to the sea

      Мари срезает ножницами головки белесых цветов, срывает листья и веточки, сдирает мох с деревьев и камней. В её корзинке — целая кладезь трав, птичьи черепа, заговорённые камни, разрисованные ведьмиными символами. Канан наблюдает за ней, крутит в руках бамбуковый зонтик. Прислушивается: море впереди тихо шелестит, ветер доносит крики чаек и свежесть бриза. От нетерпения переступает с ноги на ногу: хочется уже пробежаться по берегу и почувствовать голой кожей забытую прохладу и плеск озорной волны... Мари наконец подаёт голос, оборачиваясь: — Последние! Канан мягко прыскает, тянется и стирает с чужого лица зеленоватый след от травяного сока. Мари самую малость краснеет, совершенно очаровательно, фыркает, сдувая выбившуюся прядку, но через миг льнёт к прикосновению, чуть опустив ресницы. Бубенцы на её остроконечной шляпе тихонько позвякивают, и Канан любуется этой удивительной ведьмой, смотрит ласково, с трепетом, как на величайшее сокровище... Нет, Мари и есть её величайшее сокровище. — Идём? — Мари плавно прижимает ладонью руку Канан к своей щеке крепче, а потом перехватывает и переплетает пальцы. — Идём, — кивает Канан. И Мари тянет её за собой — они бегут сквозь редкий подлесок, пронизанный солнечным светом, навстречу морской бирюзе, и через некоторое время спускаются по заросшему высоким сухостоем пригорку к широкой полосе желтоватого песка. Канан ставит зонтик и садится рядом с ним. Небо клубится серым и розовым, море зовуще швыряет клочья сизой пены на скалы, но сначала следует снять повязки. Мари склоняется к ней с безмолвной тревогой, еле ощутимыми касаниями поглаживает запястье, скрытое под бинтами. Канан качает головой, шепчет: — Наберёшь для меня ракушек, драгоценная? У Мари дёргаются и начинают дрожать губы, но она пониже натягивает шляпу и уносится прочь. Канан видит, как белым парусом взметается её платье. Выдыхает и неспешно приступает к открытию старых ожогов и шрамов. Но... под повязками кожа — обычная, бледная, с почти незаметными каёмками и росчерками, оставшимися от уродливых стянутых пятен и рубцов. Канан хочется кричать — всё получилось, всё вышло как не зря лучше!.. Она сбрасывает сандалии, мчится к хрупкой девичьей фигурке, ждущей у самой кромки воды, и обнимает со спины. Мари наклоняет голову, касается запястья уже лёгким поцелуем и изворачивается, чтобы легко повалить Канан на песок и снова нащупать её ладони своими. Канан широко улыбается — красивая, дикая, словно вышедшая из морских глубин богиня, и даже чёрная повязка, скрывающая отсутствующий глаз, единственное, что излечить было невозможно, не портит её, наоборот — придаёт особого шарма, который всплёскивает в груди медовой влюблённостью. Мари всхлипывает, и горячие слёзы неудержимо вскипают в уголках глаз. Волна вдруг захлёстывает их обеих, усеивает брызгами одежду, растаскивает влажной паутиной волосы Канан по земле, которая, чуть помедлив, выдыхает: — Не плачь. Улыбайся, любовь моя. А потом притягивает Мари к себе и сцеловывает соль с её губ. Мари краснеет снова — пунцовеет ярче, чем лепестки роз, ещё более очаровательно, чем до этого — и прячет пылающее лицо у Канан на груди. Канан стискивает ладонями в ответ её плечи, с упоением ощущая, как за рёбрами наливается сладкой смелостью то выстраданное, и потому долгожданное, счастье.