Море и Солнце

- Знаешь, ты очень красив и без этих теней. Гарри оборачивается на Сэма и видит лишь искренность на лице мужчины, будто тот разговаривает с самим капитаном, а не с его сомнительным отпрыском. От Сэма исходит равномерное тепло, от Гарри - нездоровый тревожный жар. Его обнаженная и влажная кожа на мгновение покрывается мурашками, хотя каюта первого помощника не способна пропустить даже подобие сквозняка из-за своих размеров и оконца под самым потолком. Всему виной слова, полагает Гарри и намеревается отстраниться от привлекательных ощущений, ничем не выдав задумчивости и смущения. Однако жесткая ладонь противоречиво мягко ложится между лопаток, ведет ниже в непривычном, будто приободряющем поглаживании, и возвращается на плечо. Выразительные брови вскидываются против воли самого Гарри, и он не может сдержать изумления, застывая ссутулившейся восковой фигурой на смятой постели. Даже незажженная сигарета выпадает из пальцев. Сми, в конце концов, завладевший вниманием парня серьезно продолжает: - Твоя юность удивительна… Незачем ее прятать, - он говорит что-то еще, но Гарри плохо разбирает слова, погрузившись в собственную мимолетную иллюзию. Приподнятые уголки губ неразличимы за густой бородой, но морщинки у глаз выдают Сэма с головой. И этот улыбающийся взгляд направлен точно в глаза цвета незабудок. За всю недолгую жизнь Гарри выдерживал на себе много взглядов: от голодных, как смотрят на свежее мясо, до жалких, как смотрят на драную кошку, которую прибить рука не поднимается, а приласкать – брезгливо. Взгляд же старика Сэма, снисходительно названного так Гарри, не содержит ни жалости, ни похоти, а несет в себе безнадежную тоску приближающийся смерти, словно чума стоит за спиной у Крюка-младшего. - ...И ты приходишь сюда после полуночи уже третий раз, - мозолистые подушечки пальцев начинают размеренно поглаживать плечо. Это задает темп мысли и беседе. - Сюда, ко мне. Гарри смыкает челюсть и оглушающе громко сглатывает, в надежде смочить горло – громкие наигранные стоны сажают его голос до непривлекательного низкого, а перед стариком терять форму, как сказал бы отец, совсем не хочется. - Ты откладываешь мою книгу, и заскакиваешь на колени, едва ли оставляя мне возможность раздеться. Я не жалуюсь, но, - усмехнувшись, Сэм шкрябает короткими ногтями щетину и отводит взгляд, - Я был порядком удивлен, когда ты пришел ко мне в первый раз. Второй раз, признаться честно, даже ждал. Третий... Гарри не видит смущения на лице у старика Сэма, и он почти уверен, что лицо его самого сейчас краснее спелого томата; румянец стекает по шее и плечам к напряженно сжатым пальцам рук. Подростковое тщеславие ворочается в груди и оцепенение ощутимо спадает; он перебивает. - И что? Хочешь, чтобы я приходил чаще? - Голос похрипывает, сохраняя мурчащие нотки обладателя. - Нет, - торопится объясниться Сми, - то есть, да, конечно да. Гарри одаривает Сэма одним из своих самых очаровательных оскалов, в момент забывая про наваждение и тяготящее чувство приближающейся неизбежности. - То есть, я хочу кое-что попробовать. Думаю, это будет в новинку для тебя. И Гарри очевидно ведется, вскидывая крепкий отцовский подбородок экспрессивным жестом, и демонстративно укладывается на матрас. Еще влажная после секса простынь липнет к спине, пока парень едва ли не вслух высмеивает неловкость и угловатость Сэма в вопросах смены позиций. - О, я столько всего знаю, старик, что меня невозможно удивить, - оскал не сходит с лица. – Если ты, конечно, не намерен звать сюда моего отца… Сми поджимает губы, игнорируя даже мысль о том, что Гарри ничего не стоит лечь под родного, пусть и сомнительного отца; усаживается рядом и ладонями накрывает прохладные плечи. Медленные поглаживания успокаивают разбушевавшийся юный нрав, унимают предвкушение и возбуждение, нагоняя истому и сонливость. Скука сразу отражается на лице Гарри, но не успевает он что-либо озвучить, как чувствует легкую щекотку над пупком от густой бороды Сэма и мягкие губы на грудине. Гарри не удивлен, не удивлен, не выдает ничего, и заученно выгибается в ответ навстречу, намеренно лягая старика коленом в бок. Подобное своеволие карается ворчанием, а Гарри сознательно провоцирует Сэма пусть даже на удар, лишь бы найти знакомый сюжет постельных игр в своей памяти и быстрее отыграть, разряжая себя и обстановку. Старик не отвечает, лишь аккуратно перехватывает ногу под колено и отводит ее в сторону. Терпеть. Следующим напряженным звонком отзывается мокрая дорожка от языка под самым сердцем. И к горлу уже подступает паника: Гарри не знает, как реагировать, нужно ли застонать сейчас или чуть позже, когда воздух начинает холодить это место; и Сми, черт бы его побрал, старый Сми, ласково оглаживает разодранные колени, бедра, ведет выше к их внутренней части, возвращая широкие теплые ладони на живот и худосочные бока. Терпеть. Голова не оставляет попыток вспомнить. Это похоже на щекотку, думает Гарри, на то, что Сэм его