Доброй ночи

Венгрия не раз ловила себя на мысли, что до чёртиков боится в один прекрасный день открыть глаза и узреть себя, лежащей в обнимку с Пруссией. Оказаться в одной кровати с посторонним, по её скромному мнению, мужчиной, будучи уже один раз замужем, для такой девушки как Венгрия было нестрашно, казалось бы. Однако сама Элизабет просто до мозга костей опасалась не самой близости с этим белобрысым парнем, а просто провести ночь в одной с ним постели. В один погожий день Венгрия твёрдо для себя решила избавиться от этого детского страха и доказать самой себе, что в этом нет ничего зазорного. Заявившись в гости к Гилберту без приглашения, Элизабет на ходу выдумала отговорку про то, что немного заблудилась, прогуливаясь по городу, поэтому и решила заглянуть к старому другу в гости, а так как уже поздно, то решила заночевать у него. Узнав о том, что Венгрия собирается не просто остаться на ночь, а ещё и провести ночь в одной с ним постели, Пруссия был нисколечко не удивлён, ему было как-то всё равно, и без того проблем хватало. Если Элизабет так решила, то пускай спит. Кровать большая, места всем хватит. За окном плыл уставший полумесяц, тонко намекающий на то, что пора ложиться спать. Одновременно забираясь под одеяло, Венгрия на всякий пожарный случай решила установить некоторые правила: — Не смей тянуть всё одеяло на себя, а если будешь храпеть, я тебя ударю, — задумавшись, Венгрия добавила с неким смущением. — И ещё, даже не думай лапать меня во сне. Я от тебя мокрого места не оставлю. Лёжа спиной к этой неугомонной девице, Гилберт лишь зевнул и устало проговорил: — Хорош уже пиздеть, давай спать. И если ночью в толкан пойдёшь, стульчак после себя поднимай. Хмыкнув, Венгрия выключила свет и полностью забралась под одеяло. Первые пять минут их совместной ночи всё было тихо и спокойно, пока Пруссия не услышал странный шум, похожий на трель будильника. Взяв этого негодника в руки, он посмотрел на ярко высвечивающиеся в темноте цифры и прислушался, звук шёл не от будильника. Поставив его на место, Гилберт повернулся и понял, что шум шёл от Венгрии, она храпела. Причём довольно громко. Толкнув её разок-другой вбок с целью утихомирить и прекратить эту серенаду павших воинов, Пруссия мгновенно закрыл глаза, дабы не попасться. Но Венгрия не прекратила храпеть, лишь перевернулась на бок и забрала себе всё одеяло. Прикусив нижнюю губу, Пруссия задумался над тем, что можно ещё предпринять в сложившейся ситуации. Эта венгерка уже нарушила два правила, которые сама же установила. Ну что же, раз такое дело, то Гилберту тоже позволительно протянуть к ней свои шаловливые ручки и немножечко потрогать. Элизабет лежала спиной к нему, поэтому первый «удар» Великого пришёлся на хрупкую незащищённую спину Хедервари. Вытянув руку, Гилберт осторожно дотронулся до неё, проведя пальцами вдоль позвоночника, осторожно забравшись под верх пижамной майки. «Оу, Элизабет, у тебя такая нежная кожа и так чудовищно изуродована множеством шрамов», — пронеслось в голове Пруссии. О да, кожа у Венгрии и правда была нежной, и, что присуще многим странам, война не обошла её стороной и оставила на этом хрупком девичьем теле свои следы, в народе прозванные шрамами. Их было не так много, если сравнивать с тем же Китаем или же Пруссией, но они были, есть и будут как страшное воспоминание, которое невозможно стереть, сколько ни три. В пример можно привести Венгерское восстание 1956 года с 23 октября по 9 ноября как один из самых глубоких шрамов. В посткоммунистический период Венгрии оно известно как Венгерская революция 1956 года, в советских источниках — как Венгерский контрреволюционный мятеж — вооружённое восстание против просоветского режима народной республики в Венгрии, подавленное советскими войсками. Венгерское восстание стало одним из важных событий периода холодной войны, продемонстрировавшим, что СССР готов военной силой удерживать коммунистические режимы в странах Варшавского договора. Пруссия продолжал водить пальцами на одном месте, оглаживая этот шрам, таящий в себе столько боли, крови и насилия. Неожиданно Венгрия зашевелилась и перевернулась на спину, Пруссия облегчённо выдохнул, радуясь, что не попался на горяченьком, а ведь погибель была близко. В голове Гилберта промелькнула сцена, когда они собрались втроём, чтобы отпраздновать Восьмое марта. Конечно, праздновала его Венгрия, а Австрия с Пруссией просто хотели поздравить её, сделав приятное. И всё шло хорошо, пока Элизабет не захотела услышать тост. — Тост по случаю женского праздника? Ща! — Пруссия взял бокал с вином и встал из-за стола. — Ну, чтоб хуй стоял и деньги были, — закончив свой тост, он опустился на стул и опустошил третий по счёту бокал. — Я аж прослезилась, — хмыкнула Венгрия, сделав небольшой глоток вина, которое принёс с собой Пруссия. Под эти спонтанно нахлынувшие воспоминания Гилберт и задремал, до последнего размышляя о том, как же хорошо было раньше, когда он был ещё только Тевтонским Орденом и дружил с задиристым мальчишкой Венгрией. Проснувшись утром, Венгрия поняла, что под словами «в одной постели с Пруссией» она подразумевала нечто большее чем просто спать, свернувшись калачиком и удобно устроившись под его тёплым бочком. Элизабет боялась вовсе не этого, она боялась влюбиться. Но как говорится, за что боролась, на то и напоролась. Да и Гилберт, несмотря на запах дешёвых сигарет, смешивающийся с дурным ароматом пива, показался ей не таким уж и плохим. Когда он спит, то похож на человека. На адекватного, симпатичного молодого человека, который мог бы стать её парнем. Но это опять же только заоблачные девичьи мечты, рождённые в результате того, что Элизабет тоскует и порой места себе не находит после развода с Родерихом.