Сценарное Дело.

У каждой вещи в жизни есть настоящее название, какой-то термин, принадлежащий именно ей. Но людям всё равно недостаточно этой информации, им нужна точность, чтобы, в принципе, общаться. Антон всегда об этом думает: если мама просит принести, скажем, «полотенце», то без «голубое с дельфинчиком» он точно возьмёт не то, что нужно. Может, конечно, и возьмёт, но какова эта вероятность? Какова вероятность, что ты взял нужное полотенце в этой жизни? Ведь от этого зависит так много: если ты действительно дал то полотенце — мама кивнёт сухое «спасибо» и продолжит применять его в действии, а если ошибся — готовься услышать что-то типа «боже, ну ни о чём нельзя попросить!» и, может быть, возникнет небольшая перепалка, после которой есть угроза получить наказание. Всё может быть. Эти мысли не брались из воздуха, даже несмотря на то, что Антон, как принято их называть, тот ещё «летун космический» и для него лишний раз посидеть-порассуждать по поводу полнейшей глупости вместо важных занятий — милое дело. Всё-таки, Антон знал цену своим мыслям — он их любил, правда, очень любил и любит, потому что главная роскошь человеческого — умение размышлять. Его этим умением не наградил Бог, он уверен и, уж поверьте, аргументов у Антона на этот счёт действительно много — парень просто умеет это делать. Его голова всегда трещит и функционирует, как пыхтящая фабрика по производству подшипников звенит и шумит, а сегодня даже есть весомый повод подумать о чём-то очень важном. На следующей неделе май. Новый город и новая квартира в его центре. Очень большая и неизведанная. И пустая. Такие странные обстоятельства никогда ещё не окружали Антона Шастуна, но ему ни капли не страшно. Май, кстати, непонятно почему официально не относится к лету, потому что время-то самое напористое: кажется, что под солнцем едва можно выжить, а воздух не то чтобы горячий, но относительно неприятный и липкий, кажется. И Антону, переехавшему из Воронежа аж в Самару, не очень по душе данная погода. — Это не самый пик города, кстати, — с грустной усмешкой произносит отец Антона Андрей Михайлович, имея в виду температуру воздуха. Он обмахивает тонкой тетрадью вспотевшую шею, изредка охая. — Но похолодать так же резко, как у нас в городе, вполне себе может. Обнадёживает. Отец присел на низком подоконнике в кухне, которая толком-то не была на неё похожа, если бы не раковина, плита и вытяжка — одни из ключевых атрибутов кухни. — Зато город вон какой красивый, — стоя рядом с мужем и прижавшись к подоконнику плечом, тихо сказала мать Антона Анна Сергеевна. Женщина, немного улыбнувшись краешком губ, провела рукой по своим волосам и обернулась в сторону сына. Парень сидел у стены так, что наблюдать можно было только его приятный профиль. Он был чуть подальше от родителей, но не с целью отстранится; скорее, он был мудрее и хитрее, потому что у стены было прохладнее, а от навесных пустых шкафов падала какая-никакая, но тень, которая была некоторым спасением. Хотя, нет, она просто помогала. Создавала видимость комфорта. Антон обернулся к столу, на котором скоро будет стоять микроволновая печь, но сейчас кроме маленького пластмассового контейнера с членом семьи там ничего нет. Антон сидел, облокотившись локтями на колени, и склонился к стенке контейнера, прижавшись буквально носом. — Главное, чтобы Гулливеру тут нравилось, — тихо причмокнул Антон, но отец всё равно услышал его и вздёрнул бровью. — О да-а, если слизняку Самара не приглянётся, то улетим первым рейсом! — Андрей Михайлович покачал головой, с прищуром взглянув на жену, пихнувшую его в плечо совсем легонько. — Тоша, твоей улитке обязательно понравится здесь, — спокойно проговорила Анна Сергеевна, словно убаюкивала маленькое дитё, и шестнадцатилетнему Антону стало даже неуютно, однако, раздражение резко отступило. Это же просто мама такая, ну. — И тебе, мой хороший, тоже тут понравится. Мама подошла к сыну и присела рядом на соседний табурет, взглянув с некоторой заботой на большую улитку, которая ме-едленно тянулась по стенке контейнера, шевеля рожками. Антону льстило то, что маме нравится Гулливер. Анна Сергеевна приобняла Антошу за плечи, и он, не в силах устоять, прильнул головой к маминой груди, обнимая ту двумя руками за предплечья. — Я не переживаю из-за друзей, учёбы, хорошо? — Антон приподнял голову, но глаз матери увидеть не смог. — Я же знаю, что... — Тоша замялся. — ...что всё получится? — М-гу, да, мам, — Антон, на самом деле, подумал не об этом вовсе, но дал понять, что она прочитала его мысли. Тем более, ей это приносило удовольствие — она понимает своего сына. Я же знаю, что возьму нужное полотенце в этой жизни.

