Четвертая стена

Чувств к Паулю не было, они просто трахались. «Друзья с привилегиями» — так, кажется, это называлось. Впрочем, друзьями их Рихард тоже не мог назвать. Пауль упорно не желал вписываться ни в определения, ни в рамки — ему везде было тесно. Рихард не мог понять, как относиться к этой его черте, поэтому просто забил. Пауль — это Пауль. Иногда, в особо паршивые дни, Рихард звонил ему и просил: «Поговори со мной». И Пауль говорил, не затыкаясь. Можно было просто откинуться на спинку стула или на стену, или на диван — не важно, где Рихарда настигали эти разговоры, — и сконцентрироваться на голосе. Ему было плевать, о чем шла речь — Пауль мог рассказывать анекдот, прогноз погоды или просто зачитывать вслух первую полосу вчерашней газеты, звук его голоса успокаивал. Неизменная константа. Привилегия к другим привилегиям. И все же они были не настолько близки, чтобы называться друзьями. Пауль не ебал мозг — вот за это Рихард был благодарен. Точнее, не так: Пауль умел ебать мозг как никто другой, тут его было почти невозможно превзойти, но при этом он всегда очень четко знал, когда это можно делать, а когда — нет. Рихард за всю жизнь не встречал никого, кто бы так тонко чувствовал невидимые границы по отношению к нему, улавливал малейшие вибрации смены настроения еще до того, как сам Рихард их осознавал. Что Рихарду не нравилось в том, что происходило между ними: Пауль никогда не делал первый шаг, не звонил первым, только перехватывал инициативу, но не проявлял сам. Не то чтобы не нравилось, скорее неприятно скребло где-то в затылке, как смутное ощущение какого-то наёба. Но ведь никто никому ничего не обещал? Никто никому ничего и не должен. Да, Господи, они даже не друзья. И уж точно не любовники. Между ними ничего, кроме редкого, ни к чему не обязывающего секса и еще более редких «поговори со мной». Они даже музыку не делили на двоих — только на шестерых. Наверное, «коллеги с привилегиями» было тем самым определением, которое так хотелось найти. Впихнуть чертова Ландерса хоть куда-то и возвести четвертую стену, запечатывая, отрезая пути к отступлению. Они были больше, чем коллеги. Пауль ломал эту четвертую стену раз за разом. В Рихарде тоже что-то ломалось, шли трещинами его собственные внутренние стены. Он с потрясающим упорством и упрямством игнорировал любые изменения. А изменения были. *** В особенно паршивый день он снова и снова набирал один единственный номер, но абонент раз за разом сбрасывал звонки. День из категории «паршивый» переходил в категорию «самый хуёвый». В таком настроении можно было начинать писать слезливые песенки, от которых девочки будут ссать кипятком. Он писал раздраженные смс: «Возьми трубку, нам надо поговорить», имея в виду «мне надо слышать твой голос, чтобы я смог забыть про все свои пиздецы». Пауль перезвонил только через неделю, и тогда Рихард послал нахуй и его, и вообще всё и вся. Аксиома «чувств к Паулю нет, это просто секс» трещала по швам и не выдерживала собственного веса. *** Перед внутренним взором вставала белоснежная стена, на которой Рихард медленно выводил «коллеги», и стирал. Потом — «друзья», и стирал. Позже — «любовники», и стирал. Он писал на этой внутренней белизне: «Пауль», и стена обрушивалась, поднимая клубы бетонной пыли, которая забивала легкие до не вдохнуть. Возможно, Рихарду следовало начать меньше курить, чтобы легче дышалось, но выходило только больше. *** Звонок раздался, когда Рихард, одуревший от смены часовых поясов, пытался не уснуть за рулем по пути из аэропорта. Пауль сказал: — Привет. Сказал: — Поговори со мной. Пожалуйста. Сказал: — У меня пиздец паршивый день. Рихард чуть не вылетел на красный. В голове стало на удивление пусто, а на лице появилась идиотская улыбка. Вот это Пауль умел делать лучше всего — вызывать у людей улыбки. Буквально заставлял, насиловал лицевые мышцы. В голове что-то щелкнуло, вставая в правильные пазы: Пауль не был чувством. Пауль был эмоцией. Одной единственной эмоцией, которая держала на плаву даже в самый паршивый день. И Рихард сказал: — Конечно. Сказал: — Я еду из аэропорта. Сказал: — Телефонные разговоры — отстой. Сказал: — Жди. Скоро буду. В четвертой стене не было никакого смысла, — вот что всегда знал Пауль и отрицал Рихард. Ну и кто из них двоих идиот? *** — Ну и кто же мы другу другу? — спросил Пауль, отнимая сигарету. Он давно бросил, но иногда хотелось. Ответ, впрочем, он прекрасно знал. Рихард потянулся к пачке, давая себе несколько секунд форы прежде чем ответить. — Не еби мозг, — сказал, улыбаясь. — Даже не начинал. Он и правда не начинал — все начал Рихард, когда впервые сказал: «поговори со мной» и одновременно попытался выстроить четвертую стену. В стенах вообще не было никакой необходимости. Как не было необходимости в рамках и определениях. Необходимость была только в одном чувстве. В одной эмоции. Пауль заставлял его улыбаться — искренне. Он так и сказал: — Хватит уже трепаться, Пауль. Давай просто потрахаемся, наконец. Я зря тащился через целый континент? Пауль засмеялся. Он умел читать между строк. (Он вызывал у Рихарда очень много чувств, хоть и был всего лишь эмоцией).