Вовсе не Адам Грофф

      Эрик притормаживает у дома Гроффов каждый день, когда проезжает мимо. Не останавливается, нет — больше нет, — только снижает скорость, чтобы кинуть взгляд на парковку. На окна. Он делает это после того, как Адам уезжает, и после того, как у них с Анваром начинаются сумбурные, никому не нужные отношения, и после того, как они заканчиваются — тоже. Должны же его отпустить хотя бы на рождество.       Правда?..       Он часто вспоминает подсобку за актовым залом: тусклый свет, пыль на полу, их смешавшиеся запахи — два альфы-подростка, дикий, терпкий коктейль, — Адамовы безумные глаза и такую же безумную нежность. Как он стонал, стоило зарыться пальцами в его волосы, и как Эрика прострелило мыслью — каково это, трахать его и держать за волосы. Как приходил в себя, уперевшись лбом Эрику в плечо и осторожно гладя его по спине — невесомо, самыми кончиками пальцев, так же, как до этого целовал шею — едва касаясь.       Хорошо, что они все-таки добрались до окна и проветрили. Еще лучше, что мистер Хендрикс — бета.       Когда выпадает снег, велосипед приходится оставить дома: после школы, когда он подтает, станет слишком скользко. Эрик все равно идет медленнее, когда по правую руку оказывается дом Гроффов — такой же неприветливый, как обычно. Только рождественский венок на двери висит.       Когда ему под ноги прилетает увесистый камень, Эрик думает, что не зря не взял велик. Эта хрень ему бы все спицы переломала.       Адам стоит на другой стороне улицы, сжав руки в кулаки, и почти не дышит.       Эрик не знает, почему переходит дорогу и встает рядом — у него как будто просто нет выбора.       Адам изменился. Появилась военная выправка, голова пострижена почти под ноль, заживает разбитая нижняя губа — но Эрик смотрит ему в лицо и понимает: ни черта он не изменился. Разве что чуть-чуть.       — Я надеюсь, ты не пытался попасть в меня, — фыркает Эрик, и Адам отрывисто качает головой. — Хорошо.       Адам смотрит на него, смотрит почти неприлично долго, и цепляет за карман, тянет за угол, медленно отступая назад, не отрывая глаз от его лица, и Эрик почему-то идет. Встает вместе с ним между облетевших кустов. Адам мнется, не зная, куда деть руки, смотрит то на Эрика, то мимо, так, как будто очень старается его не разглядывать, но не может не.       — Тебе идут короткие волосы, — улыбается Эрик, и Адам набирает воздуха в грудь, нервно дергает головой, как бы обозначая Эрика целиком, и сдувается. Эрик не выдерживает — встает на носочки и целует его в нос. Смеется над тем, какое ошарашенное у Адама становится от этого лицо, и лезет в рюкзак за салфетками — у него на носу теперь отпечаток его помады. — Давай, это несложно. Повторяй за мной: тебе идет…       — Все, — хрипло выдыхает Адам, и Эрик, пристально глянув на него, хмыкает и все-таки стирает помаду с губ полностью.       Адам не говорит больше ничего — только цепляет за запястья и наклоняет голову. Эрик позволяет ему взять себя за руку — левую, правая ему нужна, чтобы вспахать ежик волос у него на затылке. Адам реагирует на это мгновенно: стонет беспомощно в поцелуй, обмякает плечами, и Эрик царапает его затылок, гладит за ухом, пока Адам осторожно обнимает его за пояс свободной рукой и дрожит: он явно все еще чувствует себя не в своей тарелке. А еще ему явно холодно, потому что он, вообще-то, без куртки, в одном свитере, а это при том, что он даже в сентябре ходил в майке, толстовке, джинсовке и куртке сверху — мерзлявый, как черт.       Вот черт.       — Тебе надо внутрь, — замечает Эрик с досадой, отстраняясь, и Адам вдруг решительно сжимает его руку. Кивает назад, на свою улицу.       — Пойдем.       И Эрик идет.       Адам явно колеблется, прежде чем запереть дверь — как будто делает это впервые, и Эрик думает, что, наверное, и правда — при его-то отце.       Он при своем-то запирался всего пару раз, и то только ночью, так, на всякий случай. Чтобы утром не было, как у Отиса: «Ой, это не ванная».       