Следи за границами

      — Следи за границами!       Удивительно, что не Мидорима говорит это Такао первым: его опережает учитель географии. Или неудивительно. Для Мидоримы нет ничего проще работы с контурными картами. Для Такао — нет ничего сложнее.       — Это избытки глобализации, — оправдывается Такао.       — Слияние Уганды с Руандой? — скептически уточняет учитель.       Такао пожимает плечами. Он игнорирует государственные границы Уганды и Руанды с тем же кощунством, с каким игнорирует границы тетрадных полей. А их существование считал важным даже Кисе: добрую половину уроков он проводил за рисованием на полях уродливых рожиц и не менее уродливых звёздочек. Такао рисует рожицы геометрическим фигурам, рисует звёздочки над уравнениями химических реакций, рисует виселицы на партах, рисует баскетбольные мячи на своей ладони, рисует покемонов в учебниках Мидоримы.       В толковых словарях Такао не рисует, а жаль. Может, между делом ознакомился бы со значением такого слова, как «граница». Или такого словосочетания, как «личное пространство».       В первую же неделю учёбы Такао успевает стырить пачку грейпфрутового сока из рук старосты Санады, посмеяться над стеснительным молчуном Нишидой, залезть через плечо Кобаяши в её тетрадь, чтобы внаглую списать алгебру, — и оставить о себе не лучшее впечатление ещё у многих одноклассников, чьи имена Мидорима даже не старался запомнить.       Санада открывает рот, чтобы возмутиться, но опаздывает: Такао уже сделал первый глоток.       Нишида втягивает голову в плечи и стыдливо молчит — хотя стыдно должно быть одному Такао.       Кобаяши, которая показалась Мидориме спокойной и терпеливой, когда они работали в паре на химии, — бледнеет, хмурится и поджимает губы. И непонятно, что отвращает Кобаяши больше: попытка воспользоваться трудами её умственной деятельности или бесцеремонный физический контакт. Такао почти касается щекой её щеки! Дыханием, наверное, тоже.       Мидорима знает, какое оно у Такао горячее. Скамейки в спортзале короткие, а Такао во время перерыва всегда падает именно рядом с ним. Всё тело Такао — чёртова Сахара, и Мидориму жарит, жарит ещё до того момента, как Такао двигает коленом, касаясь его голой ноги.       — Дашь глотнуть? — выдыхает пропечённый воздух Такао прямо в его ключицу.       — Отойди, — дёргается Мидорима и резко встаёт со скамейки, потому что — нет, Такао никогда не отойдёт первым, и нет, Мидорима никогда не поделится с ним бутылкой воды.       Делиться напитками в какой-то момент начинает Санада. Он ставит упаковку грейпфрутового сока на парту Такао, а свой стул — рядом с партой. И раскачивается на этом стуле всю перемену, мешая Мидориме концентрироваться на рассказе Акутагавы: да как вообще назывался этот рассказ?.. Такао посёрбывает соком, посмеивается, разбавляя горячий монолог Санады о супергеройских комиксах, и чем-то стучит по парте. Когда Мидорима раздражённо поднимает голову, он видит, что это «что-то» — его собственная линейка. Талисман дня.       — Такао, — холодно окликает Мидорима вместо того, чтобы огреть наглый чёрный затылок Акутагавой. — Положи мой талисман на место.       Такао оборачивается, не выпуская трубочку сока изо рта.       — Шин-чан, — бормочет он, — это только на урок геометрии! У тебя ещё одна линейка есть, я знаю. Я свою потерял.       — Это не мои проблемы, разумеется, — отрезает Мидорима.       — Мидорима-кун, — вмешивается Санада. Он уже не качается на стуле, он серьёзно поправляет очки и действительно начинает напоминать старосту. — Ты не прав. Одноклассники должны выручать друг друга.       Такао с триумфальным хрипящим звуком всасывает в себя остатки сока — и видят боги, Мидорима желает ему поперхнуться насмерть.       Поперхнуться возмущением — не насмерть, спасибо талисману дня, — заставляет Мидориму Нишида, когда радостно откликается на певучее «Доооброе утро!» в исполнении Такао.       