Тайна дальней гримёрки

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Иногда Бан Чану кажется, что коридоры — это зло. Во время промоушена, съёмок, бесконечных музыкальных шоу, в мгновения ока они становятся узкими, и в них буквально не протолкнуться. Всегда шумно, людно, тесно. Но именно их больше всего и не хватает, когда тоска берёт за горло.        О группе-новичке они знают, и впервые пересекаются с ними в коридоре осенью. И Чан долго стоит, улыбаясь и кивая, словно китайский болванчик, глядя на раскланивающихся им ребят, которые в большинстве своём выше их, а после долго провожает взглядом парня, чья учтивость совершенно не мешала цвести хитрой улыбке на губах.        К вечеру он уже знает всё, о чём написано в профайле, который он втихаря читает, а потом листает фото, чтобы понять, что такого может быть в обычном человеке, чтобы волоски дыбом вмиг поднялись, а он на несколько секунд почувствовал себя не старшим товарищем, а зелёным юнцом с ватными от волнения коленями.        Чхве Сан младше его на два года и выше на два сантиметра. Чан усмехается и спешно блокирует телефон, когда в комнату входит Чанбин. Не то, чтобы они никогда не интересовались другими группами — это, как раз, в порядке вещей. Но Чану почему-то немного неловко, и он до поры до времени забывает о хитрой улыбке.        Бан Чан уверен, что ему не кажется, что коридоры — зло.        С Саном в коридорах они сталкиваются не раз, не два и даже не десять. И Чан каждый раз недоумённо и с лёгким интересом смотрит на парня с фирменным королевским взглядом, который уже успел запомнить и выучить. Ничего специфического, но заставляет замереть и присмотреться. Он несколько раз себя ловит на том, что готов отвесить поклон, настолько сильна аура Сана.        Это озадачивает.        Как и то, что Сан неуклюже сталкивается с ним в который раз. Будто его заносит. Чан смотрел не одно выступление, и прекрасно понимает, что парень владеет телом дай бог каждому. Но в коридоре они раз за разом то случайно задевают друг друга плечами, то Сан ненароком касается пальцами его запястья, каждый раз извиняясь, склоняясь в максимально почтительном поклоне.        И Чан готов поверить в то, что Сан всё делает случайно и искренне сожалеет, пока не видит однажды на записи, которую сделали дурачащиеся в коридоре Феликс с Чонином, с каким выражением во время поклона смотрит Сан. Всё с той же улыбкой и хитрым выражением лица королевского кицунэ.        — Сан, вам есть, что мне сказать? — однажды спрашивает Чан у Сана, когда в коридоре образуется затор из-за прорвавшихся за кулисы фанаток и сдерживающих их охранников. Все терпеливо ждут, когда получится выйти, а Сан словно из-под земли вырастает рядом.        — Нечего сказать, совершенно нечего, — невинно улыбаясь и удивлённо вскидывая брови, отвечает Сан и с поклоном уходит, оставляя Чана недоумевать.        Он вообще не может раскусить его, вот совсем. Что вообще происходит и к чему приведёт — неясно, но Чану теперь интересно, какие слова подберёт Сан, когда они столкнутся в очередной раз. Но ожидание затягивается.        Всё же коридоры — зло. В них тесно, душно, громко и людно.        Чан, вымотан выступлением и спешит к гримёрке вслед за своими галдящими, взмыленными и счастливыми ребятами, когда его запястья легко касаются чьи-то пальцы. Но на этот раз не вскользь, а сжимаются, останавливая, и Чан оборачивается, сталкиваясь взглядами с перекрашенным в блонд Саном.        — Простите, сонбэ, можно вас на минуточку? — кланяясь, просит Сан, и Чан не решается отказать.        Кивнув, Чан следует за ним, пытаясь понять, к чему это всё, чего хочет Сан и почему в блонде он выглядит ещё опаснее, чем с тёмными волосами. От духоты ещё и голова кругом, и Сан берёт его за запястье, утягивая в сторону дальней гримёрки, которой если и пользуются, то только как курилкой.        