Джекпот

      Джин красивый, подкаченный и широкоплечий. Джин прячет шрамы после чужих (никому не нужных, не только ему) войн под идеально выглаженными рубашками, кривится от бронзового загара который с его кожи уже не сходит, он въелся настолько сильно, что Киму мерзко от этого, особенно сильно это чувство в те моменты, когда вспоминается какой аристократично-бледной она была раньше. У Сокджина доброжелательная улыбка подстать местным жителям, острая ненависть к бронзовому загару и больной желудок от слишком острой мексиканской пищи. Бывший наёмник (чушь, конечно, в их деле бывших не бывает) мечтает из этой страны уехать, забыть её как страшный сон и вернуться в Корею, хоть северную, хоть южную уже не суть важно. Он хочет, до скручивания внутренностей от бесполезных и болезненных мечтаний этого хочет, но путь на родину (какая именно Корея ему родная он и сам не знает, но судя по смазливому личику южная) ему заказан, ибо стоит ему пересечь границу Мексики, как вернуться придётся в чужие войны, а это уже опостылело. Кто и за что воюет, Ким Сокджин и малейшего понятия не имеет. Их команду воспитали/обучили/натренировали и начали продавать всем кому нужна поддержка акромя законных войск. Работа конечно прибыльная, кореец и спорить даже не думал, но руки по самое горло в крови, усталость всего мира в глазах и желание любоваться на симпатичного парня прикованного наручниками.       Именно парня. Именно такого же корейца. Именно наручниками. С последним у наёмника проблем быть не может, а вот найти в Мексике корейца уже довольно проблематично и иногда Джин сцепляет ими собственные руки, натирает металлом запястья до кровавых ран, а после не снимая дрочит. Медленно, растягивая удовольствие и тихо постанывая. У Кима нормального секса не было уже хуеву тучу времени, а всё потому что жизнь в чужой стране выматывает слишком сильно, даже сильнее вечных сражений за неизвестно что, сильнее чем ночные кошмары после первого убийства (их обучали воевать, из них не делали убийц, лишь продажных военных и не более), сильнее чем тоска по родителям, которых он даже не знает. Не знает, не помнит, не смог найти несмотря на влиятельные связи после первых пары-тройки войн. Ким Сокджин так устал, что в пору пойти да сдохнуть в местных перестрелках между картелями, но кому тогда он столько денег заработал каждым шрамом, каждым ночным кошмаром? Джина не учили сдаваться, Джина учили выживать и он этим сейчас занимается.       Наёмники долго не живут, поэтому когда Киму исполнилось двадцать пять, он начал думать о том, что пора с этим завязывать. К двадцати семи годам, он уже несколько лет жил в безумно парадоксальной стране, где красота и дружелюбие мешается один к одному с преступностью (собственно, это и было тем самым решающим фактором при выборе страны, где можно залечь на дно). Здесь нет проблем для продажного военного, здесь красиво, здесь день мёртвых, в который Ким вспоминает (очень старается) всех убитых им людей на войнах или личных разборках, за которые он брался уйдя, так сказать, «налево» от своей команды и капитана (наёмные или нет, но они военные и капитан у них есть всегда). Эта страна ему нравилась, нравилась ровно то тех пор, пока его аристократичная кожа потеряла свою благородную бледность, до тех пор, пока белёсые шрамы не стали выделяться контрастом на бронзовой теперь коже. Ходить в этой стране в рубашках, брюках равносильно самоубийству, но Ким прячет сотни шрамов и в самом криминальном районе Мехико его уже давно никто не трогает — кто-то боится, кто-то уважает, кому-то хочется просто покрутить у виска и пройти мимо. В безопасных районах Сокджину было неутно, он сковывался от доброты и приветливости местных и Тепито стал для него отдушиной, напоминанием о прошедших войнах, ведь как бы сильно он не хотел от этого отойти, тяга воевать уж была в его крови.       Ким часто бывает на праздниках, гуляет по музеям и излюбленным туристами улицам дабы найти себе уже парня корейца, унять тоску по родной стране, по необходимому ещё молодому организму сексу. Ким Сокджин столько повидал за свою короткую жизнь, что сексуальные вкусы у него весьма специфические, но у кого они сейчас нормальные? Джин покупает себе свежую выпечку, пожалуй единственное, что не вызывает у него изжогу и обострение гастрита от переизбытка острых соусов/специй, бредёт по улицам и всматривается в каждое лицо, максимально внимателен к каждому прохожему с неугасающей надеждой встретить корейца, а остальное уже и неважно. Если будет нужно, то он и силой притащит к его себе домой и прикуёт наручниками к давно установленному шесту напротив своей кровати. В Тепито полиция