Жертвенность

Любовь требует жертв. За последние несколько дней пришлось пожертвовать конем, пятью кролями, горластым петухом, чьи перья все еще находились в укромных уголках хижины. Времени убирать не было. По ту сторону крепко запертых окон тихо изнывали от любопытства соседские дети. Когда приходило время новой жертвы, отмыкались ставни и сиплый, будто простуженный, голос просил поймать во дворе куру, или кролика. Затем, на мгновенье, из окна высовывалась бледная ладонь, роняла в подставленные ручки медный грош и вновь накрепко замыкалась внутри. Дети звали хозяйку хижины Пшеничной Ведьмой. Ведьма туго стянула платок над кровоточащим предплечьем. Ноздри волколака хищно раздулись, шерсть на загривке вздыбилась, делая его еще больше. Острые чуткие уши собирали паутину с потолка, когти оставляли глубокие борозды на деревянном полу. Мокрые, пахнущие волчьей кровью, полотенца прилипли к его ободранным бокам. Он опустился на четыре лапы, встряхнулся, разглядывая ведьму. Вниз по руке стекали темные, почти бордовые, ручейки, соблазняя монстра, пробуждая в нем голод, не утоляемый никакой пищей. Тихий шепот гипнотизировал, порождая желания совершенно противоположные. Вернуться в человеческую форму, опуститься на лавку и погрузится в целительный сон. Ведьма нашептывала заклинание по четвертому кругу, неспешно обрабатывала рану целительными настойками. Плечо разрывало от боли, пальцы давно посинели, совершенно потеряли чувствительность. Ведьма не глядела волколаку в янтарные глаза и не смела думать о времени. Туманник играл клубами сизой дымки, создавая зыбкие фигурки людей и животных. Фантомы дрожали на ветру, зябко втягивали головы в плечи и рассеивались под скучающим взглядом нежити. Туманник - тот, кто встретил в тумане свою смерть, безучастно наблюдал как на запах силы и крови к хижине на отшибе стягиваются монстры. Ему, прикованному к месту гибели, некуда было идти. Когтистые лапы шевельнулись, клок тумана выгнулся дугой и припал к земле гулем. Остро сверкнули клыки, зрачки бешено метались, нашаривая в дымке жертву. Гуль оттолкнулся от болотной топи легко и сильно, игнорируя законы природы, что предписывали ему погрязнуть по брюхо в топком голодном болоте. Туманник ехидно оскалился, когда от его творенья шарахнулся первый утопленник, стало и вовсе весело, когда за неуловимым питомцем увязалась целая погоня. Заигравшись, он подвел охотников слишком близко к своему схрону, но лишь один из синюшных - он был совсем свежим, - успел заметить как в клочьях тумана мелькнула смазанная серая тень с чем-то объемистым в лапах. Запах выпечки и вина еще помнился утопленнику. Он тоскливо завыл, но подавился дохлой жабой, застрявшей в горле. К тому времени, как мертвец выцарапал ее из себя, туманник уже скрылся среди деревьев. Вытянутого, бледного лица Пшеничной ведьмы дети давно уже не видели. Они заранее наловили в загоне кролей и теперь забавлялись тем, что пытались скормить ушастым листья клевера. Животные никак не желали есть, нервно дергали ушами и вырывались. Вконец, перепачканная землей, тощая как прутик, девчушка вскрикнула и тотчас присосалась к кровоточащей ранке на пальце. Ее кроль сиганул в кусты и сгинул бесследно, сколько она его не искала. Только изгваздалась еще больше, споткнувшись о что-то склизкое. Сперва подумала, бревно какое, мохнатое. Но у бревен не бывает глазниц без глаз, толстого разбухшего языка, рваной мокрой рубахи, в дырах которой запутались водоросли и мертвые мелкие рыбы. А еще не тянутся к тебе их руки, этих утробно булькающих бревен. Визг девчонки слился с отчаянным хлопком двери. Ведьма стояла там полуночницей, в белой широкой рубахе, обвязанной вышитым поясом, мужском кожухе, на плечах. Рукава трепались по ветру, будто пытались покинуть это жуткое место и взмыть далеко ввысь, где тяжелые темные тучи нависали так низко над холмами, будто хотели лично познакомится со здешними обитателями. Между