Адам наклоняется и целует его в шею, губы у него холодные, дыхание — горячее, и Эрик тянет его на себя, откидывается на кровать, шепчет:       — Сейчас мы тебя согреем.       Адам издает какой-то жалобно-задушенный звук и тянет куртку с его плеч, забирается под джемпер согревающимися пальцами, и Эрик улыбается: его запах становится сильнее, бьет в нос так дико, будоражаще, что голова кружится.       Он опрокидывает Адама на спину, садится между его разведенных ног, помогает стащить с него штаны: тот какой-то сосредоточенный, медленный, и Эрик наклоняется к его уху, чтобы лизнуть мочку и шепнуть:       — У тебя есть кондомы и смазка?       Адам хлопает глазами бессмысленно пару раз, прежде чем шумно втянуть воздух носом, тряхнуть головой и высунуть из-под Эрика руку. Дергает ящик тумбочки.       — Если в моей комнате никто не рылся, после того, как меня… — негромко говорит он, на лице зло играют желваки, и Эрик кладет указательный палец ему на губы, коротко целует:       — Тш-ш.       Если кто-то и рылся, то из ящика ничего не забрал: в тумбочке действительно лежит серебристая лента презервативов и полуиспользованный тюбик.       Эрик выпрямляется, придирчиво изучает состав и срок годности.       — До января. Повезло, — комментирует он, и Адам отзывается:       — Это осталось от…       — Я не хочу этого знать, — перебивает его Эрик и ныряет вниз. Адам ахает, когда он проводит по его члену языком первый раз, и вздрагивает, когда скользит пальцами дальше, за яйца. Эрик приподнимает голову, говорит медленно, чтобы дошло: — Я не сделаю с тобой ничего, чего ты сам не захочешь. Расслабься.       Адам в ответ только протягивает к нему руку и гладит за ухом.       Он ровно такой же, какой был тогда в подсобке, но всегда ли он теперь такой или только пока не кончит, Эрику еще предстоит выяснить.       Адам подается бедрами под язык и пальцы — пока только гладящие, массирующие, ласкающие, — и Эрик думает, что пора. И скользит языком вниз.       Адам хватает воздух ртом и стискивает одеяло в кулаках, а Эрик дышит носом, глубоко, сильно, и пытается не сойти с ума: от его запаха, текстуры кожи, от того, какой он честный в своих реакциях. Отстраняется слегка — Адам снова издает этот жалобный недозвук — и коротко целует его в бедро:       — Мне нужно, чтобы ты мне помог. Расслабься.       Адам смотрит на него нечитаемо, пока Эрик греет смазку в пальцах, и тянет на себя за шею, чтобы поцеловать — Эрик ловит ртом его сбивающееся дыхание, когда проталкивает внутрь палец. Потом еще один. Стонет сам, когда Адам напрягается — и подается бедрами к руке, насаживаясь.       — Перевернись, — приказывает Эрик и сам пугается того, как звучит — низко и властно, — но Адам слушается беспрекословно: задерживает дыхание, соскальзывая с пальцев, и перекатывается на живот. Вздрагивает, когда член Эрика ложится ему между ягодиц, и плавится так откровенно, когда тот целует ему плечи, чтобы успокоить, что Эрика ведет.       Схватить Адама за волосы не выходит — слишком короткие, и в любом случае без разрешения это делать не стоит, — но на то, как пальцы Эрика вспахивают его затылок, он все еще реагирует безотказно: стонет, подставляясь, и поднимает бедра.       Эрик кусает его плечи и шею и чуть не падает с Адама, когда понимает, что хочет его пометить: настолько это желание всепоглощающее и неожиданное. Ставит ему засос под лопаткой, чтобы хоть как-то прийти в себя. Адам дрожит под ним едва заметно — и крупно и нервно вздрагивает, когда кто-то дергает снаружи дверную ручку. Эрик замедляется — но не останавливается — и наклоняется, чтобы поцеловать его между лопаток, гладит по руке, целует за ухом — Адам подставляется, он вообще ужасно отзывчивый, но реагирует как будто в полусне. Тискает одеяло, сжав зубы и глядя вникуда.       