***

Ладно, может Антон и «стрессует». Не так, конечно, чтобы рвать на себе волосы, но ощущение неосознанности и некоторой неизвестности смущает. Совсем чуть-чуть, конечно же. Но Шастун младший не заострял внимания на мандраже: собирал портфель, причёсывал отросшую по-модному русую чёлку и слушал музыку с телефона, сделав звук очень тихо, чтобы родители из соседней комнаты не услышали матерных реплик музыкантов. Неожиданно, гитарный риф в песне разбавился звонким «пик» — пришло сообщение. Серёжа Матвиенко, 7:20. Привет, Шаст! Как ты? Серёжка, брат... Антон улыбнулся сам себе и успел пожалеть, что только написавший ему Матвиенко этого не увидел. А это было бы как нельзя кстати, потому что Шастун скучает.

Антон Шастун, 7:20 только собираюсь в шк, времени вагон ;)

Антон присел на свою застеленную кровать, пододвигая подушку под спину для удобства и осмотрел вдруг свою комнату — пока пустая, ничего необычного. Кровать, новый стол, ещё запечатанный в полиэтилен, стул, на котором стоит контейнер с улиткой Гулливером — это специально, чтобы любимый питомец был рядом; когда Шаст резко просыпался от пережитого во сне и мог в темноте увидеть чёткую тень, которая читалась как «Гулливер сидит на стенке контейнера», он чувствовал себя куда более спокойнее, даже живее. Однако, помимо улитки, его оживлял лучший друг — Серёжа Матвиенко — один из самых важных людей, кто рука об руку шёл с Антоном в Воронеже: они дружили с класса второго, не замечая друг друга толком целый год; а сейчас, Серёжа тот самый, с кем Шастуну действительно было тяжело расставаться, ибо эта восьмилетняя дружба — которая на восьми никогда не закончится — значила для него многое. Серёжка — это доверие на колоссальном уровне; это нескончаемый поток радости в моменты убийственной грусти, и Антон, честно говоря, хотел бы, чтобы ему с Матвиенко всю жизнь пришлось пройти вместе, даже находясь друг от друга в тысячи километров. Серёжа Матвиенко, 7:21. Не падаешь духом, надеюсь? Шлю тебе удачу, очаровашка :D

Антон Шастун, 7:21. че говоришь такое :в спасибо ;)

Серёжа Матвиенко, 7:22. Жду твоих рассказов из новой школы! Только расскажи всё! Замёт?

Антон Шастун, 7:22. тебе же сто пудов только про девочек послушать...

фоткать девочек не буду!

Серёжа Матвиенко, 7:22. А девочки нынче для меня всё....после тебя, брат ;)

Антон Шастун, 7:24. ;,,,) надеюсь, что ты знаешь, что ты мой лучший друг и я тебя вообще-то обожаю!!! спасибо, тебе тоже удачи ;) тебе доложу всё первому!

