаш в сумку и по-быстрому пересел за переднюю парту.       — Привет. Готовишься к экзамену?       Тобио сидел, глубоко посадив подбородок в ладонь, но на голос повернул голову. В его стеклянных глазах плескалась безнадега.       — Училка, — он взглядом показал на преподавателя, пишущую на доске, — объясняла мне восемь раз. Я ничего не понял.       Тадаши поставил рюкзак на стол, придвинулся ближе и заглянул ему в тетрадь через плечо. На белом клетчатом листе чернела небольшая перечеркнутая схема, а снизу — маленький треугольник.       — Люди вообще говорят на этом языке, или его придумывали как средство пыток?       — Конечно, говорят, — мягко начал Тадаши, чувствуя, как теплеют уши. — Ничего страшного. Это всего лишь глагол ту би. Я могу тебе показать.       Тобио кивнул, и Тадаши вынул ручку из его пальцев. Преподаватель стояла у доски и писала простые предложения, и рядом — перевод на японский.       — Вот, это несложно, — Тадаши нарисовал схему еще раз, без помарок, аккуратно и красиво. — Просто смотри и соотноси по столбикам, и со временем ты запомнишь.       Лицо Тобио посветлело, и Тадаши выдохнул. Сердце колотилось чуть сильнее, чем обычно, но он ни за что не откроет свою тетрадь. Мало ли что.       И потом, когда художник выплескивает на белое полотно всю свою душу и все свое сердце, когда его мысли разлетаются по черновикам, тетрадным листочкам и салфеткам, запиханным в сумку. Тогда Тобио неосторожно трясет стол, задевая снизу коленом.       И в тот момент все мысли и чувства, все надежды и планы белым водопадом разлетаются по аудитории.       — О, Господи. Это что, труп?       — Мам, смотри, какое чудовище!!!       — Как вам не стыдно, молодой человек!       — Зачем рисовать страшных баб, если можно не рисовать страшных баб?       — Ну что за порнография…       — Похоже на пост-мортем. Смотри-ка…       Тадаши упирает взгляд в пол, хватает рюкзак и вылетает из аудитории, чуть не сбив с ног преподавателя.       Ну и пусть. Ну и пусть. Тадаши рисует некрасивых мужественных женщин с синдромом Дауна. Чудовищ и трупов. Это неправда. Ну и пусть. Ну и пусть.       Ну и пусть.       Дверь за спиной тихо хлопает, сзади молчат. А потом Тобио говорит:       — Ребята говорили, что ты рисуешь тупых стрёмных насекомых.       — Что, они неправы?       Тадаши не отводит глаз от окна. Повернуться — выше его сил. Тобио подходит сбоку с пачкой разномастых листов в руке, его рюкзак свисает с одного плеча. Он перелистывает страницы и говорит.       — А тут только я.       Тобио краснеет носом и протягивает Тадаши свою тетрадь. Тадаши берет ее и открывает на середине. Синий треугольник. Коричневый треугольник. На следующей странице — желтый треугольник. Оранжевый, черный. Фиолетовый.       — Я могу тебе попасовать. Ну, если ты хочешь.       Тадаши чувствует, как у него загораются уши.       Никто еще не рисовал его так красиво.