Когда госпожа де Винтер была здесь

Когда госпожа де Винтер была здесь, каждая комната звенела золотом. Не желтым драгоценным металлом, которым унизывают пальцы и покрывают рамки картин, но воздушной пыльцой, чей тонкий звон ласкал слух — и щекотал ноздри. Госпожа де Винтер долго устанавливала правила и порядки, распоряжалась расстановкой мебели и закупкой статуэток и картин, любовно подбирала ковры и шторы и сравнивала обивки кресел и цвета паркета. Прекрасная, изысканная, драгоценная госпожа де Винтер обратила ветхий особняк своего супруга в то, чем он стал — в произведение искусства, в фантастический обрывок прошлого, в сногсшибательный монумент ее величию. Когда госпожа де Винтер была здесь, особняк наполнялся светом — тем самым звенящим золотом — и он ложился на белые открытые плечи своей хозяйки, делая их полупрозрачными и особенно нежными. Миссис Дэнверс любила украдкой наблюдать за ней в эти моменты — за летящим атласом ее темно-синего домашнего платья, за собранными на затылке темными прядями, блестящими, коронованными солнечной диадемой, за ее тонкими в кольцах пальцами, что украдкой пробегались по резным створкам настенных шкафов, по клавишам рояля, по рамкам окон и картин. Когда госпожа де Винтер была здесь, слуги сновали по дому, словно осенние листья — плавно, стремительно и подчиняясь мелодии неслышимого вальса. А миссис Дэнверс, заглядывая на себя в настенное зеркало, видела не озлобленную, смахивающую на ведьму старуху с вытянутым подозрением и тревогой лицом, но улыбающуюся женщину, отыскавшую свое место в мире. Госпожа де Винтер умела касаться чужих сердец — как если бы ее восхитительные руки могли проходить сквозь грудные клетки и осторожно обхватывать тепло стучащих сердец. Ее касания были ласкающими и тревожащими. А потные ручонки новой супруги господина де Винтера умели лишь оставлять жирные следы на зеркалах, разбивать статуэтки и ронять на скатерть сахарницы. Она не была бледной тенью бывшей хозяйки — о, это миссис Дэнверс еще могла вытерпеть. Она оказалась живой насмешкой всему тому, что представляла из себя госпожа де Винтер, настоящая госпожа де Винтер. «Розовый поросенок», — впивалась ногтями в ладони миссис Дэнверс, наблюдая за той, что заняла место Ребекки. Той, что и двух слов связать не могла, той, что велела передвигать шкафы, менять расписания блюд, перевешивать картины и убирать канделябры и вазы. Миссис Дэнверс оборачивалась, слыша шаги, и ждала увидеть госпожу де Винтер — ее перламутровую улыбку, элегантно подкрашенные губы, стройное тело в узком платье и белые руки, непринужденно и изысканно сжимающие — придерживающие — мундштук. А видела лишь невысокий дебелый силуэт в тряпками висящей одежде, белобрысую макушку и светлые глаза, ищущие ответа и совета — а единственный совет, который желала дать миссис Дэнверс, был: «исчезни». «Не напоминай мне о той, которой нет, — хваталась за виски миссис Дэнверс, оставаясь одна. — Уродливую, гротескную подмену сложнее не заметить, чем пустоту». А когда девчонка осмелела — и добралась даже до кабинета — и стала кидать в коробку ее бумаги, и ее заколки, и ее дневник в темной коже, с золотыми прописными буквами на обложке, миссис Дэнверс уже не хотела на нее кричать — она желала только плакать. И когда ссора с новой хозяйкой ни к чему не привела, и когда с оглушительным звоном упала на дно коробки статуэтка, разлетаясь на десяток белых осколков с осыпающими гипсовой крошкой краями… — миссис Дэнверс опустила руки. Сев на колени, она царапала подушечки пальцев о гипсовые осколки, но выбирала из прочего мусора обрывки ее бумаг, отряхивала от белой шелухи дневник, целовала его, жмурясь, прижимаясь к нему щекой и вдыхая тонкий аромат ее духов. Плиты пола были холодны — как кончики пальцев госпожи же Винтер, а жар камина — тепл, как жар ее губ и дыхание. Алебастр круто прогнувшейся в талии кариатиды не мог соперничать с белизной ее плеч, а холодные угли у камина — с чернотой ее волос, в полночь рассыпавшихся по подушкам. Ветер за окном подхватывал сухие листья — но и те, планируя на землю, не были так изящны и легки. Мэндерли дышало своей хозяйкой, и в каждой половице, тихим вздохом отзывающейся на тяжелый шаг миссис Дэнверс, и в каждом изгибе лепнины на стене, и в каждом розовом кусту за окном она мерещилась той, что любила ее всем сердцем. «Вернись», — слепыми глазами глядя в пустоту, просила миссис Дэнверс. «Вернись, Ребекка, где бы ты ни была — вернись…» — тени шептались злыми голосами в комнатах, ставших пустыми и гулкими без нее. Когда их не было дома — господина де Винтера и жалкой подделки на госпожу де Винтер — миссис Дэнверс взяла в руки свечу. Воск был податлив и горяч, как она сама, когда Ребекка была рядом с ней. Крохотный огонек свечи легко перескочил на шторы, вспыхнувшие, словно сухая трава. Через мгновения затрещали, плюясь искрами и щепками, покрытые лаком ставни. Горячие, шустрые пальцы пламени, сдирающие с миссис Дэнверс одежду, скручивающие ее в жгуты и отбрасывающие в сторону, могли сравниться с ее руками. Оставляющий волдыри огонь касался так же, как и ее мягкие, в темной помаде губы. Скручивающий волосы в спирали жар согревал не хуже быстро перемещавшихся по телу ладоней. Боль, пожирающая плоть от коленей и выше, до паха, до груди, до растрескивающейся от муки головы, звучала созвучно наслаждению, столь же жадно пожирающему телу — тогда, когда ближе было некуда. Когда холодная, величественная госпожа де Винтер принимала любовь той, что единственная любила ее без корысти, похоти и расчета. Когда госпожа де Винтер отвечала на эту любовь — неистовым, трескучим, яростным пожаром… Только огонь, объявший поместье от подвала до чердака, мог сравниться с Ребеккой.