И впрямь в гримёрке стоит густой туман, но оседает не табачной горечью на коже и кончике языка, а вишнёвой сладостью. Кальян курили, не иначе. В подтверждение своих слов, Чан видит брошенный остывать кальян, чей сладкий дым дурманит, а готовый сорваться с языка вопрос застревает в горле, и Чан не успевает его озвучить, а потом он гаснет, как потушенный потоком ветра огонёк свечи.        Потому что Сан оказывается слишком близко. Непозволительно близко, отчего во рту Чана внезапно пересыхает, и он всем телом ощущает оцепенение под тяжёлым нечитаемым взглядом Сана, словно тот гипнотизирующий жертву хищник, а сам Бан именно та самая жертва, которая застывает и ждёт, пока завораживающие глаза смерти не подберутся слишком близко, и тогда станет поздно. Слишком поздно.        Как сейчас.        Сан прижимает Чана спиной к двери гримёрки и щёлкает задвижкой, придвигаясь непозволительно близко, отчего дыхание у Чана спирает. Он вымотался и не спал несколько суток в своей привычной манере. Он не совсем адекватно воспринимает реальность и озадаченно ждёт продолжения, сводя брови к переносице.        — Что ты делаешь? — переходя на «ты», спрашивает Чан.        — Хотел познакомиться поближе, — произносит Сан в самое ухо, касаясь дыханием шеи, а у Чана непроизвольные мурашки табуном.        Чан упирается ладонями Сану в грудь и качает головой. Он хоть и немного прибитый от усталости, совершенно одурманенный успехом и признанием, но понимает, куда клонит Сан. Вот только под руками не человек — натянутая струна, фантомно звенящая от прикосновения, а потом ловко уходящая от его ладоней — Сан отступает на шаг, а потом сметает все заслоны, прижимаясь всем телом.        Неожиданно крепким, увитым невыпуклыми, но натренированными мышцами. Не к месту вспоминается агрессивная постановка Hala-Hala, и Чан сглатывает. Сан некрупный, как и он сам, хоть и широкоплечий, и неожиданно сильный, потому что оттолкнуть не выходит, когда Сан приближает лицо и замирает, просто глядя на него и коротко выдыхая сквозь приоткрытый рот.        Ничего не делает. Просто смотрит.        Но Чана ведёт.        Потому что в простом взгляде столько всего намешано, что невольно задумывается о реальности смотрящего на него человека.        Смотри на меня.        Желай меня, как желаю тебя я.        Дотронься.        Чан ощущает себя двойственно, одна его часть желает ударить Сана в солнечное сплетение, чтобы согнулся, хватая ртом воздух, пока Чан будет его ругать за непозволительное поведение, а другая, и, к ужасу Чана, большая часть, хочет прижаться к приоткрытым красивой формы губам.        Сан совершенно нелогичный, неподдающийся объяснению. Внешне похожий на невинного ангела, когда хочет, хотя его взгляд, мелкая мимика, движения и улыбка, сводящая с ума, всячески намекают на то, что нельзя поддаваться и верить, что хлестнёт соблазном и внутренним пламенем наотмашь. Обмануться проще простого. Но понять, где игра, а где настоящий Сан слёту невозможно. И это ошеломляет.        Вишнёвый дым, плотным туманом висящий в гримёрке, пьянит и дурманит. Или это присутствие Сана, обжигающего горячего и молчаливо наблюдающего за его реакцией. Если не считать того, что Сан бесстыдно прижимается к нему всем телом, втиснув одну ногу между бёдер, то он и впрямь ничего не делает.        Просто смотрит. И лишь во взмахе ресниц, напряжении мышц и блуждающей на губах полуулыбке можно понять, что хищник просто ждёт, когда жертва сама положит голову в его пасть. Голова кружится и мысли путаются, но Чан с каждой новой секундой понимает, что хочет коснуться в ответ.        