his mother

      В придорожном кафе возле Калифорнийского побережья стоит такой же штиль, как и в океане: только изредка до костей пробирающий ветер гонит пенящиеся волны к белоснежному побережью и опять затихает. Время от времени мимо снуют новые посетители, забирают свои заказы, заставляя бариста наполнить заведение кофейным запахом, и снова растворяются в шуме океанского прибоя. Сидящая возле самого окна девушка привычно накручивает на палец прядь каштановых волос, в которых путаются лучи полуденного солнца, окрашивая кудри во все оттенки золота и янтаря. Нервно поглядывает на пустынную улицу: ожидает кого-то, так бы подумал каждый. Даже сквозь плотную бежевую линию прибрежных построек виднеется и длинная полоса побережья, и спокойная темно-синяя гладь океана, и колыхаемые ветром яркие плакаты, кое-как приклеенные к заборам. В конце лета западное побережье особенно депрессивное, меланхоличное и холодное, несмотря на солнечную погоду, вязаный свитер поверх кофты и тёплые спортивные штаны. Морская погода не зависит ни от чего. Не подчиняется законам физики и самого мироздания, замораживая вас в самые солнечные дни. На гладком отшлифованном покрытии стоит давно остывший кофе, не переставший быть от этого менее вкусным, и лежит потрёпанный бумажный блокнот, открытый где-то дальше середины. Сначала было трудно привыкнуть к «бумажному формату», полностью позабыв про телефон, но вскоре листья сами пропитались темными отпечатками чашек и планами, записанными аккуратным почерком. Отправление в Фресно — 08:00 Бронь в отеле «Radisson» — 16:00 Встреча с Кэсси — 19:00 Часовая стрелка начинает крутиться по второму заходу, заставляя вымученно улыбнуться и, опустив голову на сложенные руки, чуть ли не заснуть. Мэри думает о леденящей соленой воде, зализывающей раны побережья, залижи так и мои раны, о собственном небольшом темно-красном домике возле бухты и о том, как все это глупо, несуразно и бессмысленно звучит. Такой жизни у неё никогда не будет. Даже в тяготящих женских мечтах. Залижи так и мои раны. Ото сна остаётся только причудливый красный след, протянувшийся вдоль всей щеки по бледной коже, когда она реагирует на шум, приподнимаясь и, нервно мазнув взглядом по садящимуся напротив парню, тянет: — И где тебя носило? Мы же договаривались, я чуть с ума не сошла, — жмурится, поправляя солнечные очки, сквозь темные стекла которых презрительный взгляд чувствуется не хуже, чем в открытую и, тряхнув копной темных волос, заматывает их в высокий пучок. Парень напротив молчит, в качестве ответа на этот вопрос махая в воздухе фотоаппаратом с парой десятков новых снимков, стягивает с плеча ремешок дорожной сумки и настраивает фокус на девушке, явно протестующей против того, чтобы остаться в памяти этого устройства и закрывающейся большим листом меню, удачно оказавшимся под рукой. И только убедившись, что в безопасности, снова откладывает его на место. — Просто пообещай, что больше не будешь так надолго уходить, Нейл, ты же знаешь, что нигде не безопасно. — Хорошо, мам. До сих пор дышит тяжело, будто бежал от самого берега в это кафе, и на черной толстовке можно заметить влажный песок и налипшую не то траву, не то водоросли. Крутит в руках тот самый блокнот, открывая его на последней заполненной странице: нечего друг от друга скрывать, когда на кону собственные жизни. Ведь взаимная конфиденциальность закончилась ровно на том месте, где появился мясник. И страх быть на куски разодранным. А это значило, что никаких тайн, недомолвок и 'справишься сам/а'. Он её семья, она — его. Навсегда. Ведь знают друг друга как облупленных, до мельчайших деталей и привычек. Она для него пример подражания и храбрости, пусть и женской, но не становящейся от этого какой-то неправильной. Первый матч по экзи, первый выход на поле, первый побег от отца — она рядом. Спрашивать, кто такая Кэсси и почему именно Фресно, не хотелось: от этого города у него ничего не останется, как и от остальных — только пачка дешевых сигарет, купленных на окраине. Он бы сейчас с радостью выкурил штуки две, вот только сумка, на дне которой они завалялись, чуть ли насквозь не промокла: фотографии требуют жертв. Засучивает рукава толстовки повыше и протянутую сигарету, подороже на вид и получше на ощупь, забирает с немой благодарностью: через несколько минут они всё равно отсюда уйдут, направятся к океанскому вою, потому что погода совсем непредсказуемая, и тогда можно будет расслабиться, втянуть в себя горьковатый дым и почувствовать, что легким совсем конец. Вот он, уровень отношений родитель-ребенок, которые он всегда хотел иметь: тебя не отчитывают, не ругают и не тычут лицом в собственные ошибки, словно нашкодившего котенка. Тебя понимают, разделяют твою боль и перешагивают через нее вместе с тобой. Рука об руку. И Мэри смотрит на сына со всей материнской любовью, переполняющей её с головой. В океанскую глубь синих глаз, которые так редко можно увидеть вживую, без скрывающих голубизну линз, на прилипающие ко лбу темные пряди и на чуть красные щеки из-за уличного холода. Нейл совсем взрослый. И Нейл говорит: — Наше путешествие затянулось, — оба слышат тихую насмешливую горечь в его словах: давно научились воспринимать это как данное, как злую шутку судьбы. И можно заметить, как губы матери дергаются в легкой улыбке. Пальцы сжимают колено под столешницей до побелевших ногтей, до красноватых полумесяцев на мягкой коже, остающихся даже несмотря на плотную ткань брюк. Будто физические истязания помогут сдержаться, не разреветься прямо здесь и не начать умолять простить ее за такую жизнь. Губы дергаются в улыбке — отвлекающий маневр, и за солнечными очками — наполненные слезами глаза. Нейл думает, что его мать — самая сильная женщина в мире. И Нейл не знает, что Калифорния заберет ее себе.