Серёжа Матвиенко, 7:25. Брат🤟🏻

Антон Шастун, 7:24. базаришь😭

Антон увидел, как Серёжа вышел из сети и был в какой-то степени спокоен и доволен: может, Серёга зашёл, чтобы написать именно ему? Такое, признаться, грело душу и заставляло верить в то, что Антона не забывают ещё. Это радовало со стороны «воронежской семьи», но если его припоминали те, от кого он рад переселиться на другой континент даже, то это вызывало бы только вопросы. И страх. — Переставай думать о плохом, сын, — вдруг, в комнате появился Андрей Михайлович и, заметив во взгляде Антона что-то типа «зашёл без стука?!», он поторопился оправдаться — мол, дверь была приоткрыта. — Я в порядке, не думаю ни о чём, — младший Шастун озадаченно улыбнулся, посмотрев на отцовское плечо и, заострив на нём свое внимание, пожал плечами. Конечно же, он соврал. Не о плохом думал, а обо всём на свете. — Врёшь, мыслитель, — фыркает мужчина, потрепав сына по голове. — Ты же знаешь, кто ты. — Кто? — Ты крутой, — удивляясь, Андрей Михайлович встаёт лицом к Антону. — Ты крутой парень, и ты знаешь это! Вспомни, сколько всего ты намудрил за свои годы: конференции всякие, концерты, соревнования. Да я хочу на тебя ровняться, ушастый! — Опять! — Антона, казалось, приятно как-то смутила похвала папы, но взволновался он от другого: — Да у нас уши одинаковые! Схватив за широкое запястье, он повернул Андрея Михайловича к зеркалу. — Я же могу и линейку достать, но они одинаковые! Папа, признаться, был настроен на трогательную речь в честь первого дня в новой школе, — в городе! — только любимый сын увёл этот настрой в другое русло. Лицо Андрея Михайловича вмиг преобразилось, и Антон в отражении зеркала увидел, как у папы натягиваются уголки губ. — Ушастый, ахаха! Мужчина заливался очень наивным смехом, но таким искренним, что и Антон не в силах был сдержаться, пусть и шутки про уши его замучали. — Я же говорю, крутой ты у меня! Только таких перлов на уроках не закидывай — болтуном прозовут. — Да я и не собирался выдавать им нашу ушную тайну! — Хорошо, Агент Крутость, — серьёзным тоном заключает отец, приложив ладонь к виску. Он стоит так пару секунд, а потом выдыхает, опуская плечи и с трепетом обнимает сына. — Прости, что нам пришлось так поступить, ушастый. — Я всё понимаю, тут нет ничего плохого. — Мы лишили тебя друзей, Шаст, — оттягивая сына за плечи от себя большими руками, сказал Андрей Михайлович. Ему было даже стыдно посмотреть Антону в глаза, потому что он знал как больно отпускать друзей. Да и, тем более, его сын так нуждается в физической, тактильной поддержке, он знает. Знает и позволяет себе отнимать это у Антона, который ничем не заслужил. Андрей Михайлович смотрел на Антона с жалостью, по прежнему стараясь разбудить и реабилитировать навязчивую мысль в черепной коробке скорее для себя, чем для всех вокруг — так будет лучше для всей семьи. — Серёга меня дождётся, пап, — драматично произносит Антон, щурясь. — К тому же, у него самый разгар конфетно-букетных периодов со всякими девчонками, ему некогда со мной возиться. И после этих слов младший Шастун не киснет, не смотрит на отца или сквозь него с грустью, стараясь замаскировать её под смешок — он улыбается так, как будто искренне рад за друга. Как будто бы он всё понимает. — Горжусь своим сыном и завидую Серёже по-доброму, если честно, — отец покосился на настенные часы в комнате Антона, и его глаза вмиг округлились, когда мужчина осознал, что вот-вот и опоздает. — Вот я только хотел сказать, что... — Я опаздываю, сынок, довечераудачивсегохорошегодоговоримпотом, — выскользнув из комнаты и прихватив свой рабочий портфель, Андрей Михайлович поспешил выбежать из квартиры и отправится в офис — у папы сегодня собеседование на новой работе. — ...хотел сказать, что у тебя собеседование через двадцать минут и пожелать удачи, папочка! Антон опустил голову вниз и улыбнулся, кивая самому себе. Хоть бы папа не опоздал. Спустя пару минут мама интересуется у сына, готов ли он ехать в школу, и уже сидя в машине тот задумался: а был ли смысл переезжать в другой город под конец учебного года?