бровями ведьмы пролегла складка, большие карие глаза казались черными в сумерках, пшеничные косы - плетьми. Повинуясь треснутому, сиплому голосу, дети вместе с кроликами ринулись в дом, не слыша как бежит, задыхаясь, староста деревни с вилами в руках, матерясь и заклиная не слушать проклятую кровь. Дети не слышали. Утопленник услышал - и довольно забулькал. Вой терзал душу, вытаскивал ее из тела и методично опускал в льдистые волны ужаса. Двери захлопывались на тяжелые дубовые засовы, замыкались ставни. Испуганные женщины сбивали ноги в поисках пропавших детей. В истерике билась враз поседевшая вдова в подвенечном платье. Дрожали руки, когда она пыталась опустить веки любимого. Отец отчаялся уж оторвать ее от изувеченного, выпитого досуха трупа. А очередной рык, казалось, звучит прямо в нескольких шагах... Не казалось. Новая полуночница встала в строй неоправданно быстро, теперь и она слышала зов силы, запах крови. Присутствие того, кто над миром. Проплывая над трупами, кривя пасть в скорбной жуткой усмешке, она первой поплыла по улочкам деревни, не узнавая отчаянных криков родни. Цветы блекли там, где ступала призрачная невеста, рассыпались в труху когда мимо проносилась ее воющая, хрипящая, орущая свита. Живых становилось меньше. Оживших - все больше. Кролики пищат детскими голосами. Вырываются, кусаются, царапаются, но им некуда бежать в запертой комнате. Взгляд хищника подолгу задерживается на каждом порезе. Темно... Мальчишка с ободранными коленями тянется дрожащими руками в карманы. Кресало в задубевших пальцах не может высечь даже слабой искры. Звуки раздражают чудовище в другом конце комнаты. Волколак шумно выдыхает, из пасти смердит как от лежалого трупа крысы посередине дороги. Никто не хотел к ней прикасаться, так и лежала, разлагаясь, пока не приманила падальщика из леса. Ведьма уберегла. Где она? Семеро детишек разом вздрагивают, когда от искры вдруг загорается солома на полу. Волколак поднимает голову. Их крики заглушает ругань снаружи. Со звоном катятся по полу монеты, целый дождь медяков, да только кому он надо? "Ты во всем виновата." "Сбросила личину, отродье проклятой крови?" "Спаси, или мы насадим тебя на вилы." Ведьма устало хмурит брови, окруженная стаей плюющихся злобных людей. Невозможно понять кто говорит. Они как собаки. Из тех, что приблуды, без уха, без лапы, только злое желание жить, за счет других, если нужно. Смерть подошла на расстояние полета стрелы. Люди не видят зла там, откуда оно идет. Хриплый вздох отдает обреченностью. Ее любовь все-еще требует жертв. Таких ли? "Защитите деревню. " "Это твоя работа." "Тогда бегите. " Смерть дышит в спину. У нее быстро сменяются лица. Сперва то были морщинистые облики стариков, беззубые, подслеповатые. Затем лица любящих родителей, умерших, так и не отыскав своих детей. Лики зажиточных фермеров, их челюсти сводит так сильно, что узелок с золотом остается болтаться в зубах. Нет рук, нет ноги, одно только мертвое золото. Ведьма распахивает дверь, навстречу ей драконьим дыханием - огонь, дым и кровь. Ревет прикованный к стене волколак, визжат в соседней комнате кроли и дети, безуспешно пытаются выбить окно при открытой двери. Взрываются перевернутые склянки зелий, осколки впиваются в дерево, ткань и плоть. Ведьма старается не дышать. Кидается в сторону криков. Они там, они все там. "Мне больно." "Она не дышит." "Выпусти нас." Волоски на руках сворачиваются от жара, слезятся глаза. Они здесь. Они - ключи. Ее любовь требует жертв. Дети падают на землю один за другим. Скошенные косой смерти полевые цветы. Сонное зелье не обязательно принимать внутрь. Пшеничные плети ведьминских кос больно хлещут владелицу по ногам, она не оборачивается. Ревет волколак, рвется кожа вокруг пасти, изъеденная трупными червями. У него давно нет глаз, только странный желтый свет из впавших глазниц. Ее мертвая любовь требует жертв.        Сотни будет достаточно.