Приоткрытые чуть влажные губы приковывают взгляд, и Чану огромных усилий стоит удержаться, чтобы не скользнуть между них, задевая кромку зубов и сталкиваясь с чужим языком. В груди и висках бухает паровым молотом, Сан же задумчиво опускает ресницы и уголки его губ подрагивают. Когда Сан поднимает глаза — его взгляд окончательно ломает.        Потому что устоять под этим тёмным и осязаемым взглядом нереально. Он словно приказывает и в то же время даёт иллюзию выбора, и Чан выбирает, поддавшись тёмному зову чужого тела. Он касается напряжённой руки Сана и ведёт от локтя к пальцам, следя за реакцией.        Сан вновь опускает глаза и с интересом прослеживает движение его руки, Чан облизывает пересохшие губы, ощущая ими чужое дыхание, но не останавливается, прослеживая чужие мышцы. А потом рвано выдыхает, когда Сан отнимает руку от двери, стискивает и переплетает их пальцы, поднимая глаза.        От простого жеста в паху сводит судорогой, жар полыхающей стеной ползёт по позвоночнику, растекается растопленным стеклом под кожей, накрывая, словно цунами с головой, не давая и шанса сделать вдох. Чужое дыхание оседает теплом на коже, и Чан жалеет, что опустил глаза, глядя на чужие губы, к которым спустя мгновение прижимается.        Отчаянно. Сдаваясь.        Сан отвечает, легко касаясь губами, не напирая, не принуждая. Его губы возмутительно ласковые и нежные, и Чан ощущает, как с каждым ударом сердца его накрывает горячей волной возбуждения. Сан отстраняется, с улыбкой трогая нижнюю губу Чана языком, а после скользя меж губ.        И лишь начинающее тлеть возбуждение вспыхивает, бьёт наотмашь по рецепторам, заставляя прижиматься ближе, отдаётся болезненной дрожью в уставшем теле. Поцелуй становится всё жарче и откровеннее, и Чан не сразу замечает, что Сан одной рукой пробрался ему под рубашку, а вторую, с переплетёнными пальцами успел завести вверх, прижимая к двери.        — Тебя не учили манерам? — выдыхает Чан. Сан замирает и с совершено невинным и в то же время порочным выражением лица интересуется, с лёгкой ехидцей выделяя последнее слово:        — Мне остановиться, хён?        — Нет, — Чан наконец разжимает пальцы, что так и замерли на ручке двери, и вплетает их в чужие волосы, притягивая голову Сана к себе. Может, он и хотел остановиться, но точно не сейчас, когда сначала случайно, а потом намеренно они трутся пахом о бёдра друг друга, и Чан перемещает руку Сану на пояс, а потом чуть ниже, втихаря млея от ощущения упругости под пальцами.        Поцелуи с Саном сами по себе похожи на секс, и понимание этого как откровение, от которого ещё жарче. Сан одной рукой умудряется расстегнуть все кнопки на его рубашке разом и скользнуть ладонью по коже, вызывая мороз и вспышки вулканической активности под ней.        — Камеры не врут, — лукаво выдыхает Сан, скользя пальцами по твёрдому животу и задерживаясь в выступах мышц.        Рука немного затекает от не слишком удобного положения, но разомкнуть пальцы страшно. Будто Сан исчезнет маревом, успев стать желанным и нужным, растворится зыбкой дымкой соблазна, оставив его возбуждённого и растерянного в душной, полной дыма от кальяна гримёрке.        Чан закусывает губу, когда чужое дыхание отпечатывается на коже груди, а Сан, сначала пальцами, а потом губами прослеживает разлёт ключиц. Чан лишь запускает руку под выбившуюся рубашку и ощупывает чужую спину, отмечая невидимую карту, нарисованную кончиками пальцев.        — Чёрт, — несдержанно шепчет Чан, запрокидывает голову и легко ударяется затылком о дверь, пытаясь привести себя в чувство, но ничего не выходит. Ровным счётом ничего.        Сан губами вырисовывает свою карту мира на его теле.        Губами.        Языком.        Дыханием.        