слишком занята полными беспорядками на улицах, проверять прижившихся (хотя сам Ким совершенно не уверен в том, что хоть мало мальски в этой стране прижился) туристов некогда. У наёмника надежда неугасаемая, но всё равно тускнеет под налётом отчаяния. Сокджин хочет, чтобы чужие запястья истирались в кровавые лохмотья от металла наручников. Сокджин хочет, чтобы его член твердел от чужих стонов. Сокджин хочет, чтобы перед ним лежал/сидел парень кореец намертво прикованный наручниками. Ким Сокджин будет с блестящими от восторга глазами облизывать металлические «браслеты», выводить на них узоры языком, слизывать кровь и не отводить взора от истерзанных запястий. У наёмника отчаяние почти заглушило свет надежды, когда он едва не сбивает с ног хмурого, корейского котёнка из уст которого льётся такой отборный мат на родном языке, что Джин невольно удивляется, потом умиляется лёгкой шепелявости, а после бесцеремонно хватает парня за руку и тянет прочь с оживлённой улицы.       Этот парень просто обязан быть его. И дело даже не только в том, что он кореец, а Ким так долго его искал. Дело в нескрываемой злости и очевидного для Джина сходства с котом. Дело в лёгкой, щекочущей слух шепелявости. Незнакомец руку пытается вырвать, только Ким сильнее в несколько раз, комплекцией больше раза в два, упорства в нём больше, чем он весит. И только когда терпение у Сокджина приближается к концу, когда мат, шипение, брыкание ему становятся почти поперёк горла, он с привычной ему дружелюбной улыбкой приставляет к боку парня нож, таящийся до сего момента под рукавом рубашки. Приставляет так, что лезвие распарывает чёрную, свободную футболку и впивается в плоть. Джин этого не хотел. Всё что он хотел и хочет это истерзанные наручниками запястья. Парень брыкаться перестаёт, больше не кричит, но продолжает сыпать проклятья и угрозы на своего похитителя. Только Джину плевать на это, ибо ещё пара шагов и он закроет за ними дверь дома в котором он живёт уже почти год. А там пара метров до спальной где котёнка ожидает шест с приваренными к нему металлическими «браслетами».       — Меня будут искать, — почти рычит словно загнанный… не словно, он и есть загнанный в угол зверь.       — В Мексике пропадает столько туристов, что на ещё одного всем будет просто плевать, — пожимает плечами Ким и дёргает уже пристёгнутые руки, сдирая тем самым кожу. Облизывается, смотря на выступающую кровь, снисходительно улыбается на колкое: «больной ублюдок» со стороны похищенного.       Ким смотрит на благородно-бледную кожу парня, пока обыскивает его карманы, пока избавляет слишком худое, кажется, миниатюрное тело от одежды. По найденным документам Джин узнаёт имя, возраст, откуда парень родом. По покрасневшим в смущении ушам даже в такой ситуации предугадывает ориентацию и понимает, что нашёл то идеальное благодаря чему даже слишком жаркая Мексика сможет стать ему домом, если он вот так ежедневно сможет наблюдать на злым котом, прикованным к вертикальному шесту и судорожно задерживать дыхание от его болезненного шипения, от контраста металла на руках и металлического запаха крови в воздухе. Ким улыбается всё так же добродушно и только его глаза блестят от предвкушения, когда Мин Юнги остаётся полностью обнажённым, когда его ноги Джин тянет назад, вынуждая встать на колени, когда и на них защёлкиваются наручники.       — Юнги~я, нам будет весело, я обещаю, — шепчет Сокджин опускаясь перед похищенным на колени, приближается к рукам, по которым не перестают течь ручейки крови, ведь Мир сдаваться не собирается и руками дёргает не смотря на боль. Приближается, касается языком осторожно и ведёт им вверх, к «браслетам», а после начинает их посасывать, словно они леденцы.       — Я перегрызу тебе глотку, как только освобожусь, — яростно шепчет Юнги в ответ и стискивает зубы до мерзкого скрипа, когда чужая рука слишком ласково касается его члена.       Мину противно и больно. Ему мерзко и в глубине души (он слишком гордый, чтобы это признать) страшно. Поэтому, чтобы этот чокнутый не делал, как бы мило не улыбался, как бы ласково ни касался, о возбуждении младшего не может идти никакой речи, но Джину ведь и не обязательно чтобы стоны были от желания. Ему важно, чтобы эти стоны были и если они будут от боли, не суть, не важно. Он обхватывает своими кривыми из-за множества переломов пальцы поверх наручников, сжимает их с каждой секундой всё сильнее и водит ими по коже, словно хочет избавить руки Юнги от неё полностью, соскребсти вместе с мясом, обнажив кости.       Для Ким Сокджина главное — корейский парень, его скованные наручниками запястья и стоны.       Ким Сокджин сорвал джекпот.