Возвращение

      Жозеф не обернулся на шаги, не пытался заговорить первым, а продолжал смотреть на постепенно догорающие в камине поленья, кутался в сюртук. Он привык быть один, привык сидеть вот так, по полночи, в тишине и думать. Привык вспоминать прошлое, горько улыбаться и искать оправдания: для себя ли, для других, какая уже разница? Так и так не отмоешься.       Впрочем, ему не то чтобы жаль. Фуше с детства твёрдо знал: жить надо для себя и ради себя, надо искать выгоду и держаться на плаву, что бы ни происходило. И даже совесть, порой беспокоившая его и напоминавшая о всех предательствах и кулуарных играх, что только случались на его веку, не могла пронять давно застывшую душу.       Лучше всего прочего Жозеф умел притворяться. Он настолько привык к этому, что уже и забыл, кем являлся на самом деле, что думал и что говорил — не было уже на свете Фуше, была лишь маска, причём одна из тысячи или двух. И ту оказывалось очень легко сменить, если требовалось. «Интересно, — думал Жозеф, — кем видела меня моя жена? А дети?» Рассуждать про то, кого лицезрели перед собой король Франции или Наполеон, не хотелось — Жозеф слышал достаточно оскорблений в свой адрес и в новых, тем более от самого себя, не нуждался.       Меж тем позади него тихо кашлянули. Фуше отвлёкся от неприятных мыслей, тяжело вздохнул и медленно обернулся, щурясь, обмер.       Перед ним стоял тот, о ком он даже не вспомнил. Шарль.       С Талейраном они познакомились очень давно, сошлись быстро, словно бы дружили не один год. Шарль был с ним весел и вежлив, Шарль смеялся и шутил, хотя обыкновенно он мог с лёгкостью составить конкуренцию любой статуе — так безразлично и холодно выглядело его лицо.       Фуше не раз гадал, почему именно он удостоился чести видеть настоящего Талейрана, часто думал, а не очередная ли это уловка, не обман ли, пока всё не разрешилось само собой. Шарль однажды просто привлёк его к себе во время очередного разговора и поцеловал, как дерзкий мальчишка-подмастерье целует дочь своего хозяина. Жозеф сначала опешил от неожиданности, удивился, не поняв сразу, что происходит, а потом вдруг поцеловал сам. Ещё и ещё.       Это было странно и немного стыдно, это было неловко и украдкой, словно они от кого-то прятались, скрывались, и Жозефа это немного мучило. С Талейраном он чувствовал себя спокойно и хорошо, Талейрану он мог открыться, мог показать того себя, которого не видел никто, даже он сам. Но как только ночь кончалась, Шарль исчезал, уезжал в Париж или в Вену, зарывался в бумаги и интриги, а Фуше скучал. Но где-то в глубине души он знал — Талейран вернётся. Всегда возвращается, потому что тоже не может один, без Жозефа.       Потом жизнь их знатно разбросала: Жозеф оказался изгоем, козлом отпущения, а Талейран блистал, делил Европу так и сяк, пил игристое вино и танцевал на балах, без труда найдя себе очередное место под солнцем. А Фуше гнил в Австрии один — после смерти жены делать стало и вовсе нечего, но всё ещё вспоминал человека, который сделал его жизнь чуточку настоящей, а не нарисованной, сколоченной, сшитой из разных совсем не подходящих друг другу кусочков. Фуше ждал, что Шарль всё-таки навестит его. И Шарль не подвёл.       — Тут чертовски холодно, — неуверенно произнёс Талейран, не зная, как начать разговор. Да, такое было сродни сказкам, но они столько лет не виделись…       — Я привык, — ответил Жозеф с болезненной улыбкой. — Вы давно приехали?       — Сегодня. Едва нашёл ваш дом, — Шарль бесцеремонно сел в кресло рядом, закинул ногу на ногу. — Что, так и будете мучить гостя с дороги?       — Простите, я и забыл, что это, — тут же засуетился Фуше, позвонил в колокольчик, вызывая слуг, распорядился о комнатах и прочем, велел подать вино, подкинуть дров в камин. — Простите, — виновато посмотрел на Талейрана.       — Ты совсем зачах, — тихо заметил тот. — Что случилось?       — Устал слушать обвинения и уехал. А тут… Впрочем, ты достаточно хорошо меня знаешь, чтобы догадаться, — отозвался Жозеф. — Париж — это обиталище слухов, а про меня там ходят такие рассказы, что самому страшно. Я не святой, но никто там таковым не был, — он горько рассмеялся. — Но увы, увы.       — Ты мог бы прийти ко мне, — серьёзно произнёс Шарль. — Я ведь хорошо устроился, я бы и тебе место нашёл, король бы этого не оспорил. И никто бы не оспорил, — он нахмурился. — Я бы заставил молчать каждого, кто тебя оскорбит. Жозеф! — сжал ледяную руку Фуше.       — Я не привык просить, — коротко ответил тот. — Шарль, послушай, к чёрту политику, — неожиданно притянул пальцы Шарля к губам, коротко, едва ощутимо поцеловал. — Я не хочу оправдываться ещё и перед тобой.       — Мне не нужны оправдания. Я тебя ни в чём никогда не винил. Все мы хотели жить, — Талейран вдруг тепло улыбнулся ему. — А жизнь нынче вещь дорогая.       — Столько лет… Ты всё ещё любишь меня, — как-то счастливо пробормотал Фуше. — Верно?       — Всегда умел читать между строк, — подтвердил его догадку Шарль. — Я потому и приехал, что скучаю. Помнишь, всегда вот так вот убегал и возвращался? — он опустил голову. — Прости, что позабыл тебя, оставил, не позаботился. Но я хочу наверстать упущенное.       — В самом деле, какие наши годы, — рассмеялся Жозеф, и это вышло легко и чисто, так, как смеются дети, так, как когда-то давно смеялся он сам, будучи человеком, а не актёром самого страшного из театров. — Напомни, сколько тебе?       — Шестьдесят три. А тебе пятьдесят семь, — фыркнул Шарль, живой и весёлый, не плетущий никаких интриг или заговоров, не играющий, настоящий. — Всего-то.       — Да уж, — Фуше тепло посмотрел на него, как смотрят на родного и очень близкого человека. — Ты останешься?       — Я здесь надолго, — уверенно кивнул Талейран, внимательно поглядел на него, словно решаясь на что-то, твёрдо сказал: — Хватит уже красть часы только у ночи, как тогда. Я люблю тебя, Жозеф.       Они сидели, смотрели в огонь, держались за руки, и сердце у Фуше билось часто-часто. Маска спала, открыв истинное лицо Жозефа.       И оно нравилось им обоим.