В дверь барабанят, голосом Гроффа можно глушить батальоны солдат, когда он велит:       — Адам, открой немедленно! — И Адам вздрагивает снова, но молчит. Эрик выпрямляется, чтобы не кричать ему в ухо — угол меняется, и Адам от неожиданности стонет едва слышно, жмурясь, — и твердо говорит:       — Оставьте нас в покое на пару часов, пожалуйста.       За дверью воцаряется потрясенная тишина, и Эрик качает головой: Грофф альфа. Он должен был почуять, что происходит, едва переступив порог дома, но нет, не поверил, решил убедиться, попортить им настроение. Не дождется.       — Все хорошо, — шепчет он, снова наклоняясь к Адаму, двигается медленно, мягко, жмурится от стекающего по виску пота, и тот согласно кивает. Откидывает голову, чтобы потереться затылком о его плечо, и Эрик смеется, снова запуская руку в его волосы — они такие же густые и мягкие, и зарываться в них пальцами так же приятно.       Он кончает первым. Переворачивает Адама — мягкого, дрожащего, уже на грани — на спину, склоняется над ним, чтобы довести до разрядки — тот вскидывает бедра, выкручивает одеяло в кулаках, закидывает голову. Утыкается лбом в его плечо, когда Эрик ложится рядом на живот. Мягко гладит его спину.       Эрик только улыбается.       Он наконец-то чувствует себя на своем месте. Так не было ни с Анваром, ни, тем более, с тем парнем прошлым летом. Просто — не было.       — Я должен сказать «извини»? — бурчит Адам ему в плечо, его рука на спине тревожно замедляется, прикосновения становятся практически неощутимыми. Эрик прикрывает глаза.       — Как ты думаешь?       Адам вздыхает.       — Извини? — бормочет он на грани слышимости, и Эрик улыбается. Изворачивается, чтобы ласково потрепать его по голове:       — Придурок. — Адам снова вздыхает и подкатывается к нему ближе, прижимаясь. Эрик вздергивает брови, чувствуя бедром, что у него опять стоит. — Ого.       Адам пожимает плечами.       — Если ты хочешь меня на своем члене, тебе придется мне помочь, — сообщает ему Эрик и закатывает глаза, когда Адам непонимающе хмурится: — С растяжкой.       У Адама что-то случается с лицом, и Эрик хмыкает: это какая-то тотальная растерянность, замешанная со страхом и чем-то еще, но отвращения в этом выражении нет, а значит, остальное неважно. Это понятно: Адаму просто нужно время. Он и так оказался готов на то, чего Эрик от него не ожидал.       — Если ты не готов, все нормально. Можем просто заняться фроттажем, — Адам снова смотрит с непониманием, и Эрик уже готов скомандовать ему перевернуться, чтобы сесть на него верхом, но тут ему в голову приходит идея получше: — Иди ко мне.       Адам перекидывает через него ногу — он не стал шире или мощнее, скорее, суше, и теперь мышцы выделяются отчетливее, — трется лицом о щеку, и Эрик кладет руки ему на талию, начиная двигаться.       Когда ритм нарастает и им обоим становится жарче, он ведет ладонями ниже и скользит пальцами в еще растянутый вход — Адама чуть не подбрасывает, он задыхается на мгновение, подает бедрами сначала вперед, от пальцев, потом, так же резко — назад, насаживаясь. Упирается лбом Эрику в ключицу, дышит тяжелее, и тот гладит его по голове чистой рукой, безотчетно пытается сгрести в кулак слишком короткие волосы.       Это не так просто, как кажется, но в этот раз он умудряется пропустить Адама вперед: тот додрачивает ему мокрым от собственной спермы кулаком, спрятав лицо в шее.       — Пойдем погуляем или поваляемся? — спрашивает Эрик лениво, лежа с ним голова к голове, и Адам кидает взгляд на все еще запертую дверь; лицо у него становится напряженным.       — Холодно, — коротко отвечает он, и Эрик не спорит. Тому требуется еще несколько минут на то, чтобы снова расслабиться, и Эрик впервые искренне его жалеет. Адам тянет руку к шее, задумчиво щупает укус на плече — Эрик хочет спросить, не больно ли, но не успевает, потому что Адам спрашивает первый: — Ты хотел меня пометить?       — Хотел, — признается Эрик. Тот кивает, будто принял это к сведению.       — Но не стал.       — Не стал. — Он снова кивает. Переводит на Эрика глаза. Моргает.       — Почему?       