дразнит, как один мужчина, который любил долгое время измываться над возбужденным телом угловатой «девочки» Гарриетты. Она через глаза Гарри смотрит на старика Сми и лишь печально качает головой. “Нет, нет, не похоже. Он целует тебя, как целуются влюбленные, только в живот и в грудь”. Разницы ведь нет, правда. Все они одинаковые. Терпеть. Гарри душно от болезненной тяжести в груди, словно на ней лежит огромный валун. Парень и двинуться не может, поэтому лишь поджимает губы, впивается зубами в нежную щеку и пальцами в застиранную простынь, не выдавая ничего, принимая это как мучительную неизменную пытку, за которую ему потом отвалят горсть звенящих червонцев. Терпеть. Впрочем ровно до того момента, как полувозбужденный член накрывает крепкая рука и сжимает, перебирая пальцами. Очередные поцелуи сохраняются в памяти Гарри на плечах и груди, потом он сбивается со счета, потому что отворачивается, впиваясь напряженным взглядом в старые скрипучие доски каюты с целью отвлечься от происходящего. Узоры на дереве извиваются, скрипуче стонут и замыкаются в петли, но Гарри кажется, что они смыкаются на его шее. Ох, лучше бы они сомкнулись на его шее, потому что старик Сэм начинает медленно дрочить ему, перемежая движения с поцелуями. Грудная клетка Гарри подскакивает, глаза распахиваются, лопатки почти смыкаются, и по всей спине разливается невероятная пульсирующая тяга, мешающая думать и оценивать ситуацию. - Стой! - взволнованно вскрикивает не своим голосом Гарри и поджимает колени, пытаясь сомкнуть бедра, вскочить и вжаться в стену, лишь бы подальше от ненормального Сми со своими фокусами. У него почти получается, лишь Сэм придерживает за щиколотки, поглаживая выступающие косточки пальцами, пока в ушах звенит от прекрасного удара о доски. - Черт, - Гарри шипит, скалится и всем видом показывает неприязнь, но Сми достаточно провел времени на короткой ноге с Джеймсом, и, если мальчишка не врет, то Сэм без труда найдет лазейку, как находил всегда в тонкой и драматичной душевной организации Крюков. Мужчина нарочито осторожно ведет ладонью выше, к икре, не сводя вопрошающего взгляда с разрумянившегося лица. - Отпусти меня, и я больше не приду к тебе, окей? Даже в таком положении Гарри умудряется звучать нагло, вызывающе, но что-то все равно ломается: в голосе, осанке, в самом Гарри. - Я не держу тебя, ты волен идти, куда хочешь, - руки уже согревают колени в длинных и широких шрамах. К одному из них Сми склоняется и долго целует, смиренно прикрыв глаза и ожидая. Ничего не происходит. Волны убаюкивают корабль, а старое гнилое дерево поет им песни. Эта симфония никогда не утихает в сознании бывалых моряков, однако Сэм не слышит ничего, кроме глубокого вздоха "свыше". И это благодатнее всех божественных знаков. Он поднимает взгляд, оставляя на неровной поверхности кожи свое дыхание, и медленно ведет ладонями выше, выдерживая прищуренный взгляд на себе. - Я не причиню вреда, - шепчет Сми, склоняясь к плечу, оставляя сухое прикосновение губ под тихий всхлип. Что происходит с Гарри остается загадкой даже для него самого, но в груди спирает так, что невозможно дышать и перед глазами плывет силуэт старика Сми; приходится открыть рот. Сэм цепляется за это движение и смотрит, цепенея, так же как и Гарри, пока тишину не разрезает произнесенное одними губами: - Поцелуй меня еще. На эти слова расходуется непозволительное количество воздуха. Сушит губы. - Да, конечно, - соглашается Сми с легкостью, но его перебивают. - Нет, в губы, - и с особой вкрадчивостью, - Сэм. Сэм. Чума пронзает позвоночник Гарри, разрывает клетку и душит неумолимо трепещущую алую птицу, пока Сми раскрывает его губы, выверенными аккуратными движениями. Это не похоже ни на один поцелуй, который когда-либо был у Гарри. И Сэм не похож ни на кого. Удивительно простодушный старый Сми. Гарри не хочет портить этот момент, но тело уже бесконтрольное выгибается навстречу поцелуям, постепенно переходящим на шею и грудь. Он дает себе обещание не стонать, потому что Сэм не заслуживает такого отношения, после того, что сделал. Гарри готов забыть про существование фей, Пэна и целого Нэверлэнда, лишь бы его старый Сми остался с ним. - Святой Нептун, ты такой красивый. Ухо и шею щекочет восхищенный вздох, и Гарри прикрывает глаза, ощущая трепетность Сми в его ласковых согревающих душу прикосновениях, заботливом взгляде из-под густых бровей и громком хриплом дыхании. Гарри добровольно тонет в неспокойных водах Каспия, как Сэм тонет в обманчиво-прекрасной юности. Позже, Гарри выйдет на палубу, чтобы рассвет обласкал его алым сочувствием, чтобы разворошить память прошлого, закурить и пропустить в себя вместе с дымом мысли о неловком старике; почувствовать грубый от времени и соли хлопок на коже, плечо, прижавшееся так близко и невидимую улыбку за густыми растрепанными усами. Он скажет "Здесь холодно", "Пойдем, ты замерзнешь". И Гарри без жалости покинет голодные страстные воды и вечно извиняющееся, сожалеющее солнце.