Звёзды

Скаллу нравятся звёзды. В ясные ночи он забирается на крышу и сидит там до последней звезды, упоённо разглядывая небесную гладь. Нормальные люди, конечно, по ночам спят. Но Скалл никогда не претендовал на титул «нормального». Для него ночь — время для странных мыслей, бархатного купола небес над головой и лечения нервов красотами мира. Скалл любит итальянские ночи: тёплые, мягкие, с неизменным привкусом спелой вишни и скользким шёлком темноты. Но больше он ценит ночи за мириады звёзд. О, звёзды, льдистые грани далёких огней… Чуть прислушаешься: хрусталём звенят, переговариваются. Плетёными узорами по небу, сотнями тропинок в неизвестность, световой песней — раскинулись, разошлись, мозаичными сетями обхватили мир. Скалл любит звёзды. И пусть Верде твердит занудно, что они лишь газовые шары, излучающие свет, Скалл верит: не бездушные куски материи, живые. Звёзды живые. Иначе почему они так похожи на людей, а люди — на них? Взять хотя бы того же Верде: он словно человеческая версия Канопуса! Реборн, конечно, Сириус: самый яркий на небе — самый лучший киллер. Фонг — Ахернар: такой же постоянный и надёжный. Колонелло — Вега, а Лар подойдёт Спика (хотя, возможно, Спику они делят на двоих; Скалл не уверен). Вайпер — постоянно колеблющаяся Мира. Луче — Солнце: вроде дарующее жизнь, но жаркое и смертельное, если подойти чересчур близко. Себя Скалл скромно ассоциирует с Бетельгейзе: такой же изменчивый и не очень-то стабильный, готовый самоуничтожиться, ярко вспыхнув, и скрывающийся за Реборном, как Бетельгейзе летом за Солнцем. Скалл любит звёзды, прекрасные в своей далёкости, незабвенно верные-вечные. Он любит дробящиеся звоном кристальных колоколов сказки, мягкое сияние, тихий шёпот и неземную мудрость. Ах, сколько рассыпано звёзд по небу: жемчугом, бисером, разноцветным кружевом по чёрному бархату, тысячами огней чужих маяков. Сколько их — искристых, морозных, пылающих, насмешливых и снисходительных… Скалл любит их всех. Скалл любит звёзды, но не любит собирать их в созвездия: как сложить из осколков разных миров единый путь, как из россыпи драгоценных камней сковать серебряный нож, из часовых деталей собрать мотоцикл? Неправильно, странно, фальшиво — так по-человечески. Люди-звёзды, звёзды-люди — неправильно, запретно сводить их вместе, таких разных. Рушится равновесие, рвётся гармоничное полотно.Скалл не знает, почему думает об этом: на самом деле, он бесконечно далёк от философии, астрономии и физики. Но ведь бьётся в голове, не уходит; до тошноты романтично и пафосно звучит, словно он один из героев тех романчиков, что иногда читает Луче. Слишком уникальные. Не смогут они подстроиться под друг друга, не образуют цельный механизм — бисер не шестерни, подшипники и фары, не подгонишь готовую стеклянную крошку под нужный облик. …Но когда он слышит недовольный голос Лар, призывающей его прекратить ночные бдения и вернуться в дом, угрозы Реборна и Колонелло скинуть его к чёрту с крыши, если сейчас же не пойдёт спать («У тебя завтра гонка, сам же говорил, шестёрка!»; «Только попробуй проиграть: я на тебя пять тысяч поставил, кора!»), вежливое «Скалл, медитации — это полезно, я понимаю твою тягу к самосовершенствованию, но, пожалуйста, спускайся: мы беспокоимся, ты уже неделю практически не спишь. Будет не очень хорошо, если вдруг заснёшь во время какого-нибудь опасного события» от Фонга, мягкое, но непреклонное «Скалл, время отдыхать» Луче и крайне неодобрительное «Если Колонелло потеряет мои пять тысяч из-за твоего проигрыша, отрабатывать будешь долго» Вайпера, нелепое знание становится ложью. Потому что люди совсем не звёзды, хотя и похожи: сойдутся, сотрутся, сплетутся в гармоничный узор. Потому что собираются всё же звёзды в единое небесное полотно, созвездия, группы. Потому что Скалл — всего лишь глупый мальчишка, любящий свою странную Семью, а вовсе не высокомерная Бетельгейзе.