Сдерживаться и не стонать сложно, Чан выдыхает сквозь стиснутые губы и елозит затылком по будто бы раскалённой двери. Воздух густой не только от всё ещё не осевшего вишнёвого дыма, но и от висящего в воздухе желания. Пальцы свело уже давно, онемение покусывает острыми зубками, но разжать пальцы, освобождая свою и чужую руку, — разорвать их связь.        Сан выпрямляется и прижимает ладонь к паху Чана, отчего он рвано выдыхает и вновь стукается головой о дверь. Перед глазами вспыхивают яркие пятна, когда слишком ловкие пальцы Сана с лёгкостью расправляются с пуговицей и молнией на ширинке, проникая за резинку белья и сжимая возбуждённую плоть, парализуя волю и выбивая воздух из саднящих лёгких. Чан подаётся навстречу прикосновению, ощущая, как тело прошивает горячими разрядами, и уже, не сдерживаясь, стонет, слыша в ответ шумный выдох в губы, который сменяется настойчивым языком.        Сан — чёртов демон соблазнения.        Он отнимает руку от паха Чана, лижет собственную ладонь, глядя в глаза, и Чан понимает, что это нечто большее, чем кажется. Или же он попросту сходит с ума от тяжёлого тёмного взгляда, смотрящего в душу. Сан сжимает пальцы на члене крепко и надёжно, пробегаясь по всей длине, и Чан коротко стонет в поцелуй, толкаясь в руку.        Чан пытается свободной рукой расстегнуть пряжку ремня на поясе Сана, но то ли его пальцы не настолько ловкие, то ли недостаточно старается. Он бы и рубашку расстегнул, чтобы кожей к коже, но виртуозные пальцы, ласкающие клавиши и струны, критически непослушны. Сан помогает расправиться со своей одеждой, а Чан краем сознания обещает себе потренироваться на досуге, но от этой мысли становится неловко.        Но неловкость быстро проходит, когда Сан сжимает пальцы на его свободной руке и сначала целует центр ладони, скользит по ней языком, а потом поочерёдно вбирает в рот длинные пальцы, вновь глядя в глаза. Грешный и соблазнительный, как… как… Чан даже не находит сравнения, заворожено глядя в глаза, пока не сжимает пальцы на чужой плоти.        Ощущать чужой бархатистый член, непривычной тяжестью лежащий в руке, волнительно и необычно, отчего внутренности скручиваются в горячий узел. Но Сан не даёт времени на раздумья и сомнения, толкается языком между губ, скользит им ритмично и мягко, усиливая напор и ускоряя движение ладонью. Чан лишь вторит ему, теряясь в ощущениях.        Они вцепляются друг в друга, словно они единственные люди на планете, и существуют только они и эта душная, нагревшаяся от их раскалённых тел дальняя гримёрка. Чан отрывается от поцелуя, глядя на чужие, блестящие от слюны губы. Желанные, изогнутые в грешной улыбке, которую хочется сминать губами, чтобы спустя мгновение она появилась вновь. Раззадоривая, дразня, соблазняя.        Осмелев, Чан большим пальцем оглаживает головку, размазывая выступившую влагу, трёт под ней, и Сан впервые стонет, утыкаясь лбом Чану в ключицу и облизывая губы. А Чана ведёт от чужого стона и сбившегося дыхания, Сан прикусывает кожу на его ключице и подаётся бёдрами вперёд, целует шею, кусает за мочку, не давая времени на раздумья и остановку.        В ушах звенит от желания, весь мир сконцентрирован на них, их жажде огня и наслаждения. Выгибаясь и мечась, они жадно хватают ртом ставший слишком горячим и густым воздух, продолжая двигать руками в рваном ритме и хаотично подаваясь бёдрами навстречу. Сан прижимается ещё ближе, обхватывает оба члена ладонью Чана и фиксирует своей, плотно прижимая их друг к другу.        Невыносимо жарко и одуряюще горячо. Чан стонет чуть громче, но Сан слизывает его стон, вновь вторгаясь в рот и сильнее сжимая пальцы. Хватает нескольких движений, и Чан изливается на свои и чужие пальцы, дрожа и выдыхая бесконечно долго, словно лёгкие наполнены галлонами воздуха. Следом срывается и Сан, что-то рыча на пике и утыкаясь носом Чану в щёку.        