Котенок

Когда Реборн пришел тренировать претендентку на пост Десятого, он увидел озлобленный, пугливый в глубине зрачков взгляд. Пламя почти физически ощущалось в комнате, обжигая кожу. Руки у девушки дрожали, на голове царил натуральный хаос из коротких русых волос, а глаза отчаянно горели рыжим огнем посмертной воли. Тсунаеши не была тем Небом, которое бы приласкало, одарило уверенной, мягкой улыбкой и бесстрашно отправило в бой. Тсуна не из тех, кто мог приласкать, не из уверенных, не из сильных. Она давно и прочно сломлена. И Реборн не знает, что с этим делать. До тех самых пор, пока после двух выходных дней в доме Савада, — где соседствовали совершенно разные скрытная и молчаливая Тсуна и ее собственная яркая, теплая, такая уютная и домашняя мать, Нана — утром, когда младшая Савада еще даже не проснулась, постучался ровно три твердых раза некто. Нана быстро закончила все дела, какие могла делать в тот самый момент, и поспешила открывать, на ходу крикнув: «Сейчас-сейчас!» За дверью (Реборн подсмотрел) обнаружился высокий черноволосый подросток с веселой улыбкой до ушей. Загорелый, с большими янтарными глазами, так не похожими на глаза Тсунаеши, но такими близкими к глазам Наны. «Внебрачный сын?» — всерьез задумался Реборн, пока женщина дала пареньку ценные указания и, шикнув напоследок, смеясь, отправила в сторону лестницы. Киллер отвлекся от своих тяжелых дум, только когда услышал шум и громкий смех со второго этажа, а через минуту в кухню спустились тот самый подросток, все с той же улыбкой обнимавший за плечи миниатюрную Тсуну, сейчас замотанную в одеяло и оттого выглядевшую еще более заспанной, чем могла бы без него. Было понятно, что подняли ее буквально только что — и без того вечно нарушавшие законы физики светлые волосы теперь стояли дыбом, большие глаза были открыты едва ли наполовину, а тонкие пальцы, кажется, прилипли к одному из них, собирая соленую влагу, ранившую чувствительную слизистую. — Во сколько легла вчера? — улыбаясь, каким-то все же строгим тоном спросила Нана, глядя на Тсуну, но ответил парень: — В три, Нана-сан, — с готовностью отрапортовал он и получил не замеченный зорким глазом репетитора-киллера тычок под ребра, после которого бледная Тсунаеши отлепилась от него, выпутываясь из объятий и бурча: «Предатель». Подросток переглянулся со старшей Савадой, улыбнулся и присоединился к девушке за столом, доставая неизвестно откуда небольшую массажку, начиная медленно и аккуратно расчесывать спутавшиеся за время сна тонкие волосы. Тсунаеши только зевала, пыталась не упасть лицом на стол и, казалось, не замечала ничего вокруг. Парня, как оказалось, звали Ямамото, и Реборн видел его каждое утро с тех пор. Он не приходил только утром субботы, а Нана в ответ на закономерный вопрос ответила, что у мальчишки в этот день с раннего утра две тренировки подряд, после чего он работает в семейном суши-ресторане и делает уроки. Про уроки Реборн услышал, пожалуй, впервые. Почему он раньше не заставлял Никчемную Тсуну делать домашнее задание? Впрочем, это не то, о чем надо думать, направляясь в дом к самому Дождю Скорби. Он вспомнил, откуда была знакома фамилия того паренька, Такеши. Как давно легенда живет в японской глубинке и почему его еще никто не нашел? На вопрос о том, чтобы отдать мальчишку Вонголе, позволить быть Хранителем будущей Десятой, Реборн ожидал какой угодно реакции: меча к горлу, посыла куда подальше, угроз, просто знаменитый ледяной взгляд, от которого, как говорили, кровь немедленно стыла в жилах. Но вышло по-другому. — Малышка Тсунаеши, да?.. Ну-ну, посмотрю я, как ты ее в Вонголу-то затянешь, Аркобалено. Такеши уже рядом с ней, он выбрал это сам. Я не стану препятствовать. Мужчина выглядел таким типично-японским стариком, но щурил глаза как-то иначе, давая ясно понять, что до сих пор не забыл всех тех навыков, с помощью которых его имя когда-то не сходило с языков мафиози всей Италии, а вместе с ней — и информаторов, и целого мафиозного мира. Реборн слышал в голосе уверенность, а сам думал: что он упустил в образе ученицы, что видел этот убеленный сединами мафиози? Мафиози не бывают бывшими, это правда. А еще правда, что теперь Реборн направляется обратно в гостеприимный дом, намереваясь понаблюдать за Тсуной и выбрать стратегию в ее тренировках. Если такие вообще когда-нибудь начнутся с этой ее привычкой жить на кровати за запертыми дверьми собственной комнаты. Тсуна как будто и вовсе не Небо — такая пугливая, дерганая, слабая. На ней форма висит мешком, над ней издеваются в школе, а за уроки она никогда не получает больше шестидесяти