Эрик поднимается на локтях и смотрит на него сверху вниз:       — Может, потому что мы трахаемся второй раз в жизни? И я все еще понятия не имею, что все это значит? Или потому что я тебя не спрашивал? Или потому что тебе, вообще-то, потом возвращаться в военную академию, а там вряд ли очень любят меченых альф? Не думал об этом?       Адам смотрит на него пару секунд, резко отводит глаза, снова смотрит. Поджимает губы, насупившись:       — Не думал.       — Хорошо, что я за нас двоих подумал, — закатывает глаза Эрик и снова укладывается рядом, плечом к плечу. Адам скользит пальцами по одеялу, медленно подбираясь к его руке — как тогда, в классе. Эрик поворачивает руку ладонью вверх, и Адам замирает на мгновение, прежде чем стиснуть его пальцы в своих. Эрик безотчетно гладит его руку: — Как там вообще?       Уголки рта Адама, и без того опущенные, становятся еще ниже — Эрик неожиданно думает о том, что ни разу не видел, как он улыбается по-настоящему.       — Херово, — коротко отвечает Адам. Эрик кивает: не убавить, ни прибавить. Мог бы и не спрашивать, действительно.       — Вас там учат хоть? — спрашивает он безнадежно, и Адам мрачнеет сильнее, но руку не отнимает, и Эрик решается продолжить: — Ты в колледж будешь поступать? Или так и будешь…       Адам тяжело вздыхает.       — Не знаю. Я в школе-то… не то что тут. — Он молчит какое-то время, решительно поворачивается к Эрику: — Слушай. Вы же наверняка проходили всю эту дрянь. Можешь мне что-нибудь объяснить?       Эрик моргает изумленно, медленно кивает:       — Хорошо.       Адам смотрит на него в упор, коротко просит:       — Останься.       И Эрик не может не улыбнуться ему:       — Хорошо.       В следующий раз Адам приезжает уже летом, и то всего на пару недель. Он впервые называет Эрика по имени и молча пишет ему телефон на бумажке. Берет его номер.       Ему нельзя пользоваться телефоном все время, объясняет Адам, но есть час досуга с четырех до пяти, в это время можно говорить — и в первый момент Эрик не верит, что у них это получится — говорить час в день, еще и держать на этом какие-никакие, но отношения. А потом Адам тыкается ему в висок, трется щекой и подставляет шею. И говорит:       — Давай.       И у Эрика вылетает из головы решительно все.       — Ты серьезно? — выдавливает он наконец, и Адам удобнее устраивается у него на коленях:       — Ага. Можно потом, но давай.       — А как же… — «твой отец», хочет сказать Эрик и не говорит. Адам стреляет в него глазами:       — Военка? Похер вообще.       «Твой отец!» — снова не говорит Эрик.       — Может, перед отъездом тогда? — находится он, и Адам задумывается. Решительно мотает головой:       — Заживать будет плохо скорее всего. Не хочу там.       Эрик не понимает, все равно ли ему или он правда об этом не подумал, но не спрашивает: только бережно целует в шею.       Заживает действительно плохо, но Адаму, кажется, все равно: они почти ругаются, когда он в очередной раз безотчетно тянется почесаться и сдирает только что наклеенный пластырь, но в какой-то момент Адам застывает, будто вспомнил о чем-то, и молча бодает Эрика лбом в плечо — и Эрик больше не может на него злиться. Протягивает ему свежий пластырь — сам клеить он уже порядком задолбался — но Адам только отмахивается и лепит на место старый, придвигая к себе химию: она, как выяснилось, дается ему лучше всего, и, учитывая фатальный недостаток времени, они занимаются только ей. В процессе можно валяться друг на друге, и в перспективе это дает возможность видеться чаще раза в полгода, так что Эрику совсем не жалко времени.       А его катастрофически не хватает.       Отис смотрит на него глазами «ты-рехнулся-или-шутишь» долгие семь секунд — Эрик считает — прежде чем собраться с мыслями и спросить:       — Ладно, допустим, но как?       И Эрик сам бы хотел знать ответ на этот вопрос.       Как они умудряются?       