Даже учителя не рискуют лишний раз задавать Нишиде вопросы на уроках, чтобы не стеснять его перед одноклассниками. Такао единственный атакует Нишиду разговорами каждый день — и совсем не пытается скрыть, насколько его забавляют искажаемые нервным заиканием слова. Смех Такао отвратителен — но ещё отвратительнее тот факт, что Нишида начинает смеяться вместе с ним.       — Доброе утро, Шин-чан! — жизнерадостно повторяет Такао после необязательного разговора с Нишидой о погоде (на этот раз они прыснули на слове «со-солнечно»).       Такао плюхается на свой стул лицом к Мидориме, упирается в спинку подбородком и тянет к учебнику руки. Свой учебник социологии он даже не удосужился вытащить из сумки — а может, и принести в школу. Мидорима хлопает по его пальцам ладонью. Такао корчит морду побитого щенка.       — Социология — наука об обществе, — объявляет очевидное он. — Шин-чан, как ты собираешься с этим обществом уживаться, если так любишь бить людей?       Мидорима цедит сквозь зубы:       — Проблемы с обществом, разумеется, будут у человека, который лезет руками в чужие вещи, разумеется, и достаёт болтовнёй тех, кто предпочитает молчать, разумеется.       Брови Такао подлетают вверх.       — Шин-чан… Нишиде-куну есть, что рассказать людям вокруг. Не его вина, что его не хотят слушать, — он резко округляет глаза. — Стоп, погоди, ты сейчас трижды сказал «разумеется»?!       Громкий смех Такао разбавляется школьным звонком. Такао разворачивается и падает лицом в свою парту. Его плечи не перестают дрожать. Через полминуты Мидорима обнаруживает, что учебник социологии исчез.       На краю парты целый день лежит талисман Раков — толковый словарь, — но Такао и пальцем его не касается. Учебник социологии после уроков волшебным образом возвращается в школьную сумку. Открыв его вечером, Мидорима обнаруживает на форзаце красочного Чаризарда.       Не то чтобы Такао был первым в жизни Мидоримы нелюбителем словарей. Кисе вот гордо пихал уродливые звёздочки с тетрадных полей прямо Мидориме в лицо. Аомине панибратски забрасывал на его плечи руку. Мурасакибара залезал в его бенто палочками. Хайзаки залезал в его бенто пальцами — Мидориму после этого ещё полдня подташнивало. Хайзаки подташнивало тоже: затрещина Ниджимуры оказалась хлёсткой и тяжёлой.       Мияджи старается быть хорошим семпаем не меньше Ниджимуры. В какой-то момент от ананасов Мидориму начинает тошнить похлеще, чем от наглости Хайзаки. А у Такао каменный желудок и каменная черепушка: Такао начинает ржать, когда слышит новый рингтон Мияджи. Новый хит Мию-Мию.       Всю тренировку Мияджи гоняет Такао в хвост и в гриву, и вид у него при этом до того гневный и жаждущий справедливости, что даже Накатани-сан не решается вмешаться.       Под конец тренировочного матча Такао отчаянно фолит и путается в ногах, а после завершающего построения плавно стекает на пол и уползает гусеницей к матам. От сочувствующе протянутой ладони Кимуры он вяло отмахивается. Хотел бы и Мидорима отмахнуться от просьбы Ооцубо, привычно передающего ему ключи от спортзала:       — Присмотри за Такао.       В нахмуренных бровях Ооцубо — серьёзность и беспокойство. Мидорима молча берёт ключи и пытается думать: «Это не мои проблемы, разумеется», — сначала. А потом пытается не думать.       Один, два. Девять, десять. Семнадцать, восемнадцать.       Бросок за броском — точные, безукоризненные. Но где-то в районе сорока Мидорима сбивается со счёта.       В зале после тренировок тихо — это казалось правильным в Тейко. Очень тихо — это кажется неправильным в Шуутоку.       Мидорима зажимает очередной мяч между ладонями и не выдерживает: резко оборачивается.       Такао растёкся по матам дохлой медузой, сразу и не поймёшь, дышит ли. Может быть, заснул. Идиот. Пусть простудится и получит от Мияджи на орехи.       «Это не мои проблемы, разумеется».       Так убеждает себя Мидорима — и подходит ближе.       Такао дышит. Такао не спит. Его глаза открыты. Светлые, почти прозрачные — в них плавают отблески высоких ламп и что-то такое, отчего у Мидоримы вмиг густеет слюна.       Такао медленно моргает, растягивает губы в кривой улыбке и с удовольствием выговаривает:       — Сорок два.       — Что?       Мидорима, разумеется, знает, что. Но ему кажется, Такао отвечал не на Самый Главный Вопрос Жизни, Вселенной и Вообще. На что-то более важное.       И он оказывается прав:       — Ты сделал сорок два броска, Шин-чан.       Светлые глаза Такао тёмно щурятся.       — Устал?       Вдох, выдох. Мидорима очень старается не превратить баскетбольный мяч в ладонях в орудие убийства. Вдох. У людей должны быть границы наглости. Выдох. Даже у тех, что ненавидят словари.       — Нет. Ты меня отвлекаешь, — сквозь зубы проговаривает Мидорима. — Иди домой.       Такао опирается на локти, поднимается, плавно перекатывается с пяток на носки, хмыкает:       — Но я же ничего не делаю, Шин-чан, — и выбивает из ладоней Мидоримы мяч.       Мидорима теряется на целую секунду, и это позволяет Такао оторваться. Мидорима нагоняет его лишь под самым кольцом. Слишком резкий прыжок неприятно отзывается в лодыжке, но Мидорима успевает блокировать мяч, тут же хватает его, вновь подпрыгивает — и делает бросок. Длинный полёт через площадку, и…       — Вот же чёрт, — восхищённо выдыхает Такао. — Сорок три.       Мидорима перехватывает его открытый блестящий взгляд. Такао смотрит на Мидориму так, словно ему одновременно хорошо и больно.       Кровь обжигает уши. Мидорима — слишком резко, он сам понимает это, — отворачивается. Он хочет подойти к скамейке и достать из сумки бутылку воды, промочить пересохшее горло — но скамейка слишком близко. Поэтому он направляется к корзине с мячами в другом конце спортзала. Чужой взгляд клеймом прожигает лопатки — Мидорима передёргивает плечами, чтобы его стряхнуть.       — Ладно, — помолчав, неловко усмехается Такао и скрипит по полу кроссовками. — Ты сказал, я тебя отвлекаю.       Мидорима останавливается. Он слышит эхо удаляющихся шагов и всё ещё не может расслабить плечи. На мгновение он пугается, что Такао послушается его — и уйдёт.       В один момент шаги замирают — дыхание Мидоримы замирает вместе с ними. Раздаётся удар мяча о пол. Удар. Удар. Скольжение подошвы. Хлопок о щит. Шорох сетки. Удар.       Мидорима выдыхает, распрямляет плечи и достаёт из корзины мяч.       Привычный скрип кроссовок и стук мяча позади раздаются до тех пор, пока Мидорима не выполняет норму в сотню бросков. Он больше не сбивается со счёта.       Сидеть на школьной крыше прохладно. Но когда Такао кладёт подбородок на его плечо, заглядывая в бенто, — в лицо Мидоримы ударяет жар.       — Вау, Шин-чан! Сколько мяса! Это твоя мама приготовила?       Мидорима отвлекается на то, как ветер играется чёрной чёлкой Такао, и слишком поздно замечает чужие палочки в своём бенто. Но Такао не успевает своровать кусок говядины.       — Извини, Такао-кун, ты не занят?..       Мидорима поднимает голову и видит Кобаяши — и на этот раз у неё вовсе не бледное лицо. Оно красное.       — А, Кобаяши-сан, — Такао тут же отодвигается от Мидоримы, и это вызывает в животе странное неприятное чувство. — Что случилось?       Кобаяши переступает с ноги на ногу, заправляет прядь коротких волос за ухо.       — Я хотела спросить, нет ли у тебя желания сходить после уроков в караоке.       Мидорима больно впивается в коробку для бенто пальцами. Такао чешет затылок.       — О. Спасибо за приглашение! Но мы с Шин-чаном заняты после уроков, — он пихает Мидориму локтем в рёбра.       Заняты чем, думает Мидорима, расслабляя руки. Игрой в камень-ножницы-бумагу?       — Х-хорошо, ничего страшного, — сцепляет Кобаяши ладони в замок. — Может быть, завтра? У вас завтра тренировка, я знаю, я могу подождать…       — Я имею в виду, — перебивает Такао, — после школы я всегда занят.       По крыше со свистом гуляет ветер. Кобаяши опускает глаза и знакомо поджимает губы.       — Я поняла. Извини.       — Тебе не за что извиняться, Кобаяши-сан, — улыбается Такао.       Кобаяши выдавливает ответную улыбку и, кивнув, уходит.       Мидорима упирается спиной в холодное ограждение крыши, фыркает.       — Ты постоянно пользуешься её лекциями, но не можешь выполнить даже одну её примитивную просьбу?       Такао дёргается и отвечает неожиданно резко:       — То, что она соглашается помогать мне с уроками, вовсе не значит, что я обязан согласиться пойти с ней на свидание!       Мидорима удивлённо моргает. Такао ловит его взгляд, и отпечаток раздражения стекает с его лица так же быстро, как появился.       — Кроме того, — заявляет он, — если бы я не расстроил Кобаяши-сан, я бы расстроил Шин-чана! Со своей рикшей он совсем позабыл, как люди добираются домой ногами.       Мидорима, успокоившись, возвращается к бенто.       — Это полная чушь, разумеется.       — Поможешь мне с алгеброй завтра? — вдруг говорит Такао, и сердце Мидоримы пропускает удар. — Кобаяши-сан здорово объясняет задачи, но я не хочу, чтобы она теперь чувствовала себя неловко.       — Хм, — поправляет Мидорима очки. — Хорошо. Кобаяши-сан действительно многого от тебя натерпелась.       Такао ликующе выбрасывает вверх кулак с зажатыми в нём палочками, тут же опускает их и всё-таки выхватывает из бенто Мидоримы кусок говядины. Пока Мидорима пытается возмущаться, Такао достаёт из своего обеда тамагояки — и укладывает его на опустевшее в бенто место.       — Не самый равноценный обмен, но и мы, к счастью, не алхимики, — смеётся Такао и кусает говядину. — Ммм, чёрт, твоя мама кулинарный гений, Шин-чан, так ей и скажи! Офень вкуфно!       Мидорима растерянно переводит взгляд с аппетитно жующего Такао на аккуратный рулет тамагояки в своём бенто и осторожно подцепляет его палочками.       Оказывается, правда: очень вкусно.       Мидорима привыкает к Такао быстро и безнадёжно.       Он осознаёт это, когда соглашается помочь ему с уроками на выходных. У себя дома.       Сестра странно косится на Мидориму, застёгивая босоножки, когда он перебирает пальцами брелоки от ключей в прихожей.       — Ты чего такой рассеянный сегодня?       — А ты чего такая медленная? — раздражается Мидорима неожиданно для самого себя и швыряет брелоки на настенную полку. — Опоздаешь в кино, разумеется.       — Разумеется, не опоздаю.       Аяко показывает ему язык, открывает дверь и замирает.       — Здравствуйте, — неуверенно говорит она, и Мидорима резко вскидывает голову.       — Привет. Ты Аяко-чан? — за порогом стоит взъерошенный Такао в растянутой оранжевой футболке и чёрных джинсах. На плече болтается худой рюкзак. — Я к Шин-чану в гости.       Аяко вытаращивает глаза в сторону Мидоримы, а затем очень подло улыбается. Мидорима отвечает ей хмурым взглядом, спешно затаскивает Такао в дом и запирает за сестрой дверь.       — Ты рано, — говорит Мидорима и вздрагивает, заметив, как дико пялится Такао на его пальцы.       Мидорима держит его за голое предплечье. Кожа такая горячая — как он сразу не заметил?       — Кхм, — он отдёргивает ладонь и сжимает пальцы в кулак. — Пошли в зал.       В свою комнату Мидорима его не пригласит: не успел спрятать учебник органической химии. Он стёр великолепного Чаризарда из учебника социологии, а дурацкого Псайдака, зажимающего голову над химическим уравнением, стереть не смог.       Мидорима ожидал, что Такао будет глазеть по сторонам и лапать что ни попадя, а может и побежит хлопать дверьми по всему дому — но он аккуратно устраивает кроссовки на обувнице, послушно заходит в зал за Мидоримой и останавливается рядом: даже не падает на диван.       