баллов. И это еще неплохо — Реборн думал, будет гораздо хуже. Что до приезда в Японию, что уже по приезду, после первой встречи с будущей ученицей. Но он снова ошибается — когда за спиной девушки после первой пары вырастает коренастый силуэт скалящего зубы в многообещающей ухмылке Ямамото, все те, кто хотел толкнуть Саваду, как бы случайно поддеть рукой стопку книг в ее руках и уронить, просто сказать ей пару ласковых, резко исчезают, а Такеши теперь безостановочно болтает о чем-то отстраненном, когда Тсуна даже не смотрит на него. Она не поднимает голову и вообще ведет себя как обычно, и только через неделю Реборн присматривается к тонким искусанным губам и видит на них едва заметную улыбку — даже намек на улыбку, можно сказать. Но Тсунаеши явно все внимательно слушает и рада тому, что рядом болтливый Ямамото, вечно светящий беспрерывной улыбкой во все тридцать два. Реборн удивлен и думает, почему не заметил раньше. Что происходит с его чутьем рядом с этой девчонкой? Непонятно. Тсунаеши все та же, какой Реборн увидел ее месяц назад, но теперь дома она запирается в комнате не одна, а на пару с потенциальной Грозой. Ламбо. Мальчишка смотрит на Тсуну восторженным взглядом конфетно-зеленых глаз, ходит за ней по пятам и иногда забирается на плечи, щебечет что-то, а Тсуна даже кивает, тихо откликается, и ребенок-мафиози взрывается эмоциями, громко визжит от радости. Что они делают в комнате девушки тоже не секрет — Тсуна целыми днями сидит либо за ноутбуком, либо за немногочисленными учебниками, которые открывает. Остальные пылятся на полу под столом, и Реборн честно не знает, открывались ли они когда-нибудь и за какой они год обучения. Немного позже вместе с Ямамото по утрам начинает заходить Сасагава Рехей — и теперь Нана совершенно серьезно шикает, перед тем как отправить двоих взрослых парней в комнату к ее мирно спящей дочери. Потому что как только Рехей видит едва разлепившую веки Тсуну, парень не сдерживается и все равно на полной громкости приветствует юную будущую донну. Реборн знает — сам видел. А потом слышал. Повторять ту слежку совсем не хочется. Рехей заходит один, когда не может Ямамото, и Нана первое время даже раздавала ему подзатыльники, когда Тсуна спускалась особенно раздраженная. Казалось, у молодой матери был свой критерий того, как разбудили ее дочь — как надо или через одно место. У Реборна сложилось впечатление, что этот критерий — дает Тсунаеши к себе прикоснуться живому будильнику или не дает. Где-то месяц Тсуна твердо топала от Рехея подальше своими ногами, стуча по полу голыми худыми пятками, скрытыми под большим ватным одеялом, а потом боксер примерился. Научился. Теперь Нана встречала смущенного и немного потрепанного парня в кухне лукавым взглядом совершенно нетипичных для азиатов больших глаз, а Тсуна с тяжелой и горячей рукой Рехея на плече уже привычно позевывала и терла глаза высунутым на холод окружающего мира кулачком. Реборн совсем опешил, когда после нескольких дней, которые он провел в Италии на докладе у Босса, он увидел, что Савада спит на большой перемене на плече у вечно холодного и отстраненного Облака Хибари, которого Аркобалено, честно сказать, и не надеялся получить для Тсунаеши — уж очень она была слабой, незаметной. Почему-то думалось, что она не сможет заинтересовать такого хищника, как Кея. Но нет. Он оказался не прав. Снова. Заинтересовала. С тех пор Кея чуть не на руках носил ее, особенно когда сама Савада не могла этого оценить, а спустя какое-то время на нового человека в окружении Савады и Ямамото с Сасагавой перестали глядеть волками, готовые в любой момент сорваться защищать обожаемую донну. Теперь спортсмены смотрели на него с пониманием и порой неясно для Реборна переглядывались. Хибари тоже говорил мало, обычно отрывисто, но четко. Тсуна иногда пугалась этой его привычки — прикрикнуть, пригрозить расправой, и все с каменным лицом. Однако молчать с Кеей было приятно — он тихо шуршал бумагами, ставил печати на важные документы, чиркал подписью в специальном поле как раз для нее, а Тсуна смотрела в окно и размышляла. Хибари тоже было приятно присутствие в кабинете Тсунаеши — тихой, спокойной. Тсуна была к месту — сидела на диванчике перед столом, смотрела своими невозможными глазами куда-то вдаль, так отстраненно, что сами собой появлялись мысли о том, что же она видит. Не хватало только большого кота в тонких руках, чтобы миниатюрные пальцы с короткими ногтями терялись в длинной пушистой шерсти, а зверь мурчал довольно. Потому что Хибари не мог представить, какому существу могут быть неприятны прикосновения Тсуны — осторожные, мягкие, теплые. Он сам это однажды испытал и не мог забыть, не мог больше отстраниться. И даже двое этих дылд — школьные звезды, один — бейсбола, другой — бокса — не мешали, не раздражали. Лишь сначала, но, видя их отношения с Тсуной, которая полностью доверялась болтливым и шумным подросткам, Кея не смог долго пытаться отобрать у них девушку. Они были такие же, как он, ну и кем же он будет, если отберет у них их общее солнце? Хибари не хотел думать о том, что его приручили. Подозвали, погладили, дали понюхать руку — и все, он пропал. Думать не хотел. Но глубоко-глубоко внутри уже признал это, глядя преданным взглядом на чуть более уверенную, чем пару месяцев назад, в их первую встречу, улыбку тонких губ. Уже не искусанных, а так, немного обветренных. Реборн совершенно ошарашен, когда Тсуна сама раскрывает объятия, зовет Мукуро молчаливо, как умеет только она. А иллюзионист долго пытается не сделать шаг вперед, не пойти на поводу у девчонки, у своего Истинного Неба. Но все же не сдерживается — сложно противиться тому теплу, каким обдает его после первого же шага Тсуна. Мукуро плачет. Молча, не издавая ни звука. Вокруг Тсуны сочувствующе прикрывают глаза Ямамото, Рехей. Отворачивается Хибари — он знает, как неприятно должно быть хищнику, слезы которого видят чужие. Надвигает на глаза шляпу Реборн, признавая свое поражение. Тсунаеши мягко и осторожно гладит фиолетовые волосы туманника и убийцы целой Семьи, а сейчас обычного подростка — такого же сломленного, каким становится она сама, не видя друзей несколько дней подряд. Тсунаеши понимает Мукуро как никто другой — она тоже мнительна, тоже срывается, когда мысль о собственной никчемности одолевает внутренние барьеры. Мукуро может отгородиться от нее лишь навязчивой идеей уничтожить мафию. Тсуну спасают лишь люди, которым она нужна. Ямамото, который однажды чуть не сорвался сам, причем в прямом смысле — уже почти шагнул с крыши школы, когда Тсуна от нервов чуть не накричала на него. Он популярный, с ним хотят общаться и встречаться, а он — из-за травмы?! — разбиться всмятку? Хрена с два! Рехей, который как-то сам прибился и даже ни разу не предложил Тсуне вступить в клуб бокса. Тсуна, правда, понимала, почему — потому же, почему Реборн так и не провел с ней ни единой силовой тренировки. Тсуна тогда просто не выглядела как человек, который способен если и ударить кого, так после этого не упасть от истощения или нервного перенапряжения. Такой холодный раньше Кея, который тоже был похож на нее. Закрылся в себе, отстранился от всего живого, заперся где-то внутри, выпуская наружу лишь раздражение и злость. Когда Тсуна увидела его на крыше школы, такого спокойного, мирно спящего на голом бетоне со сложенными на груди руками, она не смогла сдержаться — мама всегда говорила ей, что на голом камне спать вредно. Да и она, сидя здесь часами, знала, каким холодом отдает здешний пол. Поэтому подошла и, как-то умудрившись не разбудить Зверя Намимори, уложила голову с мягкими черными волосами на собственные худые колени. Хибари был похож на кота — тянулся к теплу, к ее руке, и Тсуна гладила его по приятным на ощупь волосам, пока парень не проснулся и не посмотрел на нее со священным ужасом в глазах. Тогда она не смогла сдержаться и шумно фыркнула, чуть скривив губы в ухмылке. Грозный Хибари Кея внезапно предстал в новом свете — как самый обычный человек, которого поймали на сне в рабочее время. Оно так и было, конечно, но сама мысль позабавила девушку. Маленький Ламбо был продан родной Семьей ей, Реборну и Вонголе в конце концов. Но в изначальном варианте — все же ей. Ребенок был таким уже привычно шумным, говорливым, шустрым, сладкоежкой. Только он и подкармливал Тсунаеши, когда она на часы закрывалась в комнате, гоняя в новую игру на ноутбуке. И пусть этой едой были виноградные леденцы, но все лучше, чем ничего. Реборн действительно проиграл — уже в тот момент, когда увидел ее впервые после срыва и сделал свои выводы. Что она слабая, безнадежная, никчемная. Что с ней уже ничего нельзя сделать. Что помочь ей сесть в кресло Босса могут только достойные, сильные Хранители. И совсем не подумал, что эти самые Хранители сделают со срывами. Поздно заметил, какой эффект на нее оказывает болтовня Дождя и Солнца, как вытягивает ее Пламя наружу и согревает победно ревущая Гроза, как нежность авторитарного Облака придает ей уверенности. И теперь — как внутренняя слабость Мукуро заставляет ее быстро расти над собой, становиться донной. Вот только не для Вонголы, а так. Для Семьи. Для своей — небольшой, но теплой и, самое главное, Ее.