Адам от него практически не отходит все свои каникулы; Эрику приходится объяснить отцу, что у него кто-то есть, потому что псевдоночевать у Отиса целых две недели все-таки нереально. Возможно, этим объясняется то, что Грофф так и не устраивает Адаму разборки за метку: он вообще старается при Эрике с сыном не разговаривать. С Эриком, впрочем, тоже.       Эрик впервые задумывается о том, относился ли к Адаму по-человечески хоть кто-то, кроме него самого.       На вопрос «погуляем или поваляемся» Адам теперь отвечает «жарко». И все еще напряженно смотрит на дверь.       В следующие рождественские каникулы Эрик ждет Адама около дома Гроффов, игнорируя взгляды обоих родителей и приехавшей на праздники старшей сестры. Эрик лучше многих знает, что такое быть белой вороной в семье — единственный парень, не считая отца, единственный альфа, считая отца, и при этом вот такой — и считает, что, раз он может Адаму это облегчить, то так и сделает.       Телефон пиликает.       «тебя когда ждать»       Эрик улыбается.       «Это тебя когда ждать? Я замерз уже»       «иди в дом»       «стоп»       «что»       Адам выскакивает из машины, кажется, даже раньше, чем она полностью останавливается, делает несколько стремительных шагов и встает перед Эриком, как вкопанный. На брови у него еще не побелевший толком шрам, он раздался в плечах, в форме это хорошо видно, а сама форма сидит на нем так, что Эрик хочет его прямо здесь и сейчас.       Дернуть его на себя за воротник и поцеловать, обнимая голову, тоже оказывается преступно хорошо. Адам как будто просыпается: обхватывает обеими руками, улыбаясь в поцелуй, и Эрик отстраняется, просто чтобы на это посмотреть. Не показалось: правда улыбается.       — Адам! — зовут от дверей, и улыбка исчезает, а руки с пояса — нет; Адам как будто крепче притягивает Эрика к себе, с вызовом вздернув подбородок и глядя на отца в упор. Тот оглядывает его с головы до ног. Показывает на бровь: — Во что ты ввязался?       «И тебе привет», — думает Эрик, накрывая руки Адама у себя на поясе. Тот кидает на него быстрый взгляд, перебирает пальцами по животу — я заметил, спасибо тебе, — и снова смотрит на отца.       — Побили, — спокойно говорит он, успокаивающе — кажется, впервые он успокаивает Эрика, а не наоборот — гладит его по руке. — Дал сдачи. Признано самообороной, нарушением не считается, уже зажило все. Я могу в дом войти?       — Будь любезен, — поджимает губы Грофф и, развернувшись, уходит внутрь. Адам пожимает плечами и зарывается носом Эрику в волосы.       — Я скучал, — тихо признается он, и Эрик тянет его в дом.       Адам переодевается, и Эрик ловит его без рубашки, подтягивает к себе за руку, чтобы посмотреть на метку в основании шеи; отпечаток зубов маленький и белый, на бледном Адаме его практически не видно.       — Из-за нее, да? — Адам смотрит вопросительно, и Эрик морщится: — Побили.       — А. — Адам дергает уголками губ. Жмет плечом. — Ну почти. Ее-то не видно стало, как зажила, но я ж теперь тобой пахну. Пацаны учуяли, ну и все.       Эрик тяжело вздыхает, притягивая его ближе к себе:       — Говорил же.       — Да, — Адам нехорошо ухмыляется, — но я их больше отпинал, чем они меня.       Эрик качает головой и улыбается:       — Герой.       И Адам улыбается ему в ответ.       И сам предлагает пойти погулять.       Мимо Гроффов они проходят почти демонстративно, Адам открывает Эрику дверь, ловит, когда они оказываются на улице, и вжимается лицом в затылок. Шумно втягивает воздух носом. Да, думает Эрик, я тоже скучал, Господи, очень. Сильно.       Адам не берет его за руку, пока они медленно идут по припорошенным белым улицам, но прижимает ладонь к ладони тыльной стороной, цепляет пальцами пальцы. Эрик не настаивает. Это не так уж важно, в конце-то концов, сейчас у него есть другое дело.       Дело откладывается на неопределенный срок, когда Адам начинает зажимать его у каждого столба.       — Слушай, — улыбается Эрик; губам одновременно тепло и холодно после поцелуев. Адам вскидывает на него глаза. — Мне нужно познакомить с тобой отца. Летом он мне это спустил, но рождество все-таки… Он хотя бы хочет знать, с кем я его проведу.       Адам только кивает отрывисто и все-таки тянется взять его за руку.       — Пап, это Адам, — говорит Эрик. Адам переступает с ноги на ногу и протягивает руку.       — Адам, — повторяет отец с полувопросительной интонацией, но на рукопожатие отвечает. Эрик неловко жмет плечами. — Как вы… познакомились?       Эрик улыбается: отцу все еще сложно даются такие вопросы.       — В школе, — отвечает Адам, пряча руки в карманы, и лицо отца становится еще напряженней:       — Прости, ты же не… Ты же не Адам Грофф? — Адам молчит пару секунд, и отец выпрямляется: — Нет, конечно нет, извини меня…       — Грофф, — подтверждает вдруг Адам. Снова переступает с ноги на ногу, неловко отводит глаза, опять вскидывает, смотрит упрямо: — Был придурок. Исправился. Я извинился. — Он быстро скашивает глаза на Эрика, будто ища поддержки, и тот с готовностью подтверждает:       — Извинился. — Отец хмыкает. Адам делает осторожный шаг вбок, к Эрику, и тянется, чтобы задеть пальцы пальцами. Эрик помогает ему сцепить руки.       — Я ему не нравлюсь, — вдруг говорит Адам, когда они уже почти подходят к дому Гроффов. Эрик смеется:       — Дай ему немного времени: до сегодняшнего дня он думал, что Адам Грофф — это тот парень, который отбирал у меня деньги и обеды и закидал нашу машину собачьим говном.       Адам отворачивается и низко опускает голову; кажется, ему все-таки стыдно. Эрик хмыкает и обнимает его, запустив руки под расстегнутую куртку и зарывшись лицом в обтянутое свитером плечо. Глубоко вдыхает. Адам пахнет, как безопасность, и тем удивительнее, что этот запах кажется родным, учитывая, сколько времени они проводят вместе и насколько не в безопасности Эрик находится всю свою жизнь просто из-за того, кто он есть.       — На самом деле тот парень — вовсе не Адам Грофф, — негромко замечает Эрик, и Адам обнимает его крепче. Прижимается щекой к волосам. От этого, от того, какой он теплый, от его запаха Эрику срочно хочется какой-то рождественской мишуры — плед, какао, омела, хоть два из трех, ну пожалуйста, — и проспать двенадцать часов минимум.       Он старается, но все-таки вырубается у Адама на плече.       И просыпается от приглушенной ругани на первом этаже.       Эрик первым делом подрывается с кровати, хватает дверную ручку и только тогда думает: нет. Ты сейчас там не нужен. Дай им разобраться.       Адам громко топает, поднимаясь по лестнице, но дверь открывает почти неслышно; встает на пороге, глядя на Эрика.       — Слышал? — хмыкает он, кивая себе за спину. Эрик двигается на кровати, давая ему место, и Адам плюхается рядом, устало откидывает голову ему на плечо.       — Не слушал, — отвечает Эрик, и тот коротко поджимает губы. Вздыхает.       — Ну, по итогам мне нужна стипендия. И общага. — Адам наклоняет голову, чешет ухо плечом. Бормочет: — Общагу лучше прямо сейчас.       — Настолько плохо? — тихо уточняет Эрик, находит его руку; Адам, обычно отзывчивый, не реагирует на прикосновение, и он убирает ладонь.       — Настолько не хочу здесь находиться. — Он молчит какое-то время, потом садится прямо; смотрит на Эрика в упор, задумчиво щурясь, и выдает наконец: — Что ты здесь делаешь?       Эрик давится воздухом.       — Ты сейчас серьезно? — неловко улыбается он, не зная, как на это реагировать. Адам жмет плечом.       — Мне говорили, что я супер, всего один раз, и то это был твой странный друг, а закончилось тем, что меня упекли в военное училище, — сообщает он и склоняет голову к плечу: — Для всех остальных я в основном разочарование, незрелый, неуправляемый, стыдный, неудачник — это, кстати, ты сказал.       — Когда? — хмурится Эрик, и Адам склоняет голову к другому плечу:       — После вечеринки у Эйми. Ты стал задвигать, что мы с тобой похожи, два никому не нужных неудачника… и что-то еще, но на этом месте ты сблевал в кусты.       