Чан ощущает чужие влажные губы и нос на щеке, вспышки света под веками от сладкой волны полыхнувшего нефтяным пятном оргазма, сжимающие его пальцы руки, прижимающегося дрожащего и мокрого Сана. Он чувствует всё, ощущает чужое тело своим, и это сокрушительное, мощное и ничем не передаваемое чувство кружит его в водовороте удовольствия.        — Ммм, — тихо стонет Чан, когда их руки всё-таки размыкаются, и Сан помогает ему привести себя в порядок с помощью рулона сухих полотенец, находящихся на столике, рядом с ведром, в котором до сих пор тлеют угли кальяна.        Сан выглядит всё так же невинно и чертовски соблазнительно, как и прежде. Словно ничего только что не произошло. Как вообще такое может быть? Чана потряхивает и он не сразу застёгивает все кнопки на рубашке, а Сан лишь губы облизывает да тычется носом и губами, отвлекая от и так непростого дела.        Отдышаться решительно не выходит, и Сан тому не способствует — трётся, касается, целует, поглаживает кончиками пальцев. Потом отстраняется, поправляет на Чане одежду и пропускает волнистые пряди между пальцев, а Чан готов урчать ручным тигром, прикрывая глаза. Да что же Сан наделал?        — Настоящие кудри или чудо парикмахерского мастерства? М, хён? — спрашивает Сан и целует так, что колени у Чана вновь становятся подозрительно ватными.        — Настоящие, — выдыхает Чан и позволяет отлепить себя от ставшей слишком родной двери, в которую он почти врос.        — Надо будет повторить, — внезапно ставшим низким голосом шепчет Сан, прижавшись со спины, превращая Чана в солевой столп, покрытый табуном мурашек.        В коридоре не так душно, как казалось раньше, и вообще пустынно, словно все разъехались, но вскоре Чан слышит знакомые голоса и ищет ребят взглядом и находит достаточно быстро о чём-то спорящих и размахивающих руками Феликса и Чонина. Чан оглядывается на Сана, но того и след простыл. Лишь пустой коридор, будто и не было никакого Сана вовсе.        — Мы тебя потеряли, хён, — на нём повисает Чонин и трясёт, словно бабуин банановое дерево. — Где ты был? И почему от тебя пахнет вишней? Ты что… курил кальян? А мне можно?        — А у меня другой вопрос, — подаёт голос Феликс, трогая руку Чана. — Что это за белые отпечатки на твоей руке?        — Бегом в машину! — говорит Бан Чан и бежит вперёд, утаскивая младших за собой, не давая задавать лишние вопросы.        Вечером, после душа, он потягивается сытой кошкой, тело кажется невесомым, а чувство стыда и вины так и не возникает, не ест поедом, не сминает безжалостной рукой, как он боялся. Сна ни в одном глазу, лишь щекочущее изнутри вдохновение. Чан садится за стол и берёт в руки карандаш, и, закусив кончик языка, пишет несколько новых песен, поглаживая отпечаток чужой руки на ладони.        Под утро он отдаёт написанное на суд ребят, молча отбиваясь от прилипшего к нему с расспросами Феликса с одной стороны, и подозрительно ластящегося к нему Чонина с другой. Он стоически игнорирует все вопросы, но всё же вздрагивает, когда Феликс низким голосом на ухо интересуется:        — Это же укус, хён?        Чан делает вид, что глухонемой и вообще немного отбитый, игнорируя все поползновения, отбиваясь от слишком назойливых мелких и выкладываясь в танцевальном зале на полную катушку, чтобы под вечер рухнуть в постель совершенно измотанным. Он засыпает непривычно быстро и легко, и даже явившийся во сне демон соблазна не мешает хорошенько выспаться.        Через несколько дней на телефон приходит сообщение с неизвестного номера «Встретимся в коридоре, хён?». И Чану не нужно угадывать, что пишет Сан. Его личное наваждение. Он тяжело вздыхает и расплывается в улыбке, набирая в ответ «Время? Место?», и получая ответ «Всегда хочу тебя, хён».        Коридоры — зло. А Сан этим пользуется.