***

Школа приятно удивляет, на самом-то деле. Она выглядит современно изнутри, а снаружи была похожа на плитку шоколада. Шастуну стало смешно — он теперь учится в шоколадке. Но вряд ли его учёба здесь будет такой же сладкой и приятной. Ещё стоя на крыльце, Антон увидел на здании школы табличку, где «с углубленным изучением отдельных предметов» было пропечатано так ядрёно и видимо, что парень поёжился. Углубленно, кажется, Антону тут придётся только всасывать. Просто, Антон — гуманитарий. — Школа хорошая, Тоша, — Анна Сергеевна заходит в здание, остановившись у турникетов. На них висела маленькая заламинированная табличка со словами «Вход в МБОУ Школу № * строго по пропускам». Написано чётко и понятно, и Антон, зачем-то, полез в карманы джинс, чтобы найти там несуществующий пропуск — его отсутствие парня не расстроило, он только посмеялся над собой, мысленно. — Извините, — обратившись к мужчине-охраннику, сидевшему за отведённой ему чёрной партой, Анна Сергеевна подошла ближе, потянув сына за собой. — Мы новенькие, сегодня первый день. Разрешите пройти? Проведя большим и указательным пальцами по своим густым усам, охранник задумчиво взглянул на Антона, а затем на его маму. — Прох-дите, — сонно, не привыкнув ещё к каким либо телодвижениям, мужчина достал из кармана связку ключей , нажал на кнопку, которая висела на брелке, и турникет с еле слышным сигналом, разблокировался. — Я пойду один, — Антон подтолкнул металическую ручку турникета вперёд для себя, а потом очень вежливо придержал для мамы, всё же запустив её в фойе. — Но как я тебя одного оставлю? — Тут учатся человек восемьсот! — Не переходи на факты, сын-а, — возмущённо цокнув, ответила мама. — Я должна проводить тебя, ты ведь не знаешь, куда идти... — А ты знаешь? — Нет, но... — С одним «незнайкой» легче справиться, чем с двумя. Голос Антона не то чтобы уже сломался до грубоватого и взрослого, но вперемешку с умными и уверенными фразами звучал очень убедительно. Так, что хотелось довериться. — Хорошо, я отступаю, — пригрозив пальцем, Анна Сергеевна расправила плечи, задрав голову. — И это только потому, что уверенна в тебе на сто процентов, слышишь? Младший Шастун усмехнулся, посмотрев на маму ехидно, исподлобья. — Ты посмотри на мои уши, — Антон подтянул лямки рюкзака на плечи. — Ими я слышу всё! Оценив очередной каламбур сына по достоинству, Анна Сергеевна «погладила» сына по макушке, не растрёпывая, а наоборот зачёсывая непослушную русую чёлку. Очень заботливая мама! Трепетно поцеловав в висок, она приобняла Антона за плечи и тайком засунула в боковой карман его рюкзака Сникерс. Потому что Антон без ума от Сникерса. — Давай без приключений только, прошу, — Анна отходит на шаг от сына, складывая свои ладони в замок у груди. — Хотя бы сегодня. — Если люди начнут ущемлять мои личные границы, я не буду молчать, мам, — младший Шастун саркастично размахивает ладонью в такт своим словам и улыбается так, что глаз становится не видно — они щурятся и превращаются в ниточки. — Другого ответа я и не ожидала, — стремление сына к уважению и толерантности ко всему вокруг женщину уже не удивляло: современные дети не идут в ногу со временем, а обгоняют с инопланетной скоростью. Антон, как казалось его чуткой маме, перешагивал эпохи. — Ты в 10«Г», это гуманитарный, — для Антона это прозвучало словно свыше, как будто сами ангелы спустились, чтобы сообщить наиприятнейшую новость. — Всё, я ушёл, — Антон огляделся по сторонам, выискивая старшеклассников, которые, он уверен, захотят помочь ему из доброты душевной, а не взамен на собраный мамой обед. Хотя, это больше похоже на сюжет американской школьной комедии. В русских реалиях ситуация называется «лишь бы не отпиздили в первый день». — Удачи, Тоша! Анна Сергеевна подходила к выходу из школы, но тормозила изредка, продолжая обеспокоено оглядываться назад, отчего два шустрых шага от турникетов до дверей растянулись на улиточные. Но Антону всё равно, он уверенным шагом шёл по коридору, наблюдая за временем на своих наручных часах. К слову, идти куда-то в неизведанность было не в стиле рассудительного Тоши Шастуна, и он поддался плану дойти до большой доски «Расписание уроков» — благо, такая правда была. Ну, неудивительно, русские школы все одинаковые. — История, история, и...че? Антон два раза перечитал, перепроверил столбики расписания, проведя пальцем по табличке. Физика. Дальше — больше, как говорится! Следом за самым страшным предметом, от которого Шастуну не то что на стену лезть хотелось — ему примерно жить не хотелось, шла математика. А я точно в гуманитарном? Или «Г» — «говняное» расписание? Вот тебе и первый день обучения. Храни его Господь, ёб твою мать.