Эрик закрывает лицо руками; качает головой:       — Прости, я, видимо, был очень пьян, даже не помню. — Адам только руками разводит, мол, зато я помню.       — Ну да, — механически кивает он. — Но почему?       — Пьян? — хмурится Эрик.       — Здесь.       Эрик сцепляет руки на коленях, смотрит в потолок.       — Не знаю, — растерянно говорит он, поднимает ладонь, чувствуя, как Адам напрягся: — Нет, дай договорить, я… Мне хорошо с тобой. Спокойно.       — Как понять? — хмурится Адам. — Я рожу начистить могу?       — Нет, — морщится Эрик, и Адам вздергивает подбородок:       — Могу, — упрямо говорит он, и Эрик смеется; машинально протягивает руку, чтобы потрепать его по волосам. Адам по привычке льнет было к ладони, но застывает на середине движения.       — Я не сомневаюсь. Я не об этом. С тобой… просто у меня чувство, что, пока ты рядом, ничего не может случиться. Что все так, как должно быть, и что я — тот, кем должен быть. Просто я, не кто-то другой. И потому что ты мне нравишься. — Эрик поднимает на него глаза, улыбается: — Сильно.       Адам моргает, глядя на него пристально, потом отводит глаза, явно о чем-то задумавшись; Эрик не мешает ему, и в итоге Адам с тяжелым вздохом укладывает голову ему на колени.       — Почему все должно быть так сложно, — хмуро жалуется он, и Эрик смеется, гладя его по волосам. Адам с кислой миной утыкается лбом ему в ладонь.       — Все на самом деле очень просто, — хмыкает Эрик. — И тогда встречный вопрос: что ты здесь делаешь?       Адам коротко жмет плечом.       — Без тебя херово, — лаконично сообщает он, и Эрик наклоняется, чтобы поцеловать его в висок. Тот дергает уголком рта: — А вот че я здесь делаю, я не знаю, потому что я в гробу видал их всех.       Эрику требуется несколько секунд, чтобы оценить ситуацию.       — Ну так-то у меня тоже есть своя комната, — осторожно говорит он; Адам открывает один глаз, чтобы посмотреть на него. — Но там сложнее трахаться: у меня сестры со всех сторон и родители опять же…       — Похер, — решительно отвечает Адам и садится прямо. — Лучше не трахаться вообще, чем так жить. Пойдем?       Отец не слишком доволен, но это его нормальное состояние, и Эрик запрещает себе чувствовать себя плохо по этому поводу. Адам долго изучает Иисуса у него над кроватью, но ничего не говорит. И утыкается Эрику лбом между лопаток.       Они видятся чаще — это большой плюс.       Адам устает; ему приходится с нуля вырабатывать привычку пахать, чтобы не слететь со стипендии, но, кажется, перспектива военной академии — отличный мотиватор. У него, правда, осталась манера от растерянности пугать людей: в частности, Эрик уже несколько раз оказывался в ситуации, когда при знакомстве с ним люди тянули носом, на их лицах отражалось понимание, и Адам мгновенно сгребал Эрика за талию и делал характерно угрожающую рожу.       — Грофф, всем и так по запаху очевидно, что это твой мужик, успокойся, — засмеялась однажды его однокурсница.       — Я спокоен, — огрызнулся Адам, но Эрика все-таки отпустил. Плечом к плечу, правда, остался стоять, как примагниченный, но не то чтобы Эрик когда-либо был против.       Впрочем, когда другой однокурсник Адама, потянув носом, делает только еще более озадаченное лицо и спрашивает, почему от Эрика не тянет Адамом, тот и сам думает: а, собственно, почему?       — Почему ты меня не пометил? — спрашивает он Адама позже, и тот тут же отбивается:       — Ты не просил!       Эрик смеется.       — Это не претензия, — успокаивающе говорит он, и Адам недовольно выдыхает. Эрик зарывается ему в волосы одной рукой, гладит по шее второй — его собственную метку сложно разглядеть, но можно нащупать, и это придает ей какой-то особый налет интимности; хотя что, казалось бы, может быть более интимным.       Адам подставляется под руку — у него отросли волосы, теперь в них можно зарыться пальцами, — и прикрывает глаза.       — А надо? — спрашивает он негромко, подтаяв, расслабившись от прикосновений, трется лбом о висок, и Эрик неожиданно понимает: определенно. Подтверждение того, что Адам нужен ему до зубовной боли, уже третий год красуется у Адама на шее, а вот обратное… не то чтобы имеет вещдоки.       И не то чтобы Эрик сомневался, он просто… просто…       Додумать не выходит: Адам осторожно очерчивает изгиб его шеи, там, где она переходит в плечо, кончиком пальца, замечает:       — Будет выделяться, когда побелеет. Красиво. — Ведет по шее Эрика носом, щекочет ресницами, и вдруг добавляет: — Это вроде обручального кольца. Тоже в какой-то степени круглая фигня.       Эрик молча улыбается, обнимая его за голову.       — Насколько сильно по шкале от одного до «я оторву тебе руку и засуну в зад» ты меня возненавидишь, если я потяну тебя за волосы? — сбивчиво спрашивает Эрик, скользя ладонями по его горячим бокам. Стискивает ягодицы. Адам смотрит на него через плечо этими своими невозможными, нечитаемо темными глазами, и говорит слишком задумчиво для человека, который только что нетерпеливо вскидывал бедра, прося — требуя — продолжения:       — Давай проверим. Найдешь руку в заднице — не прокатило.       Эрик смеется ему в загривок.       Когда он сжимает руку в кулак у Адама на затылке, оттягивая голову назад, тот, обычно очень тихий, кончает с долгим гортанным то ли стоном, то ли скулежом.       У Адама горят кончики ушей, когда он переворачивает Эрика на спину и сгребает тюбик смазки. Сосредоточенно греет в пальцах — Эрик сам всегда так делает, от одного этого в животе все скручивается, а в коленях гуляет возбужденная щекотка, хотя это уже второй заход, — и он не удерживается:       — О Боже, тебе все-таки не понравилось. — Эрик чувствует себя ужасно глупо, говоря это, но Адам впервые за, страшно подумать, два с половиной года, что они встречаются, собирается его растягивать. Это заставляет смешиваться у него в груди колкое, нервное предвкушение, как когда стоишь в очереди на американские горки и знаешь, что следующий запуск — твой, и безграничную, затапливающую нежность. И, как выясняется, отрубает способность к самоцензуре.       Адам замирает. Хмурится.       — Что именно мне не понравилось? — уточняет он, набычившись, и Эрик закрывает лицо руками, не веря, что говорит это:       — Ну, я сейчас найду руку в заднице. По шкале от одного до руки — очень плохо.       Адам немо пялится на него несколько бесконечно долгих секунд — Эрик успевает себя убить, закопать в землю, откопать, пожалеть и смириться с содеянным — и вдруг ржет. Утыкается лбом в его колено.       — Мне понравилось, — честно признается он, отнимая голову от колена и ставя на него подбородок. И проталкивает в Эрика палец.       — Ты этого не сделал, — бормочет Эрик, хмурясь, и Адам поднимает голову от его плеча. Хмурится в ответ, приподнявшись на локте:       — Не сделал что?       — Не пометил меня, — растерянно поясняет Эрик, трогает шею — это бесполезно, метка — не то, что можно проморгать даже за очень хорошим сексом.       — Я и не собирался, — хмурится Адам еще сильнее. Эрик открывает было рот — и закрывает, решив, что, если они менялись позициями не ради этого, а просто в порядке разнообразия половой жизни и потому, что Адам наконец созрел сунуть пальцы ему в зад — так гораздо, гораздо лучше. И он в любом случае готов повторить — хоть для метки, хоть нет.       Адам, не дождавшись ответа, ложится обратно, спрятав пол-лица в сгибе локтя, смотрит на Эрика подозрительно одним глазом. Закрывает его и подставляется, когда Эрик тянется за поцелуем.       Адам подлавливает его через неделю, поддав бедрами и насадившись особенно резко и глубоко, хватает за плечи, пригибая к себе и высвобождаясь от руки на затылке, и смыкает зубы на шее — все это за какую-то секунду, которую Эрик пытается пережить фейерверк.       И в этот момент — при том, что ему больно, его застали врасплох, ему обломали фейерверк, вообще-то, — Эрик чувствует, что бесконечно       Безумно       Безоговорочно       Счастлив.