В пустоте

— Вороны всегда одни, — говорит Тамао. Шун думает так же. Вороны всегда одни, это правильно. Вот как сейчас — сидят, курят вдвоем на крыше, и никто больше не нужен. Стая они в драке, крыло к крылу. А так каждый сам за себя. Он чувствует плечом тепло Тамао и на самую малость, на волос, на выдох придвигается ближе. — Вороны всегда одни, — повторяет он непреложную истину и выдыхает легкий, почти прозрачный дым. Низкое алое солнце слепит, но терпимо. У Шуна все хорошо.

* * *

— Да пошли вы, — срывается он на чье-то невинное «пойдем покурим». С некоторых пор к Шуну на закате лучше не подходить. И он окончательно переключился на темные лонгсливы. Белые рубашки его тоже бесят. Его бесит все, что хоть намеком связано с Тацукавой. Вороны всегда одни, так, Тамао? Тот улыбается, машет руками, лепит жвачку на спинку дивана, и ясно, что за прямой вопрос — порвет. Что, может, не так и плохо, но инстинкт самосохранения останавливает. Шун приходит на крышу в темноте, когда закат отгорает, не курит, не думает, просто сидит, надеется, что тоже отгорит. Или что Тамао придет, сядет рядом, как раньше, и мир снова встанет на место. Шун знает, что так уже не случится. Он не знает, как сделать, чтобы стало все равно. На то, что стонущая пустота вновь обернется небом, он и не рассчитывает.

* * *

— Там новенький, этот, Такия, — говорит Токаджи. — Поговорить пришел. — Давай, — соглашается Шун. Усмешка Токаджи тенью отражается и на его лице. Хоть какое-то развлечение.