Мидорима как вирусом заражается непривычной для Такао скованностью.       — Будешь чай? — усердно хмурится он.       — А? — оглядывается и как-то потерянно хлопает ресницами Такао. — Что?       Мидорима трогает ровно сидящие на переносице очки. Разве гостям не заведено предлагать чай?       — Я никогда не приводил к себе… — он долго подбирает подходящее слово и, когда пауза становится слишком уж неестественной, выдыхает: — друзей.       В висках грохочет пульс.       Такао пялится на золотых рыбок в аквариуме около дивана и молчит — тоже слишком долго.       — А у тебя что, были друзья? — хмыкает, наконец, он и тут же прячет взгляд. — Извини. Я пошутил.       — Не знаю, были ли, — осипшим голосом откликается Мидорима. По полу ползёт сквозняк, надо закрыть окно. — Я приводил сюда Кисе с Аомине однажды. У них были проблемы с учёбой похуже твоих. Акаши попросил меня ими заняться… Это была катастрофа. Никогда больше этих двоих на порог не пущу, разумеется.       Такао усмехается, трёт ладонью шею.       — Меня, возможно, не пустишь тоже.       Он стискивает пальцы на лямке рюкзака так крепко, что костяшки бледнеют. Мидорима с трудом отрывает от этих пальцев взгляд.       — Ты… — выдавливает он, ощущая, как горячеют уши, — другое дело.       Такао поднимает голову.       — Нет, Шин-чан, ты не понимаешь. — На его лице — улыбка и мучение. — Если я сейчас сделаю то, что хочу, ты же… больше никогда другом меня не назовёшь.       Вниз по затылку пробегает дрожь. Окно, закрыть чёртово окно!..       Мидорима не закрывает.       — А что ты, — губы еле двигаются, — хочешь сделать?       Такао дёргает пальцами спутанную чёлку, вновь опускает взгляд и говорит почти неслышно:       — Для начала — поцеловать тебя.       Что?       Мидорима закрывает глаза.       Что он сказал?..       Мидорима медленно стягивает неверной рукой очки и давит пальцами на глазные яблоки — пока темноту под веками не разрезают цветные круги.       Такао плевать на границы хотел — Мидорима же понял это с самого начала! Так почему он сам из раза в раз не мог уследить за собственными границами? Почему позволял Такао их нарушать?       Такао видел всю площадку, ему не обязательно было смотреть на людей в упор. Но в Мидориму он всегда вглядывался прямо — зачем?.. Зачем он прячет взгляд сейчас?       Такао так просто внушил Санаде желание делиться с ним соком и интересами, так просто научил закомплексованного Нишиду громко смеяться, так просто влюбил в себя серьёзную Кобаяши — но почему-то это непростое лицо его заставил сделать именно Мидорима.       Мидорима кладёт очки на столик у аквариума. Он слышит шелест настенного календаря. Сквозняк... К чёрту сквозняк.       — Такао…       «Делай, что хочешь», — хочет сказать он, но язык не поворачивается, и Такао тоже молчит.       Тогда Мидорима наклоняется — и первым переступает границу.       Он никогда в жизни не целовался. Он не догадывался, что это бывает так неловко. Мидорима не знает, что делать с губами, нос мешается, сердце грохочет — и хорошо, что он снял очки.       Рюкзак соскальзывает с плеча Такао на пол, Такао резко цепляет футболку Мидоримы пальцами, дёргает его на себя — и в этом движении отчаяния столько же, сколько в его губах. Такао подхватывает этими обветренными губами губы Мидоримы, беспорядочно трогает рот горячим влажным языком, снаружи, внутри — и дышит, дышит.       Мидорима, пошатнувшись, делает шаг назад, спотыкается о диван — и кое-как умудряется упасть в него, а не на пол.       Такао чуть не съезжает вниз, но Мидорима спешно ловит и прижимает его к себе, крепко обхватив руками. Такао обнимает его в ответ.       Он, разгорячённый и необходимый, сидит на бёдрах Мидоримы, и его волосы щекочут лицо, а дыхание — шею.       — Ох, Шин-чан, — шепчет Такао и медленно проводит по спине Мидоримы ладонями, разгоняя по коже дрожь. — Ты уж следи за границами, — он смеётся, — дивана.