rains and sins.

      Тихая пыталась не поддаваться внезапной апатии и через силу шла на Янов. Она заметила, что в последнее время на голову и душу сильно давило чувство вины. Да, она не святая, но здесь все такие.       Все такие.. Какая ирония. Раньше она считала эту фразу неправильной, потому что одинаковых людей нет. Она с пеной у рта кричала об этом, о том, как всё изменчиво, а люди изменчивы вдвойне. А теперь сама равняет всех к одному. Забавно, не так ли?       Девушка поморщилась. Обернулась на шорох в кустах, пригляделась - ворона. Пронесло. Но пронесёт ли в следующий раз?..       Тихая на самом деле всегда была утихомиренной. Её так воспитали. Среди наёмников не должно быть громких. Могли быть юмористы, которые затихали по первому слову. Потому что боялись. Тихая такая же. Такая же, как они все. Утихомиренная, с задушенной свободой, на цепи, с душой в наручниках из колючей проволоки.       Но с живой душой. Живую душу можно сковать, схватить за горло, но саму её не задушить. Никогда.       Но Тихая не может успокоиться. Она сама себя во всём винит, в каждой чужой смерти, сама себя руками душит. Потому что это её вина. Это её грехи.       Она всё помнит, всё-всё, каждую мелочь, каждый взгляд, каждый вздох перед смертью. Кто-то равнодушно смотрел своими потухшими глазами в её уставшие и виноватые; кто-то обвинял её во всех смертных грехах, и был прав. А кто-то ничего не видел и не знал. Понимание приходило только с пулей, входящей в затылок. А потом приходила смерть.       Шёл дождь, а она всё ещё шла. Шла долго, нудно, как сам дождь. Они были похожи. Оба летят, но вниз. И разбиваются. И так каждый день, раз за разом. Но если дождь разбивался о землю, то Тихая разбивалась о свои воспоминания, о свою вину. Об чужие смерти, виновницей которых послужила она сама.       Ноги подкосились от усталости. И физической, и моральной. Пусть её загрызёт мутант, но ей от этого легче. Она стояла на коленях посреди аномального поля. "Безумие.." - скажут другие, и будут правы. Но ей всё равно. Пусть её переломает "трамплин", пусть её разорвёт "карусель", ей от этого легче.       На нос упала капля дождя, и она вдруг поняла - легче не станет.       Даже если она сейчас умрёт, то она умрёт так же, как и жила. Умрёт с той же задушенной свободой, с душой в наручниках, со своими грехами.       Тихая посмотрела на небо. Над головой зависли налитые свинцом тучи, до безумия похожие на её душу, отравленную свинцовыми грехами. Тяжёлыми, не прощаемыми.       Мама говорила, что если попросить прощения, попросить его искренне, раскаяться, то простят. Ей хочется верить в то, что это правда.       И Тихая просит прощения. Со слезами на щеках, с грехами в душе, с дождём над головой. Она плачет, она кричит. Голос срывается, слёзы заканчиваются, а она всё бормочет извинения посиневшими губами, называя каждого убитого по имени, называя себя сволочью, называя себя грешной.       И в голове раздаётся железный звон.       Стало.