***

Кабинет истории под номером триста восемь находился, собственно, на третьем этаже школы, и Антону потребовалась вечность, чтобы взобраться по лестнице, которая чуть в потолок не уходила. Конечно, Шастун преувеличивал. На часах вот-вот будет пол девятого, что свидетельствует о скором начале урока. «Время быстро пролетело» — подумал Шастун, а потом сам же пошутил у себя в голове, что это всё из-за длиннющих лестниц. Антон встал точно напротив кабинета, а потом повернул голову вправо, смотря в глубь коридора. Ну, школа как школа, на самом-то деле, удивляться нечему: да, ремонт хороший, даже диванчики для учеников были на этажах и большие окна — чистые окна. Голова немного закружилась от осознания того, что начинается что-то другое в жизни Шастуна; то, вкуса чего он не знает не потому, что не гурман, а потому что особого случая попробовать никогда не подворачивалось. Он не представляет, как себя вести, ведь новеньким никогда не был и формировался с коллективом вровень, а сейчас приходится быть прицепленным вагоном сзади к итак полному составу. Стрёмно. Не страшно, просто всё воспринимается с опаской: считай, вот-вот он шёл знакомой дорогой в воронежскую школу с Серёгой — кажется, в последний раз они оживлённо обсуждали, что же значит поговорка «как об стену горох», а через пару дней Шастун уже смотрит на купол самарского вокзала, абсолютно не воспринимая переезд как нечто серьёзное. Нечто случившееся. Звонок. Антон, словно отскочивший от пола мяч, напрягся, сжав руки в кулаки, и начал мельтешить вперёд-назад под нарастающий с каждой секундой гул учащихся. Обстановка вокруг накалялась и чудилось, словно между закрытой дверью и Антоном образовалось материально ощутимое напряжение, как будто они вели какую-то перестрелку в фильме. Парень сверлил взглядом позолоченную табличку «308», и не заметил, как подошёл совсем близко — в эту же секунду дверь распахнулась, пуская в лицо Антона, к счастью, только сильный порыв ветра. — Парень, аккуратнее, — из кабинета выходил взрослый мужчина. Он выставил руку вперёд, немного оттолкнув от себя Антона и, обойдя его с правой стороны, совсем скоро смешался с толпой учащихся в коридоре, поспешив к лестнице вниз. — Тебе к нам, наверное, — сказал кто-то сзади. Антон сразу понял, что слова адресованы ему. Он повернулся смело, очень резко, и увидел перед собой лишь одну девушку: она стояла, прислонившись спиной к стене, сложив руки на груди, и напоминала бандита с гетто. Но, только позой, потому что сама по себе была миловидной. Шастун долго смотрел на незнакомку; предполагая, что это его одноклассница, он оглядел и других ребят, стоящих рядом, с оценкой. — Я Вероника — Шаст, — не отвлекаясь от изучения одноклассников , Антон вытянул руку вперед. — Имя у тебя смешное, — усмехнувшись, девушка дотронулась своими холодными пальцами ладони Антона, и только тогда он понял, что сморозил. — Вообще, я Антон, — наклонив голову в сторону, сказал Шастун. — Просто всегда Шаст называли, я привык. — Будешь Шаст, — Вероника пожала плечами, мол, сам виноват. Антон не расстроился, а послушно кивнул — его всё устраивает, — Меня, кстати, все Жанной Д’арк зовут. — Больно сложно для прозвища, м? — Ты в гуманитарном, — одноклассница Антона фыркнула. — Тут и мемы сложные. — Допустим, — Шастун потёр пальцами подбородок, подойдя к Веронике ближе. — Но почему именно так? — Я командир волейбольной команды нашего класса, а там одни мальчики, — горделиво приподняв голову, ответила девушка, и её кудрявые белокурые пряди спали с плеч. — Ну, и меня тоже не против бы были сжечь. Антон отошёл от Вероники и театрально хлопнул в ладоши. Ника, к слову, не растерялась и ответила низким поклоном, схватившись пальчиками за край юбки. — Была бы шляпа – я бы снял. — Ещё успеешь, Шаст, — очень резко Ника оттолкнулась от стены, опираясь на руку Антона. — Пойдем в класс, пробил твой звёздный час. — Срифмовала! — Конечно, я же в гуманитарном. Лукаво подмигнув, Вероника обогнала Шастуна, встав на роль его путеводителя.